========== X ==========
Пустота
От усталости темных и поздних желаний,
И ночные виденья как прежде уже не спасают.
Как пропало перо из тяжелой опущенной длани,
Никогда не исчезнет из памяти горечь босая.
Ждут часы.
Чай остыл, и полеты тревожных фантазий
Далеко за полями истаяли нищенкой бедной.
Неужели мой след на апрельской торжественной
грязи
Среди первой травы затерялся безмолвностью
бледной?
Так уютно
Молчать, так обидно не чувствовать боли
От ушедшего дня, не простившего мне изменений!
А волшебный фонарь выпускает все тени на волю,
Все играет пластинка о яркости прежних ранений.
Санса
1.
Джон встретил ее в аэропорту с явным намерением тащить вещи, которых у нее не было. Остались все те же сумка и рюкзак — наброски же перекочевали в руки смуглой барышни в колледже и там же и остались. В сумке почти ничего не было — смена вещей, джинсы и блузка, что она купила в столице для похода в учебное заведение, и дурацкая урна с останками бывшего мужа, которую Санса посчитала неприличным оставлять в доме тети. Когда она в спешке собиралась в столицу, то подумала, что на севере найдет подходящее место для того, чтобы упокоить этого гада. Какую-нибудь незаметную полянку — посерее и помрачнее. Теперь же она была рада, что захватила эту баночку с остатками врага с собой — над морем и развеет. Отсюда Санса выехала полгода назад — женой поневоле, любящей другого. Возвратилась обратно с пеплом одного в сумке и прахом другого в сердце. Очень символично!
Санса усмехнулась, выходя из нейтральной зоны и направляясь к кузену, что с вечно виноватым видом стоял у светлой колонны у входа в зону прилета. Она улыбнулась ему и, поскольку Джон явно хотел себя чем-то занять, выдала ему сумку с урной и тряпками. Про урну, возможно, не стоило говорить — бедный Джон и так не знал, куда себя деть. А может, и стоило. Иногда Сансе вдруг начинало хотеться быть жестокой. Просто для того, чтобы посмотреть, какой эффект это произведет на других. Приятно воздействовать на окружающих. Не все же ждать, когда ударят тебя. Лучшая защита — нападение.
Они вышли из здания аэропорта — того самого, из которого она пыталась улететь в августе, чтобы спасти мать, что трупом лежала в морге — в одном из металлических ящиков, как у Михаэля в Мертвой Заводи. Тогда Санса долго не могла об этом даже думать — ей представлялись картины, одна страшней другой. Теперь она размышляла об этом без боязни. Иной раз чистая смерть лучше затяжной бессмысленной жизни. Спроси она Рейегара об этом — наверняка он подумал бы, что предпочел погибнуть на дороге там, с первой женой и двумя детьми. Но вряд ли бы он ей сказал — люди всегда врут. Врут — и совершенно напрасно. Если хорошо вслушиваться — можно почти поймать шелест белых страниц, которыми они прикрывают события из своей жизни — безнадежно пытаясь их затереть, переосмыслить, переписать. Только назад не воротишься — даже если идешь по тем же знакомым местам. Как она сейчас, к примеру.
Джон потащил ее сумку к парковке. Его небольшая съёмная машина (сбоку, на чистой серой глади лакированного металла имелась наклейка со знаком крупной сети аренды автомобилей с логотипом «Мы ждем вас везде» — по мнению Сансы, весьма зловещее обещание) стояла с внешнего края огромного, почти пустого пространства, разлинованного белыми, жёлтыми и голубыми маркировочными полосами. И вправду, кому в межсезонье понадобится ехать на морской курорт? Правда, погода стояла более чем теплая — для мая это было практически жарко. Санса прилетела в майке и тонких джинсах, хотя в самолете пришлось накинуть пиджак. Но, несмотря на теплый воздух, вода-то наверняка еще не прогрелась — и вечерами в воздухе все еще висел призрак не так давно убравшейся восвояси зимы.
Джон вопросительно взглянув на Сансу, открыл багажник и кинул туда ее сумку. Санса изобразила испуг и ойкнула:
— Джон, осторожно, там урна! Не разбей!
Тот почти отшатнулся — то ли от неожиданности, то ли от испуга, что хрупкая емкость разбилась, и теперь все вещи сестры вымажутся в пепле ее же мужа. Санса мгновенно прокрутила все это в голове и чуть заметно улыбнулась. Должна же она ему как-то отмстить за вранье — ну, хотя бы немножко. А люди, меж тем, реагируют именно так, как она и предполагает. Не напрасными были годы упражнений на наблюдательность из темного угла. Теперь главное — не заиграться, а то как бы и самой не попасть в такую же баночку, в какой теперь покоился хитроумный Мизинец, принимавший людей за свои инструменты. Люди — не инструменты: это всего лишь бессмысленное стадо, бредущее куда-то, вслед за более удачливым или более безголовым. Кружатся, извиваются, пихают друг друга локтями. Если уметь наблюдать — авось, и от удара увернешься и себе выкроишь менее травмирующую дорогу. А вот если тебя толкнули без надобности — то стоило толкнуть в ответ. А то и подножку подставить. Иначе затопчут — иначе тебя нет. Нет действия — нет человека, только силуэт, начерченный на асфальте — как от трупа.
Джон, неправильно истолковав ее молчание, тут же принялся извиняться:
— Прости, я не хотел. Хочешь — давай проверим, все ли в порядке! Тебе стоило, все же, предупредить меня…
Санса глянула на двоюродного брата и надела маску добродетельного смущения:
— Извини. Я забыла. Потом проверим. Что уж теперь! Да и не место здесь. Если разбилась — вытрясу все на побережье…
Джона передернуло. Он закрыл багажник — все еще с опаской — и пошел открывать сестре дверь. Санса забросила рюкзак на заднее сиденье светло-серого компактного седана, сама устроилась на переднем и, как только Джон тронул машину, закрыла глаза — разговаривать ей не хотелось. Кузен намек понял и включил негромкую музыку — что-то из старья. Хоть не папочкины записи, и на том спасибо.
Они мчались по шоссе, и вскоре уже на по левую руку со стороны водителя показалось весеннее, нежнейшего перламутрового оттенка море. Погода сегодня, как и вчера, была теплой, но пасмурной. Вдоль шоссе в низине с ее стороны цвели яблони и абрикосы, кое-где поля уже были покрыты зеленой дымкой — что-то было посажено и давало всходы. Санса не узнавала это место — или не хотела его узнавать?
Проще было думать, что все это с чистого листа — что она здесь еще не была. В чем-то это было так — в той ипостаси, что начала создаваться в момент обнаружения горькой истины, она еще тут не была. Не было больше Пташки. Не было Алейны. По побережью в чужой машине навстречу своему горькому наследию ехала совершенно новая Санса: все в одной, и ни одна из них. Возродившаяся из пепла собственных надежд, живущая лишь настоящим. «Лишь сегодня значит, лишь оно существует — остальное — химеры» — твердила она себе всю дорогу в Закатную Гавань. Так становилось чуть менее больно. Тепла не было, но не было и холода. Ровно, спокойно, — и дорога лежала далеко. С этой позиции она могла ее проследить — без туманностей, неопределенностей, всяких там «а если» или «может быть» Не может и не будет.
Она войдет в наследство, как предписывал ей закон и как советовал ее незадачливый, боящийся каких-то банок с пеплом, кузен, потом поедет на север и там дождется новостей о поступлении. И уедет в столицу, если ей повезет. Не повезет — пойдет учиться в университет в родном городе или обдумает предложение Зяблика. А дальше и начинаются все «может быть» — но только с ее собственной жизнью, не замешивая ничью другую. Хватит — хватит зависеть от других.
