Санса II

Пока Санса дошла до особняка Арренов, она запыхалась — дорога все время шла в гору. Солнце припекало вполне по-летнему: она сняла форменный пиджак, оставшись в белой блузке. Бледную кожу на руках тут же обсыпало мурашками. Санса задумчиво поковыряла круглый шрамик на внутренней стороне запястья. Она не могла вспомнить, откуда он взялся. Был в прошлом году какой-то эпизод с Джоффри и с его самокруткой, но там он был вовремя остановлен. Да и сторона была не та, что она помнит. Наверное, просто где-то поцарапалась и не заметила.

Под окном Робина во всей красе заневестилась яблоня, вся в бледно-розовом облаке душистых лепестков, скрывающих ее кривой, покалеченный временем и садовником ствол. К туфлям Сансы тут же прилепилось несколько влажных, овальных, нежных, почти прозрачных лепестков. Она отломила небольшую веточку от яблони и заправила ее себе за ухо — пропустив между отросшими торчащими во все стороны волнистыми прядями. До колледжа надо бы сходить постричься. Ну или хоть привести в порядок это безобразие. Санса вспомнила то, как три месяца назад ровняла волосы Зяблику и улыбнулась. Он все же временами бывает очень милым — когда хочет…

Робин обнаружился на кресле-качалке во внутреннем дворе, под голыми еще дубами. Он задумчиво смотрел на лужок, усыпанный фиолетовыми крокусами. Кресло его почти остановилось. Санса тихонько подошла поближе и легко толкнула качалку. Та неприятно захрустела по бетонной поверхности, что покрывала все пространство возле дома, резко переходя в крайне искусственную по виду, вечно изумрудную траву луга.

Зяблик обернулся и лицо его озарилось бледной улыбкой.

— Привет! Как экзамен? Я свой онлайн сдавал. В качестве присмотра приехала сама Уэйнвуд.

— Привет! Экзамен, на мой взгляд, отлично! Все прошло гладко. А у тебя как?

— У меня в порядке. А за тебя я рад! Знал, что ты справишься!

— А позавчера ты говорил совсем не то…

— Ну, тогда я думал по-другому. Тогда меня все злило. А еще — но это я думаю и сейчас — я боялся…

Санса присела на краешек нагретой солнцем бетонной плиты рядом с креслом Зяблика и вытянула ноги, почти касаясь носками туфель травы.

— Чего ты боишься?

— Что теперь ты сдашь экзамены и уедешь.

Санса вздохнула. Ну что тут ему скажешь?

— Да, Зяблик, боюсь, что все будет именно так. Не могу же я сидеть тут вечно!

— Почему?

— Да потому, что мне надо учиться… И тебе тоже, к слову…

— Я не могу.

— Чего не можешь?

— Учиться. Уехать.

— Ну, можно и не уезжать. С твоими баллами тебя уж точно могут взять в местный университет. Пойдешь заниматься математикой своей любимой.

— Я ее не люблю. Просто понимаю. Математика скучная. Я хотел бы…

— Что?

— Да ничего. Расскажи, что там, в школе. Как Ранда сдала? Она мне больше не звонит никогда.

— Пока не знаю. Но вид у нее был довольный. Ты знаешь, что она выходит замуж в июне?

— Знаю. Ты говорила. За этого вредного учителя литературы. Но он же совсем старый. И у него двое детей. И жена… Как она может выйти за него, если у него уже есть жена, а?

Санса легонько покрутила головой. Ну просто как ребенок временами. Или прикидывается?

— Робин, но есть же развод. Ты про это знаешь?

— Про развод? Знаю. Это когда ты идешь в холодную контору где всегда пахнет мастикой и мертвыми цветами, и там неприятная тетка говорит, что теперь ты свободен и ничего никому не должен. И ты в это веришь.

— Боги, Зяблик, откуда ты это взял?

— Не помню. Кто-то рассказывал. Или само пришло…

Санса от возмущения даже вскочила и вышла на луг. Туфли тут же утонули в мягкой, сырой, еще не просохшей до конца от таяния снегов почве. Ну испачкается, да и ладно! Все равно потом только домой…

— Ты знаешь, тебе приходят в голову очень странные образы, Зяблик. Что значит «ничего никому не должен »? Просто люди расходятся, потому что перестают друг друга любить…

— Люди не перестают друг друга любить. Они просто забывают о том, как именно они любили. И никто им не может напомнить. Потому что это только их секрет, понимаешь?

Зяблик глянул на нее очень серьезно своими темными запавшими глазами. Сансе показалось, что за последние дни он еще похудел.

— Понимаю. Но ведь люди иногда могу полюбить и кого-то другого.

— Ну и что? Чему это мешает? Для этого надо уходить, что ли? Любовь всегда разная. И каждого отдельного человека ты любишь по-другому, за другое и вопреки другому.

— Очень сложно. Что же ты, имеешь в виду, что можно любить двоих сразу?

— Полагаю, да. А ты сама поразмысли!

Санса наклонилась и сорвала один из лиловых крокусов. К щекам тотчас же прилила кровь. Или это от мыслей так некстати вдруг вспыхнули уши?

— Я подумаю. А тебе бы хотелось быть одним из таких, которых любят обоих сразу?

— Если бы меня хоть немного любили, да. Иной раз и капля может сломать гору. Это как мое лекарство. Один шприц инсулина — и я живу дальше. А если его не вколоть…

— Нет уж пожалуйста, Зяблик! Как, кстати, твое самочувствие? Ты показался мне бледнее, чем обычно.

— Я не очень хорошо спал. Все думал.

— О чем?

— О разном. Я засыпаю рано, а просыпаюсь в четыре и валяюсь не меньше часа. Все мысли лезут. Час волка.

— Что?

— Я в статье прочитал, что этот период назывался «час волка». Что на это время, — примерно от четырех до пяти утра, — приходится наибольшее число самоубийств. Что-то не то включается в мозгу и не дает нам покоя.

— Как странно. Я уже не первый раз про это слышу…

Зяблик вдруг занервничал и вскочив с кресла, вышел на луг, к Сансе. Она мельком оглядела его. Действительно, страшно худой. Ноги как у скелета. Страшно представить, что у него там, под одеждой…

Он подошел к ней, взял у нее из рук уже измятый цветок и начал методично обрывать прозрачные, сиреневые, пронизанные темными жилками лепестки, оставляя только желто-оранжевую сердцевину.

— А кто тебе это говорил?

— Так, никто. Один знакомый. Давно.

— Значит, и его тоже мучают мысли. Может, такие же, как и у меня…