Один из рыбешек сдавленно проскрежетал:

— Не надо звонить. Нам очень жаль. Простите, мэм. Мы думали…

— Вы умеете думать, ребята? Это здорово! Так вот, в следующий раз — туда, в думалку — отдавайте себе отчет, с кем связываетесь.

— Да, мэм. Конечно. Мы… извиняемся… - просипел другой малек.

— Извинения приняты. Сожалею по поводу колеса. Болт можете оставить себе — на память. А я поеду — а то дождь начинается. А мне надо спешить.

Она махнула им рукой, села в машину — пистолет в бардачок, телефон в подставку — и тронулась как раз в тот момент, когда по крыше Импалы забарабанили первые крупные капли ливня. Санса не очень любила ездить в дождь, по большей части, из-за других водителей. В дурную погоду у людей начиналась паника — каждый трясся за свою жизнь и из-за этого только подвергался еще большему риску, воротя всякие глупости. Но выбора у нее не было. Встреча с покупателем была назначена на завтра — в ресторане Закатной Гавани в десять утра. А до побережья было еще гнать и гнать. Ей стоило поспешить.

Санса выехала на левую полосу, разогналась до восьмидесяти и, убедившись, что никто не загораживает ей путь и не висит на хвосте, поставила управление на круиз-контроль. Еще семьдесят миль. Семьдесят кувырков в прошлое.

Она закурила и открыла окно. Ветер стих, но ее колени тотчас же промочило дождем. Это просто вода. Прошлое куда страшнее. Впрочем, и его Санса почти приучила себя не бояться. Там у нее не было долгов. Не было скелетов в шкафу. Если часто себе это повторять, начинаешь верить. В конце концов, она может вообще не выходить из дома. Не гулять вдоль берега. Не смотреть на ненавистное ей море, которое она за четыре года так ни разу и не нарисовала, уклоняясь от вопросов на тему. Не рисует - потому что не любит воду. Потому что банально, надоело. Потому что это слишком топит ее. В несостоявшихся закатах, в непрожитых рассветах. В будущем, которое улетело по ветру прахом, песком, чужим временем, собственными непролитыми слезами, лукавой округлостью оставленных на память колец, кровью лунного цикла, стекающей по бедрам. Мутной водой из стакана для ополаскивания кистей…

Комментарий к Часть двенадцатая - I

Ну вот, товариши. Труд мой завершен. А вам, дорогие читатели подарочек к Валентинову дню. Выкладывать буду по одной - хотя получилась полноценная часть. Ну, все уже тут знают, что у меня коротко не бывает - уж не обессудьте.

Всем низкий поклон за долготерпимость и - встретимся в в других мирах. Которых множество, что не может не радовать. Тем и живем - пока есть куда смотреть.

========== II ==========

Я странствую тысячи лет во тьме,

Ни в окна, ни в зеркало не гляжу.

«Хотеть» переплавлено на «уметь»,

А ложе распилено на межу.

Надежды — ветрами, а путь — один, -

Подальше от мудрых и от невежд.

Сама себе рыцарь и паладин.

У каждого в мире в щите есть брешь.

Я сбросила кожей вчерашний день,

Весенней водой зачерпнула мглу.

Отрезала волей сомнений тень, -

Но память — как трещина на полу

Занозится, рвется опять судить,

Клеймить, что в свободе — как в нищете.

Сама себе рыцарь и паладин

У каждого в мире есть брешь в щите.

Но жизнь — как кольцо: возвернет назад

И что позабыто, устанет ждать.

Я тысячи лет рвусь как в пламень, в ад,

А рай мне не надобен — синью льда,

Прощаний, измен и чужих седин

Водой отреши, и долги обрежь!

Сама себе рыцарь и паладин

А к сердцу — щитом — непрощенья брешь.

Санса I

Она достигла цели на закате. Собственно, самого заката толком и видно-то не было — дождь так и шел, только из яростной грозы он превратился в мутную моросящую хмарь, уже готовящуюся скользнуть в ночь и заразить ее безнадежно своей вкрадчивостью и навязчивой вязкостью, пахнущей потухшими кострами и разбухшим влажным деревом. Что это было время ухода дневного светила, она поняла по тому, как осветилось вдали серо-лиловое море — узкой, как обнаженный клинок, желтой полосой в просвете между тучами на горизонте. Солнце так и не показалось. Моря она тоже не видела — много лет.

Санса свернула в рукав выезда — гнала она слишком сильно, и на повороте ее почти занесло. Проехав мимо знакомой гостиницы — здание было закрыто не то на ремонт, не то совсем — она обнаружила, что руки неприятно дрожат — все же стоило сбавлять скорость на влажном асфальте. Санса выехала на дорогу, что вела к усадьбе и, не оглядываясь ни на море, ни на бывшее свое обиталище, медленно покатила к усадьбе.

Дом сдавался в аренду уже четвертый год - после небольшого ремонта, организованного Джоном из-за того, что весной, в конце того самого беспощадного мая, на застекленную веранду упала одна из старых шелковиц, росших в глубине участка, разбив половину окон и здорово повредив низкое крыльцо и навес над ним. Санса, спрятавшаяся сама от себя в родительской спальне отчего дома, наотрез отказалась тогда туда ехать — и недоумевающий Джон вынужден был взять принятие решений на себя. Пока он занимался подборкой окон на замену — в сотый раз объясняя бригадиру рабочих, что это не его дом, и жить он там не собирается (по вечерам он жаловался на это по телефону кузине) — нашлись и клиенты: бездетная пара, она — хирург, а он —поэт-песенник, давний знакомый Серсеи Баратеон. Они без препирательств согласились на назначенную Сансой цену, и Джон, раздосадованный тем, что кузина явно продешевила — учитывая, что контракт был жесткий и с фиксированным сроком на три года, а цены могли и сильно подняться за этот срок — попытался втолковать все это Сансе, но в ответ получил лишь мрачную фразу, что, будь это ее воля, она бы вообще сожгла этот дом — но надо думать и о семье тоже. Джон не стал с ней спорить — Санса подозревала, что это связано с дичайшей истерикой, которая случилась у нее в самолете после отбытия в предгорье на похороны Зяблика. Она из того эпизода помнила мало что — только фразу, которую не уставала повторять в течение всех полутора часов полета «Что я сотворила? Это же конец всего…» Этот бесконечный конец так надоел соседям по салону и бортпроводникам, что их, вдвоем с кузеном, пересадили в пустующий первый класс. Санса не знала точно, что она наговорила Джону, но с тех пор она больше не плакала. И не летала первым классом.

Прошлой осенью в семье ее клиентов случилась драма личного характера: муж-поэт неожиданно покончил жизнь самоубийством (были слухи, что он сильно пил), и вдова оповестила хозяйку, что не намеревается продлевать аренду. Дом простоял закрытым всю зиму — Сансе было не до того, да и желания туда ехать никогда не возникало. А летом она неожиданно получила более чем щедрое предложение от одного местного бизнесмена, что решил заделаться меценатом. Он решил организовать пансионат для пожилых нуждающихся актеров в милом городке у моря и посчитал Сансин особняк отличным заделом на будущее. Санса согласилась с ним встретиться, осмотреть собственность и проглядеть условия договора о продаже. Джон был безвылазно занят северными делами, и дёргать его в который раз кузина не решилась. Она отложила свои дела и выехала в сторону моря. Лететь не хотелось — Санса предпочитала оставаться за рулем и не расставаться с собственным транспортным средством. Так ей казалось надежнее. И спокойнее.

Дом сдавался частично меблированным, поэтому ночевать было где, хотя Санса предпочла бы там не останавливаться. Но таскаться туда-сюда было глупо, тем более, ей предстояло решить, что из вещей она хочет оставить себе. Это был чисто практический вопрос — остальное была лирика и вздор. Да и на гостинице сэкономит, не говоря уже о наличии нормальной кухни и стиральной машины.