— Вот уж нет. Эта твоя борода дурацкая… У меня теперь все лицо — и не только оно — расцарапано.
Сандор опустил голову, пытаясь поймать ее взгляд и понять — шутит Санса или нет.
— Ну, извини. Знал бы — побрился. Я же не провидец… Могу побриться сейчас, коли тебе приспичило, и мой вид тебе не нравится.
Санса улыбнулась:
— Я не сказала: не нравится. Я сказала — дурацкая. И никуда я тебя не пущу.
— Я и сам себя не пущу. Не хочу от тебя отрываться. Никогда больше, слышишь?
Теперь была ее очередь искать его взгляд. Внутри все заныло — но не от излишеств, а от ощущения какого-то собственного сиротства и обреченности момента. Она так ждала этих слов. Ждала все время, с того августа, когда судьба свела их вместе, и буквально до последней недели. Ну почему все в мире происходит так несвоевременно? На глаза почти навернулись слезы.
— Ну вот, а говорила — больше не плачешь. Вот она — моя девочка — с вечно хлюпающим носом…
— Перестань. Я вовсе не плачу.
— И не надо. Чего уж теперь? Хочешь в колледж — поеду за тобой. Ну, или на север. Я даже готов тащиться в эти твои Ключи и наниматься привратником к твоей тетке. Хотя, очень надеюсь, что делать этого не придется…
— Не придется. Горный воздух не идет мне на пользу.
— Вот и я так думаю. Может, обоснуемся здесь?
Санса взглянула на него с недоумением:
— Что, в этом доме?
— Боги, нет! Это тоже самое, что спать в могиле. Продадим этого монстра. Я могу дать добро нотариусу на то, чтобы пустить в дело это мое родовое гнездо — то, что досталось мне от Григора. Соорудим что-нибудь на общие деньги — что-нибудь новое. Как тебе?
— Я подумаю. Не сейчас только. Потом.
— Потом, так потом. Но ты помни — я хочу быть с тобой. Всегда. Если ты этого хочешь, конечно.
Санса потянулась, устраиваясь поудобнее. Сандор с беспокойством покосился на нее и, по привычке, вытащил руку из-под головы и обнял ее за плечи.
— Да ты вся холодная! Я и забыл, какая ты мерзлячка, Пташка. Погоди, там было какое-то одеяло…
Он нащупал в изножье плед Джона и накинул на нее. Санса тем временем повернулась на бок — от набегающих то и дело слез ее клонило в сон. Сандор обнял ее сзади: одна рука под ее головой, другая — на груди. Как раньше. Как всегда… Уже засыпая, Санса прошептала ему:
— Я запомню это. То, что ты сказал.
— Хорошо. Спи.
Они оба задремали почти одновременно, а рассвет тихо поднимался над морем, заглядывая в выстывающую хозяйскую спальню.
В похмелье, я мелью на дальнем молу
Молюсь тобой, милый странник.
Сижу по-турецки на грязном полу
Оправленной в изморозь ранью
Уже не твоя. Ты простишь? Ты простил…
Я даже не помню, была ли…
Нас ветер далекий из крыл упустил
И в разные выбросил дали.
Ты верен — как остов холодной скалы
Что пламенем рад захлебнуться…
Я — море коварное, бью корабли
Не в силах ни жить, ни проснуться
И тысячи гладят неназванных рук
Мою полустертую память
Ты с мола ушел. Замыкается круг.
Не нами, не нами, не нами…
Лишь только во сне, как бывало, я льну
Луною в твое поднебесье
Когда-нибудь все, что украла, верну,
И с уст твоих птицей — воскресну.
3.
Когда Санса проснулась, было раннее утро. Солнце заглядывало в окно низкими еще лучами, где-то в акациях заливались поздние птицы. Она замерзла — маленький пледик не спасал от ветерка, что весело трепал обрывки целлофана от матраса и ее куртку, брошенную на кресле у окна. Она осторожно села на скользкой ткани, стараясь не скрипеть кроватью. Сандор спал — по своей привычке, на спине — ровно в той позе, в которой она его нарисовала. Санса отвернулась — еще пара минут, и ее решимость сдует этот самый весенний майский ветерок — и она вернется на излюбленное свое — только ей, возможно, принадлежавшее место: щекой на ключицу, носом уткнувшись ему в шею, за ухо, в пряди волнистых отросших волос. Вместо этого она тихонько встала, как могла бесшумно собрала свои вещи, раскиданные по комнате. Это было слишком просто — тряпок было немного. Она делала все механически, на автомате приговаривая себе — «Сделаю, как хотела и как решила. Ничего не изменилось» Понимала —изменилось — но в чем-то и нет. Прошлого не сотрешь — оно было и продолжает висеть. Не сегодня-завтра оно о себе напомнит — и тогда будет еще больнее, обиднее, тупее. Лучше так — на последней ноте, чем в зловещей тишине, что повиснет после: когда им обоим придется отвечать на тысячи возникающих вопросов.
Вытащила из кармашка рюкзака то, что собиралась выбросить в море — вот только не удалось — не успела. Положила на то место, откуда поднялась пятью минутами раньше. Белая узорная ткань матраса еще хранила ее тепло. Но это ненадолго. Санса огляделась в поисках бумаги — стоило оставить ему пару строчек. Хотя бы с благодарностью за эту ночь.
Бумаги, меж тем, нигде не было видно. Можно было покопаться в рюкзаке — там, наверняка, что-нибудь бы нашлось, но Санса, не желая шуметь, решила напоследок проверить ящик стола. Там, и вправду, обнаружился листок — она вытащила его на ощупь и подошла к окну, чтобы взглянуть, что же она нашла, и уже протянула руку к кармашку рюкзака, где лежала ручка, как вдруг привычный холодок пробежал по спине. То, что она держала в руках, было письмом. Адресованным ей.
Прелестная моя вдова, уверен, что ты, по своему любопытству, залезешь, все же, в единственный ящик единственного стола, оставшегося в полученном тобой доме. Если нет — ну что же — значит, не судьба, и карты лягут на сей раз лицом к тебе. Мне жаль развеивать эту твою уверенность в моей безвременной кончине, подобно тому, как ты, вероятно, развеяла прах того бедняги, что невольно занял мое место. Прости меня за это. Но трагическая гибель никогда не входила в мои планы, хотя оказия, должен заметить, подвернулась очень кстати. Все сыграли идеально — а уж вы с любезным Клиганом заслуживаете особой награды — за правдоподобность и искренность в своём неистребимом желании меня уничтожить. Я все могу простить — но, увы, мой мозг так устроен, что я ничего не забываю. Поэтому скажу тебе так: развлекайся, как и с кем можешь — особенно ты меня радуешь, заигрывая с беднягой Зябликом Арреном — вот уж воистину золотая партия. Это брак я с радостью и отеческой рукой благословлю с того света, где я, согласно твоему и общественному мнению, должен пребывать. Но — и это уже не совет, а предупреждение — если я узнаю (а я узнаю непременно, тут уж можешь не сомневаться), что ты опять начала скакать и изображать брачные весенние игры с этим ублюдочным Псом — я даже из мест приятных, но отдаленных, смогу устроить вам такую жизнь, что и тебе, и ему эта миленькая осенняя эпопея покажется только детской игрой. А родственников у тебя масса — включая всех братишек, сестричек, новорожденных кузин и так далее — листа не хватит перечислять. Так что, решай сама, что тебе дороже: свобода, спокойствие и здравствующая родня — или один выродок, который, на мой взгляд уже и так зажился на свете. С радостью махнул бы его на его могучего братца, но увы — мертвых воскрешать было бы весьма опрометчиво. Если ты случайно — только это я могу допустить, зная твою сообразительность и логический склад ума — решишь податься в сторону вышеупомянутого субъекта, не забудь, что я вполне могу и предъявить на тебя свои права, а не только бросаться подачками вроде домика на море. По законам той страны, где я сейчас проживаю, нашего брака еще никто не отменял, а вот ты, моя дорогая, отлично подпадаешь под категорию «неверной супруги», и один Неведомый знает, что с тобой сделают, если я довезу тебя сюда — а ведь это не так сложно провернуть. Никакие столичные ищейки — или твой незадачливый кавалер — тебя не спасут. Так что взвешивай, расценивай, решай — а лучше, послушайся дядюшку-музыканта — голубая кровь ошибается редко — и брось все это дело. У тебя впереди вся жизнь — бери ее! Весь мир перед тобой — я лишь тень, что смотрит из угла. Но я редко сплю, и мало что проходит мимо моих глаз, а у меня их тысячи. Просто помни об этом, когда будешь выбирать себе очередного штатного любовника.
