— Ага, у всех есть — кроме меня.

— Почему это?

— Ну вот я допускаю, что ошиблась, донеся на Джона и Дени. А он даже и не думает меня извинять. Ходит как сыч и дуется. И ты туда же.

— Ничего я не хожу как сыч. И я тебя уже простила.

— Чего-то не похоже.

— Очень даже похоже. Не простила бы — тогда и не разговаривала бы сейчас с тобой.

Арья угрюмо посмотрела на Сансу.

— Ты очень на меня злилась?

— Очень. Но что толку? Потом гонца за вести не ругают. У меня просто в голове все смешалось. Извини. Мир?

— Пусть будет мир. В следующий раз, когда я получу очередное письмо с тошнотворным разрывом для тебя внутри — тут же, как Ним, прискачу к тебе с этой гадостью в зубах. И большим ящиком бумажных платков.

— Нет, лучше с большим ящиком конфет. А потом мы вместе составим план, как передушить всех мерзких мужиков в радиусе ста миль.

— Это мне нравится больше, — заметно повеселела Арья, — Хочешь, я отслежу твоего дурацкого Клигана, взломаю ему телефон — наверняка ведь он купил новый — и сделаю так, чтобы будильник у него звенел каждый день в пять утра? Или нет, лучше в три ночи. Нет, не звенел — а вещал что-нибудь загробное твоим голосом? Состряпаю маленький карманно-телефонный вирус? Или обоим — и ему, и его глупой бабе?

— Я не уверена, что там вообще есть какая-то баба. И вообще. Пусть его. Я не хочу с ним больше связываться. После его предательства — думаю, ему и так хватает. И моего загробного голоса — и всякого другого.

Арья возмущенно покосилась на сестру:

— Ты все еще его жалеешь?

— Ну что поделаешь? Жалею. Убогих надо жалеть. Этим своим жестом он поставил себя настолько ниже меня — словно рухнул с пьедестала вниз, в пропасть. Поэтому что не хочу с ним связываться. Он сам выбрал, куда ему ползти. Ну и пускай себе ползет. Что же — добивать лежачего?

— Ты его жалеешь! А он тебя пожалел?

— Но я же не он. А потом — с его точки зрения, то, что он сотворил можно назвать актом милосердия. Он и раньше все пытался меня переубедить идти вперед, а его оставить позади. Вот именно этим я и занимаюсь.

— Что, идешь вперед? А кстати, куда ты идешь-то? И я куда иду?

— Ты идешь в школу. Сейчас дойдёшь со мной до того перекрёстка — и свернешь влево. Я же знаю, где твоя школа находится. Успеешь ко второй паре.

— Ага, я что я там скажу? Что проспала?

— Хочешь, я напишу тебе записку? Ну, что ты была у зубного…

— Да ты что мне, опекун?

— Я нет. Но если я подпишусь тетиным именем, — да. Есть ручка?

— Ага.

Санса взяла протянутый Арьей листок бумаги и черную простую ручку и накропала три строчки. Лихо расчеркнула внизу размашистую закорючку, вроде той, что ставила Лианна, подписывая чеки в магазине. Санса всегда была наблюдательна — и иногда это можно было использовать с толком.

Арья с пристрастием изучила записку и сунула ее в карман, удовлетворенно хмыкнув:

— Спасибо! И тебе не стыдно совершать такие бесчестные поступки?

— Это же на благо тебе, — заметила Санса. — Не сделай бы я этого — ты бы пропустила целый день. А так — только пару уроков. Так что иди учись — студент! А я пошла дальше.

— А куда?

— Навестить одного моего приятеля. Я задолжала ему объяснение. Судя по тому, что ты мне давеча сказала — с этим лучше не задерживаться. Тем более — он не ты.

— В смысле? Ты же к Зяблику идешь?

— Ага. Ну и он, явно, не ты. Кстати о — можешь мне пообещать одну вещь?

— Что?

— Не изводи Таргариенов, когда они приедут, ладно?

— Ну уж нет, — мрачно заявила Арья. — То есть — я не стану доканывать эту кривляку Дени — тем более она приедет с мужем, мне даже интересно. И потом — она уже не Таргариен. Но вот ради Визериса — я готова не спать ночами и разрыть участок в поисках ужей…

— Ладно. Визериса можешь изводить — за себя и за всех остальных. Но ужей бы я пожалела. Они себе спят и не знают, что их ждет. Ужи-то чем виноваты?

— И правда, ничем! — хихикнула Арья. — Никто в этом мире не заслужил такого наказания, как визит Визериса. Но нам, как главным мученикам, придется терпеть…

— А с Джоном помиришься?

— Не. С ним — нет. Он же сам дурак. Пусть сам и мирится, — упрямо мотнула головой сестра, сворачивая к школе, — Ладно, я пошла, а то и ко второй паре не успею. Удачного тебе Зяблика!

Она нарочито вразвалку поплелась по правой стороне переулка, на котором не было тротуара. Санса посмотрела ей вслед. Через несколько футов Арья видимо забыла, что она не девочка, а рубаха-парень и пошла ровнее — и изящнее. Сансе подумалось, что как ни пыталась сестра выглядеть как можно менее женственно, издалека даже больше начала напоминать мать, чем она сама. Санса вздохнула. Все носят маски — вот и ей тоже приходится. А у некоторых уже нет сил отлепить от кожи эти замены личины — и они уже сами забывают, как выглядит их истинные лица.

Она развернулась и медленно побрела вверх, чуть слышно похрустывая свежим снегом. До резиденции Зяблика оставался еще один блок…

========== XII ==========

Ты весь в белом, как в лунном свете.

Театр полон, — и жаждет сцен

Ты бледнее и недопетей

Всех молитв моих. Тяжел плен

Странной роли твоей, нестройной:

Третий лишний, любовник снов

Входишь, крадучись, в зал мой тронный,

Ревность злая пьянит вином.

Мне так жаль тебя, юный рыцарь

Снежно-белого полотна!

Я смотрю на кривые лица, —

Не смеюсь только я одна.

На щеке твоей тень от страсти, —

Нарисованною слезой.

Прожит век, и сменились масти

Только нам с тобой не везет.

И когда я склонюсь к другому

В полутемном алькове дней

Ты, безумной судьбой ведомый,

Затрепещешь, лепясь к стене.

И сыграешь, — последним вздохом

Бестолковую эту роль.

Вечный пленник иной эпохи,

Недопетой любви король.

Санса

1.

Дом впечатлял. Даже не столько впечатлял, сколько угнетал, нависал над досужим прохожим, решившим из любопытства подойти поближе и ступить в тень этого гиганта. Соседние домишки, размером примерно или чуть меньше резиденции Таргариенов на Кленовой казались закуской для этого серого чудовища, словно затаившегося перед прыжком. Фасад был выложен неровной каменной кладкой, полукруглые окна разного размера обрамлены темно-зеленым деревом. Вход был шириной в пять дверных проемов и застеклен — окантовка панелей, расчерченная объёмными квадратами, навевала мысли о старинных храмах и скрипучей глади дерева, натертого мастикой.