— Чего?

— Компенсация, говорю. Способ нивелировать то количество яда, что ты в себя влил. Если ты ждал алкоголя — дверь наружу вон там.

— Но я ненавижу молоко! Ну, хоть пива дай, имей совесть!

— Уговор был? Был. Или ты такая тряпка, чтобы нарушить его в первый же день? Вчерашний я не считаю — это был твой последний день безработного — как ты его провел, меня не колышет.

— Если меня вывернет еще раз, дед, то это будет на твоей совести…

— А ты не пей залпом. Цеди, словно это виски.

— Тогда уж точно вывернет…

Молоко, впрочем, и вправду слегка успокоило желудок и даже притормозило наползающую мигрень. Морщась от ненавистного с детства вкуса, Сандор пил и думал, что, видимо, к старости у всех появляется толика садизма в характере. Старая ведьма Оленна Тирелл, винодел этот. Кстати, он до сих пор не спросил его имени. Что он решил тут же исправить.

Старик поморщился.

— Имя у меня не то чтобы. Попробуй засмеяться — и ты уволен. Звать меня Венделл — матери нравились романтические истории. Для тебя в любом случае — мистер Корвен. А тебя как величать?

— Пес.

— Ну, уж нет. Кликух мне тут не надо. Имя у тебя есть?

— Ни к чему это, дед.

— Это уж мне решать, к чему или ни к чему. И я тебе не дед. И ничей я не дед. У меня даже детей-то нет. А тебе стоит определиться — человек ты или собака.

— Собаки лучше, чем люди.

— Верно. Но до собаки ты еще пока не дослужился. Верности в тебе ни на грош, судя по твоей истории. Итак?

Клиган, скривившись — все еще помучивало — назвался.

— Сандор, значит. Прекрасно. Слушай сюда, Сандор. Ты, похоже, думаешь, что я буду тебя жалеть. Но я не буду. Ты и так с лихвой за всех это делаешь. А жалеть надо эту твою Пташку — а совсем не тебя. Сроду не слышал ничего более постыдного. Ты совсем зарылся в терзаниях и соплях, дружок. Закопался с головой. Хочешь жить — начинай раскапываться. Авось и вылезет что-нибудь человеческое. Никто не обязан тебя спасать от самого себя. Если человек сам себя не в состоянии вытянуть — не стоит ждать этого от других. Девочка бы не осилила — тяжеловат ты, не то что для нее — для себя даже. Так что давай. Отдохнул — и вперед.

— Что вперед?

— Работать. Не спать, не блевать, — только работать. Очухаешься на свежем воздухе. Сейчас отвезу тебя на посадки — там надо рыхлить почву. Все время. Вот и займешься пока.

Сандор с тоской подумал, что в Лебяжьем Заливе было в разы комфортнее.

— Помыться бы.

— После помоешься. На кой тебе это хрен, если ты еще сто раз испачкаешься? Едешь или нет?

— Ну, еду.

— Без «ну». Не ты мне одолжение делаешь — а я тебе. После такой истории и дело-то с тобой иметь противно. Но все мы люди — значит, и ошибаемся. Ты имел право на ошибку — значит, имеешь и на то, чтобы ее исправить. Не мне — себе. Если да — поехали. Будем считать это началом твоей новой жизни, Сандор.

2.

Так все и закрутилось. Он копал и рыхлил — и проклинал Пташку — про себя. Старый хрыч больше с ним разговоров не затевал, но и издеваться тоже прекратил. Постепенно отношения выровнялись — особенно учитывая, что пить он перестал. От сигарет, правда, отказаться так и не смог, но и сам старик Корвен был не дурак подымить. По вечерам они вместе сидели на крыльце самолично построенной дедом домульки и молча курили — каждый о своем. Иногда бывает полезно даже помолчать в компании — это меньше напрягает, чем пустой треп.

Сандор замедлил шаг и засмолил еще одну. Ряд кое-где освещенных домов кончился — и вокруг раскинулась туманная мгла без конца и без края. В свете тусклых фонарей кое-где поблескивала влажная высокая трава и льнущие к дороге восковые листья барвинков. Он глянул на небо — облака, похожие на перья, почти все рассеялись, и над полями и мерно дышащим вдалеке морем раскинулась взирающая тысячами глаз молчаливая ночь.

Жизнь вроде бы наладилась — если бы не идиотский приезд Пташки. После смерти Корвена (к докторам старик ходить не хотел, а дышать ему с каждым днем становилось все труднее — видать, от легких уже мало что осталось, пока не кончились и силы, вместе с жизнью) Сандор выкупил у симпатичной, приехавшей на похороны родственника сильно беременной племянницы все хозяйство. Цену та назначила чисто номинальную, и денег от проданного Григорова наследства, сложенных вместе с Серсеиными премиальными, хватило на то, чтобы заделаться хозяином небольшого виноградника и еще купить подержанную машину. Прежние работники остались при нем, плюс годом позже, кое-как сведя концы с концами, он все же наскреб еще на одного юнца в городе — стоять за прилавком и продавать дедовы запасы вина. Сам он по большей части торчал за городом, на виноградниках — осваивая новую роль и пытаясь понять, как же теперь со всем этим обходиться. Знание приходило медленно — от ошибки к ошибке, но все-таки что-то начало получаться. Не весь виноград сгнил, а из того, что дожил до обработки, не весь был заражен серой гнилью. К счастью, Корвен оставил кучу записей — старик был весьма педантичен для бывшего байкера.

Сандор усмехнулся, вспоминая, как престарелый Венделл, отдуваясь и отфыркиваясь, как сердитый морж на жарком солнце и бормоча весьма непристойные ругательства — шепотом, чтобы работники не слышали — ставил бочки с собранным виноградом ровно в ряд: его раздражала асимметрия. Ему до невыносимости порой не хватало старого дурака, его ворчания и даже его идиотских стихов, что, несмотря на предупреждения Сандора, тот продолжал вполголоса декламировать, периодически зависая за дегустацией собственного молодого вина.

Ту толстую книженцию с виршами Корвена забрала его племянница после похорон: предметом и музой старика была сестра ее матери — и та непременно хотела, чтобы дочь привезла последнюю память о давно умершей близняшке. После улаживания формальностей и забрав еще и мотоцикл — на память о юности — решительная и изрядно надоевшая ему своей чрезмерной суетливостью беременная леди отбыла, а Сандор остался в одиночестве — со своим новым хозяйством и кучкой старых призраков, к которым прибавился еще один.

А потом появилась Маив. С ней он познакомился на конюшнях, куда регулярно ездил навещать Неведомого — который к тому времени уже принадлежал ему. Маив было тридцать пять, и она любила лошадей — до какого-то безумия. Они начали вместе выезжать: он на Неведомом, она — на своей кобыле, что держала на конюшнях. Сама Маив, разведенная владелица кафе, жила в городе с двумя сыновьями-подростками. Не было между ними никакой особой страсти — просто спасение от одиночества для двух уже не слишком молодых людей. С семьёй она Сандора знакомить не стала, а после их первой ночи сказала:

— Помни, лучшая моя половина всегда будет принадлежать моим сыновьям. Ты можешь рассчитывать на другую. Но от тебя я потребую, как минимум, того же. Это как договор. Если ты нарушишь его — уйду. И приезжать буду к тебе сама. Не то чтобы я тебя стыдилась — но не нужно моим мальчишкам видеть то, что явно лишнее. Они знают, что у меня есть личная жизнь и что я в любой момент для них доступна — и ладно. А там, поживем — увидим.