Последняя радость — его постепенно начало затапливать холодной волной понимания того, что именно произошло и почему он нашел на матрасе эти бирюльки. Сжав в кулаке первое колечко, он потянулся за вторым — пальцы казались чужими, а в глазах вдруг на секунду потемнело — давление, что ли, скачет?
На ладонь лег серебристый ободок — такой простенький, почти до неприличия. В середине был не огранённый, неправильной формы, похожий на каплю камень (он вспомнил его название — аквамарин), а над ним — росчерком — силуэт летящей птицы.
Вот и все. Размышлять на тему не приходилось. Все было и так предельно ясно — Пташка попросту улетела. Больше не окольцованная — никем. Видимо, ей все это просто надоело. Сандору тут же стало понятно происхождение второго кольца — это был венчальный символ треклятого Бейлиша — напоминанием о браке, в который он не вступал. Что же — она выбрала свободу. От Бейлиша, от обязательств. От него.
Это не было странно — более того — вполне предсказуемо. Но зачем же тогда была нужна вся эта драма с встречей на закате? Эти терзания на берегу, и то, что последовало потом…
От воспоминаний от прошлой, только что ушедшей в небытие ночи, обо всем том, что они вместе проделали, как именно все это было, о том, что он ей наговорил, Сандору стало так невыносимо тошно и стыдно. Не было на земле большего дурня, чем кобель, что, радостно звеня цепями бежит к хозяину, который как раз собрался его усыпить. После полугода всего этого невыносимого бреда и пьянства и последующего тяжелого выхождения из запоя, всех этих ночных терзаний, хныканья на замызганную фотографию в ненавистный час волка, бессмысленного отбытия из Лебяжьего Залива в это забытое богом место — ради кретинского обещания, данного старому дурню в винной лавчонке, и не менее кретинских надежд, достойных прыщавого юнца в период пубертата, он, очертя голову, бросился в эту новую сценку, разыгранную девчонкой на берегу — а она всего лишь решила с ним попрощаться — перед окончательным разрывом! Очень хитроумным, достойным ее не сдохшего супруга способом — ночью любви и кучей приятных словечек, что у него хватило ума ей наговорить! Теперь, небось, она смеется — и у нее будет, что вспомнить!
Он с ужасом осознал, что всю эту треклятую восхитительную ночь — боги знают, сколько раз он ее трахнул — они не предохранялись. У него были отличные шансы стать отцом — а у его ребенка — родиться и прожить под чужой фамилией всю свою жизнь. Как было у Ланнистеров. И у Таргариенов. Будь они все прокляты — эти мерзкие выродки аристократической помойки — и Баратеоны, и Ланнистеры, Таргариены… и Старки…
Словно странники в ночи
Мы по улице прошли
И расстались навсегда
Словно странники в ночи
В чем был смысл этих встреч
Я не знаю хоть убей —
Мы расстались навсегда
Возле желтых фонарей
И пошли своим путем
словно странники в ночи
Не жалея ни о чем
словно странники в ночи
Но я верю мы умрем
Чтобы встретится опять
И по улице пройти
И друг друга не узнать
И пойти своим путем
словно странники в ночи
Не жалея ни о чем
словно странники в ночи.
Nautilus Pompilius. Странники в ночи
5. Пес
Он с ненавистью выкинул две железяки в открытое окно и, поднявшись, побрел к выходу. Ночь закончилась, наступило утро — а вместе с ним и прозрение. Никакой любви, никакого освобождения. Никакого Сандора. Сандора отлично усыпили, приласкав нежной рукой. По земле теперь оставалось тащиться только Псу — цепей у него больше не было, было не за что держаться, не на что выть. Он спустился вниз, пнул кота, пригревшегося на солнце — можно подумать, кто-то давал вшивой твари такое право! Париям не полагается нежиться на терраске у аристократии — для них есть более подходящие места. Помойки, сортиры — кстати, не мешало бы отлить — что он и сделал, не отходя от дома — какая, собственно, разница? Винные лавки, пустыри с мусором. Туда он направится, вот именно.
Клиган ударом ноги открыл калитку и, выйдя на освещенную солнцем дорогу, поморщился — начинала болеть голова. Пес никогда не любил солнца. Надо было отсюда валить. Опять запиликали-зазвенели колокольчики — или это его цепи у него в голове звенят — порвавшись?
Нет, это был телефон, валяющийся без дела в кармане куртки. Пес вытащил треклятый аппарат и чуть было не хватил его о камень у дороги. Остановила только одна мысль — а вдруг это она? Может, все это какое-то чудовищное недоразумение, может, она сейчас, щебеча в идиотскую трубку на другом конце связи, все ему разъяснит, и пройдет голова, и не надо будет опять учиться ненавидеть весь мир и ее — прежде всего ее — это так хреново у него выходит!
Но нет — номер был незнакомый и еще более незнакомым показался ему мужской голос в трубке:
— Сандор? Сандор Клиган?
Чем-то знакомым отозвалось это обращение в гудящей, словно с похмелья, голове Пса.
— Да, это я. А вы кто?
— А я дядя Сансы Старк. Таргариен.
— Ага. Седовласый музыкант? Что вам теперь от меня угодно, сударь?
— Хочу предложить вам сделку. Честную, на этот раз.
— На этот раз? — Пес хмыкнул, — Ну, после такого начала я даже вас выслушаю. Валяйте.
— Видите ли, Санса поступила в столичный колледж, а мне, по некоторым причинам очень не хочется, чтобы она там училась. И я подумал — может, вы все еще заинтересованы в том… Ну, чтобы сопровождать ее.
— Сопровождать? Куда это? В Пекло, что ли?
— Пока я не сказал для вас ничего обидного, так что незачем так кипятиться. Сопровождать по жизни.
— Вы хотите подкинуть мне вашу шлюшку-племянницу, чтобы я не ней женился и сделал ее честной женщиной — а заодно и избавил от тлетворного влияния столицы — а ну как вытворит чего похуже, чем запрыгивать в постель с Псом и опозорит не только себя, но и вас? Надо полагать, что жить я с ней должен подальше и потише — и побыстрее ее обрюхатить, чтобы не рыпалась куда не надо. Вы, может, еще и приплатите мне — в качестве приданого?
Рейегар на том конце замялся, промолчав с полминуты. Потом неохотно процедил:
— В общих словах — да. Все именно так. Я думал — приплачивать вам не придется, коль скоро вы ее любите — но, если нужно, я, конечно, дам за ней все, что полагается приличной девушке ее круга. Дом, машина, счет в банке — возможная работа для вас.
— Очень заманчиво. Но вынужден отказаться. Меня это не интересует.
— Позвольте спросить — почему?
— Потому что я больше не цепной Пес. Я завязал. И с цепями, и с хозяевами, тем более с хозяйками. Я больше не продаюсь. Если бы мне приспичило — я бы выбрал Серсею Ланнистер — она в постели лучше, чем ваша племяшка. Но пока предпочитаю остаться сам с собой — один. Целее буду.
— Понятно. Обсуждать ваш тон мне кажется неуместным — но все же, последний вопрос — а как же ваши чувства? Те самые, про которые мне так упорно говорила моя супруга? И сама Санса тоже. С ними вы тоже завязали?
— С ними — в особенности. Пташка здесь больше не живет — она свободна. Как и я. Прощайте.
Он сунул в карман телефон и, добравшись, наконец, до мотоцикла, завел старушку Харлей — вот уж повернее всяких там пташек будет.
