Сидел, пока три здоровых мужика не оттащили его от уже начинающего остывать тела. Смотрел, как с нее сняли мокрую простыню. Увидел то, что было под этим идиотским куском тряпки. Не выдержал только когда принесли черный мешок — тут его опять пришлось держать. Потом все кончилось — Пташку погрузили в ненужную никому скорую и увезли в город — в морг. А его посадили в его собственную машину и с сопровождением доставили домой. Там он пошел в спальню — где простыни все ещё пахли ей — живой. Лег, прижался к холодной ткани поврежденной щекой. Можно было представлять, что она просто ушла — постоять на улице. Или залезла в душ. Он почти слышал шум воды и шлепанье ее маленьких босых ног по полу. Да, она тут — рядом, просто вышла — а на подушке ее рыжий волос и запах. Свежесрезанная трава, осенние листья. Море…

4.

Ее похоронили тут, в Гавани. Было много споров по этому поводу, но его поддержали Джон, второй брат — он не помнил его имени, тот что на коляске — и, как ни странно, Арья. Они хотели ее кремировать, но тут Сандор заявил, что после этого им придется озираться по ночам или не выходить из дома — потому что он не успокоится, пока не отомстит каждому, кто захочет ее сжечь. Похоронили в закрытом белом гробу. Церемония была камерной, но он, мало помнящий события того дня, удивился, как много людей пришло в зал прощания и потом на кладбище. Плакала только Лианна Старк-Таргариен, приехавшая вместе с младшим племянником, смутно похожим на Пташку, подростками-близнецами, неприятно напоминавшими Сандору о Рейегаре, и маленькой дочерью — не старше четырех-пяти лет, серьезно смотревшей на все светлыми глазами странного фиолетового оттенка. Она отловила Сандора в коридоре и, дернув его за штаны, безапелляционно спросила:

— Ты — Пес?

— Да. Я Пес. А ты откуда знаешь?

— Мама говорила. Я тебя знаю. У нас есть твоей портрет. В моей комнате. Там раньше жила Санса. А теперь я. Он висит на стене, возле окна.

— И охота тебе держать всякую гадость на стене, маленькая принцесса?

— Я не принцесса. Я рыцарь. И это не гадость — ты очень красивый. Похож на разбойника. Ну, пока!

Девчонка тряхнула белыми волосами и убежала к матери и братьям, что ждали ее на улице.

Это была единственная осмысленная вещь, что он услышал за весь тот день. И единственная, которую он запомнил. А потом они все убрались, и на ее могиле встал белый камень — с обычными именем, датами и прочими глупостями вроде «любимой сестре и горячо оплакиваемой племяннице». От него шла одна надпись внизу: «Пташка летает быстро»

Слишком быстро. Быстрее, чем ветер. Быстрее, чем пуля, что ждала его в ящике стола — ждала каждый день, начиная с первого после похорон и много дней после.

Он посадил на черный пустой холм перед плитой кучу всего: срезал на поле после дождя целый пласт барвинков и привёз вместе с грунтом сюда. Они сразу же принялись и дали новые побеги. На следующий год там уже образовалась целая шапка блестящих листьев, из-под которых выглядывали лукавые синие цветы.

Таких цветов, как были у нее глаза, он не нашел, поэтому посадил под осень несколько кустов бархатцев и еще — по просьбе Арьи — фиолетовые флоксы, что он выкопал из собственного сада Пташки. Дом был продан — Гэйвен из уважения к семейному горю надбавил двадцать процентов сверху. Деньги достались ее братьям и сестре. На прощанье мрачный кудрявый парень — ее кузен — отдал ему колечко, что Сандор когда-то купил, подарил и потом сам же выбросил в окно.

— Я знаю, это ваше. Я нашел его в доме. Нам оно не нужно. Возьмите.

Он взял. Носил на мизинце, пока где-то не посеял. Все это уже не имело значения. Как и не имело значения то, другое, стянутое с трупа в сухом, далёком, ветреном городе, заваленном клубками перекати-поля, где он привел в исполнение приговор, и вернул долг, что давно висел у него на шее. То, псеводообручальное, он зарыл на ее могиле — под одним из кустов бархатцев. Это и вправду было нелепо — он остался на земле, а мерзкий Мизинец заимел ее в пекле — и тут он его обошел. Ну, хотя бы умерла она ничьей женой — это несколько утешало.

Он ходил к ней каждый день — садился рядом с могилой, курил, смотрел в сторону ненавистного залива и рассказывал, как прошел его день, и какой в тот день был закат. Потом стал ходить реже — когда зима взял за горло, и с моря начал дуть холодный, словно из берлог Иных вылезший ветер. Но по весне он опять туда зачастил — деваться было больше некуда, и жизнь ползла вперед — его вечным искуплением. Если бы не эта мысль — пистолет давно ждал своей очереди. Но он должен был жить. За себя. И за нее.

========== IX ==========

Вариант 2

Не надо отпевать меня, любить. нести

Надрывно. Я теперь хожу сама

Тебе бы слиться, спиться, справиться, спасти

Терзаясь, вешаясь, сходя с ума

С путей накатанных и ненавистных:

Еда, поллюция, рассвет, мигрень

Я мотылёк над лампой. Я не приз твой,

Сгорю, как хочется, воронкой- в тень

И в темя тебе, ангел, обоснуем

Вот жизнь, вот койка, вот — дверной проем

За ним, как раньше: осень ты — тебе весну я

Всегда не вместе и опять вдвоем

Утонем в темени, взлетаем в белом

под простынью сырой в рассвет

Ловлю строфу, с тобой я стала смелой

Я пела, пепел превращая в свет.

1.

Санса

Она доехала до усадьбы, но идти туда Сансе совершенно не хотелось. Везде зависали эти окаянные воспоминания. А делать ей было совершенно нечего: как в этом треклятом доме, так и вообще в этом городишке. Скорее бы уж были готовы бумаги! Джон так и не позвонил. Значит, надо было достучаться до него самой и, возможно, заставить его приехать и заняться всей этой мурой самолично. Толку все равно, конечно, было мало — подписывать сам договор о купле-продаже придется ей. Но, возможно, легче было уехать домой сейчас и вернуться через две недели, или когда там выйдет, уже на самолете. Это имело смысл — уж лучше так, чем торчать тут и каждый день встречаться с этим ублюдком. В этой дыре куда ни иди, а все равно придется тащиться мимо его мерзкой лавчонки.

Вот не будет этого. Санса решительно газанула и погнала Импалу на трассу. Поедет в город и там позавтракает, как человек: теплыми булочками, беконом и нормально сваренным кофе, а не этим растворимым пойлом. Не будет она сидеть и зализывать себе раны — да и нет никаких ран. Как говорила циничная Ним: лишь бы не порвалось. А с этим было все в порядке. В чем-в чем, а в габаритах, странным образом, они с этим уродом всегда совпадали. Это, впрочем, не имело значения. Закрытая книга, прочитанная история со смутным началом и бездарным концом. Хорошо, когда книги можно читать с последней страницы — тогда сразу поймешь, что и начинать не стоит. Этот том можно было сжечь в камине, как мусор. Мусор и есть.

Санса со злости гнала так, что не сразу заметила позади полицейскую машину, по-видимому, мигающую ей. Копы редко стояли на трассе — в основном, околачивались на всяких скверных городских пересечениях: там чаще нарушали. Санса старалась следовать правилам, за одним-единственным исключением — соблюдение лимитов скорости. Тут она ничего не могла с собой поделать — это было выше нее. Пару раз ее уже штрафовали в столице и один раз — в Ключах, у тетки, на выезде из аэропорта. Сейчас Санса надеялась на бумажку с вычетом баллов за нарушение и скромный штраф, не больше полтинника.