Делия убрала руку и дала ему пройти вперед. Они что-то шептали, за спиной — но что, Сандор уже не слышал. Подошел ближе, сел рядом — у ее изголовья. Она смотрела вперед, в сторону моря, но видела ли — было трудно понять.

— Как больно, милая, как странно,

Сроднясь в земле, сплетясь ветвями —

Как больно, милая, как странно

Раздваиваться под пилой.

Не зарастет на сердце рана,

Прольется чистыми слезами,

Не зарастет на сердце рана —

Прольется пламенной смолой.

— Пока жива, с тобой я буду —

Душа и кровь нераздвоимы, —

Пока жива, с тобой я буду —

Любовь и смерть всегда вдвоем.

Ты понесешь с собой, любимый,

Ты понесешь с собой повсюду,

Ты понесешь с собой повсюду

Родную землю, милый дом.

— Но если мне укрыться нечем

От жалости неисцелимой,

Но если мне укрыться нечем

От холода и темноты?

— За расставаньем будет встреча,

Не забывай меня, любимый,

За расставаньем будет встреча,

Вернемся оба — я и ты.

— Но если я безвестно кану —

Короткий свет луча дневного, —

Но если я безвестно кану

За звездный пояс, млечный дым?

— Я за тебя молиться стану,

Чтоб не забыл пути земного,

Я за тебя молиться стану,

Чтоб ты вернулся невредим.

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он стал бездомным и смиренным,

Трясясь в прокуренном вагоне,

Он полуплакал, полуспал,

Когда состав на скользком склоне,

Вдруг изогнулся страшным креном,

Когда состав на скользком склоне

От рельс колеса оторвал.

Нечеловеческая сила

В одной давильне всех калеча,

Нечеловеческая сила

Земное сбросила с земли.

…И никого не защитила

Вдали обещанная встреча,

И никого не защитила

Рука, зовущая вдали…

С любимыми не расставайтесь,

С любимыми не расставайтесь,

С любимыми не расставайтесь,

Всей кровью прорастайте в них, —

И каждый раз навек прощайтесь,

И каждый раз навек прощайтесь,

И каждый раз навек прощайтесь,

Когда уходите на миг!.

А. Кочетков С любимыми не расставайтесь.

3.

— Ну что, долеталась, Пташка?

Она улыбнулась, и Сандор, холодея, заметил, что зубы у нее все в крови — и на побелевших губах тоже. Дождь лил, смывая тоненькие красные ручейки, сочащиеся из мелких порезов на лице.

— Долеталась, — сказала она шепотом. — так глупо вышло… Нелепо… Я только ехала позавтракать, злилась на тебя, разогналась сильно и… там был коп, мигал мне. А потом меня занесло, и дальше я не помню. Только про ремень. Я забыла пристегнуться — в первый раз в жизни…

— Это ничего. Ты лежи, — он погладил ее по мокрым волосам, и ладонь тут же окрасилась в розовый — там тоже была ссадина. Или что-нибудь хуже. — Больно тебе?

— Нет, — она с удивлением подняла казавшиеся более темными, чем обычно, брови: от дождя или от крови — непонятно. — Совсем нет. Только холодно. Нос мерзнет. Знаешь, как когда зимой — и целиком под одеялом, только нос наружу. И мерзнет — и дышать чем-то надо. А дышать тяжело, я чем-то там ударилась, наверное…

— Наверное. Сейчас там разберутся со скорой и отвезут тебя в больницу. Тут рядом. С тобой все будет в порядке…

— Думаешь? — ее лицо на минуту словно прояснилось, потом опять стало задумчивым. — Я не знаю. Это… странно. Я кажусь себе странной. Будто и не я. Даже кашлянуть не могу. Как я выгляжу?

— Как дурочка, влетевшая в ограждение. Я подозревал, что ты не умеешь водить. Надо было отвезти тебя домой. Ты просто мастер по неприятностям, ты в курсе?

— Ага. Сядь поближе, а то мне тебя не видно. Ну, чтобы лицо…

— Нет, это дождь. Ты же видишь, как льет? Воины не плачут, Пташка.

— Иногда плачут. Но не ты. Нет, ты не станешь. Послушай, надо сказать… Мне жаль…

— Не надо. Я знаю. Это мне жаль…

Она опять улыбнулась этой своей жуткой кровавой улыбкой.

— Ну, если нам обоим жаль, то, наверное, можно сказать, что мы обнулили счет… да?

— Как-то так. Ты только лежи, лежи, не двигайся.

— А я и не могу, — печально сказала Пташка и опять уставилась вперед— Послушай, можешь поднять мне голову? Я хотела посмотреть на море. Там было так красиво — так пронзительно, когда я… Молнии еще…

— Хорошо.

Он, не глядя на полицейских и врачей, толпящихся по ту сторону барьера, подсунул ладонь под ее тяжелую голову — теперь он заметил, что там все мокро и тепло. Кое-как приподнял ее — так, чтобы было видно впереди лежащую полосу берега и серое море.

— Да, так я вижу. Там, где волнорез. И пляж — наш, помнишь?

— Помню… Тебе удобно?

— Ага. Еще — там дальше дюна и насыпь. Там, где мы ссорились… Мне жаль, что я их уже не увижу.

— Пташка…

— Молчи, я по голосу знаю, когда ты врешь… Просто побудь тут, пока я посмотрю. Я не хотела тебя расстроить вчера. Мне просто нужно было… Я скучала по тебе. Почти всегда. И в спальню зашла по ошибке — не нарочно. А там был ты… ну и… Мне просто хотелось побыть с тобой, и все… Жалко, ты обиделся…

— Я не обиделся… Все было прекрасно. Ты была прекрасна… Что у тебя за картинка на спине, кстати?

Она едва слышно выдохнула, и Сандор понял, что она пытается засмеяться.

— Это я сама нарисовала — набросок для тату. Там колибри — а вокруг нее ветки в форме гончего пса…

— Красиво. Я люблю тебя, глупая девчонка, ты знаешь это?

— Знаю. Всегда знала. И я тебя.

— Даже после сегодняшнего?

— Это что-то меняет? Такая у нас любовь… Как это дурацкое море. Темная, светлая, серая. Всякая.

— Ага, и чтобы непременно молнии…

— Молнии ушли. — прошептала она, — Это было красиво, но они ушли. Смотри — там стало светлей…

Он не хотел смотреть никуда, кроме как на нее. Но все же взглянул. Черная полоса над водой рассеялась, тучи лёгкими перьями бежали по небу вдоль горизонта, гонимые вновь налетевшим ветром. Несколько чаек кружилось над серо-перламутровой водой, а с запада протянулась бледная прозрачная радуга.

— Гляди, Пташка, радуга.

Она улыбнулась и опустила ресницы, Потом вдруг содрогнулась всем тем, что еще осталось от ее тела — он почти уронил ее голову — и все. Ход времени остановился — на это раз навсегда. Дождь почти перестал, роняя последние капли на ее щеки и сбегая по его лицу — последние нити, что их соединяли. Теперь можно было положить ее голову. Можно было ее обнять — боль ушла вместе с жизнью. Остался только холод — тот, что приходит на смену всему. Где она теперь — там?

Или вообще исчезла, растворилась?

Вопросов было множество — и ни один ответ не имел смысла — ибо смысл всего тоже ушел вместе с ней. Можно было выть, проклинать судьбу, — но это бы ее не вернуло. А в воздухе все еще висел ее образ — и Сандор боялся его спугнуть, поэтому даже дыханье казалось кощунственным. Поэтому он просто сидел, положив ее голову к себе на колени и смотрел вперед, ничего не видя, ослепший от слез, которые воины не льют. Воины не льют. А он не воин. Перестал им быть — когда она кончилась.