Меня держала за ноги земля,

Голая, тяжелая земля,

Медленно любила, пережевывая.

И пылью улетала в облака,

Крыльями метала облака

Долгая дорога, незнакомая.

О-о-о, зона…

Ожидает напряженно, беспросветная.

Я сам себе и небо, и луна,

Я летаю где-то, только это не я

Аукцыон. Дорога

Потерянный

1.

Снег и холод преследовали его, гнали вперед. Позади милями лежали покинутые, смешивающиеся в сознании мелкие, похожие друг на друга городки и стоянки. Столицу он обогнул — в нее заезжать не хотелось. Взял южнее — снег сменился дождем и хмарью, но ехать так было проще. Он почти жалел, что не забрал Шевви — с другой стороны, машина была записана на Баратеона, то есть теперь принадлежала Серсее. Стоило ли рисковать? Ради груды металла — нет. Пока он был не один — это был другой разговор. Для самого себя Клиган не был готов ни на что. Мерзнуть — значит мерзнуть.

Но усталость от бесконечной дороги начинала брать свое. В одном из пакостных неуютных городков пришлось задержаться. Ему позвонил его адвокат и сказал, что вышлет какие-то там бумаги. Решать проблему с получением документов Клиган не желал — но пришлось. Нашел в городке почту, снял себе квартиру на неделю, сообщил старому хрычу свой временный адрес и осел в ожидании. В городке было дико скучно. Он вернулся к старым своим привычкам — пил с вечера, потом спал до обеда следующего дня. Затасканная фотография Пташки заняла прочное место на убогом столике — одном из немногих предметов мебели, что имелись в комнатухе, что он снял. Клиган понимал, что всякое моральное право смотреть на девочку он потерял, отправив то несчастное письмо, но поделать с собой ничего не мог. Он сидел в полутемной комнате и методично нажирался, глядя то за окно, где серые здания вдалеке медленно, но верно тонули в сером тумане наползающих сумерек, то на застывшую в вечной улыбке рыжеволосую его радость. На самом деле не радость — а вину, и уже не его.

Как ее называть — уже не имело значения — потому что право как-либо ее называть он тоже просрал. Он пил, пока силы не сходили на нет, пока не находило дикое желание упасть и заснуть — что он и делал. Но неизбежно, сколько бы он не вылакал в тот вечер, в три пополуночи он просыпался от дикого ощущения пустоты и тревоги — не соображая где он и зачем он здесь. Понимал только одно — что постель рядом с ним пуста, что единственная, которую он желал ощущать рядом с собой, была в другой вселенной — теперь от него закрытой, возможно, навечно. Он курил — курил до одури на железной лесенке, что примыкала к лестничной площадке его коморки, вдыхая осточертевший никотин и дым вместе с вонючим туманом, в обычном порядке, застилавшем этот унылый городишко в ночную пору. К пяти утра тоска отпускала — и он привычно проваливался в бесцветный омут предутренних кошмаров, пока зверский шум расположенной невдалеке текстильной фабрики не вырывал его из бесконечных песчаных дюн и заросших гнилым мхом лесов, где он каждую ночь продолжал с упорством идиота искать что-то безнадежно утерянное.

На третий день Клиган настолько озверел от этого режима и ночных бдений, что решил — сегодня он не останется в ненавистной берлоге и проведет вечер в городе — напьётся где-нибудь в баре — желательно в том, где нет досужих приставучих баб. Во всех забегаловках ему неизбежно попадалась какие-нибудь шлюхи или просто местные побитые жизнью алкоголички, что считали своим долгом утешить проезжающего мимо байкера. Он старался отфыркиваться — Эйнджел ему вполне хватило — никакой радости от подобных приключений испытывать не получалось и даже жалкое удовлетворение физических потребностей организма не шло ни в какое сравнение с тем, что он начинал испытывать, видя, даже в пьяном виде, рядом с собой чужеродное женское тело и задыхаясь от необходимости отвечать на липучие прикосновения не нужных ему рук или губ. Беда была еще в том, что даже на хмельную голову он боялся, что ему может понравиться очередной незапланированный контакт — с каждым таким ощущением Пташка и ее любовь отступала еще на одну вечность в никуда. Он страшился — и продолжал себя испытывать, в который раз убеждаясь, что нет — даже минимально приблизиться к тому, что было у них с Пташкой даже в самую отчужденную ночь ни одна из этих случайных связей-бастардов не могла.

А речь все-таки шла не о надувных секс-куклах — за каждым даже самым кривым объятьем стояла человеческая сущность, на сближение с которой он идти не собирался. Хватит с него. Хватит с него и баб, и их заманиваний. Никакая дырка между ног не стоит того, чтобы потом так маяться. Он проклинал себя и свою дурную голову за эту новую возникнувшую проблематику и тело, не желавшее слушаться и вновь и вновь бравшее свое, мужское, и всех этих женщин на пути, вгонявших его в искушение. Но самым доминирующим чувством была неизбывная неутомляемая тоска, сродни иссушающему жгучему голоду— он тосковал по Пташке и страждал ее, и с каждым последующим актом отдавал себе отчет, что именно он упустил и что ему теперь осталось взамен. Всё было именно как он и предполагал, задумываясь о возможном расставании раньше, пока был с ней — так — и еще страшнее, и жестче, и безнадежней.

Поэтому с бабами Клиган стал избегать каких бы то ни было контактов, доходя до абсурда и отчаливая при первой же возможности его «склеить». Временами он грубил и отплёвывался — но беда была в том, что все зависающие в придорожных забегаловках шлюхи были удивительно навязчивыми и невосприимчивыми к любому хамству — ну не драться же с ними было?

Другая же категория женщин его просто игнорировала. Один раз Клиган случайно зашел в более-менее приличный бар, где зависал после рабочего дня местный офисный планктон — молодые, еще не потасканные дамочки, одетые по последней моде, зашедшие с подружками выпить по паре не самых крепких коктейлей и потешить самолюбие досужими мужскими признаками внимания. Эта братия бросала на него такие взгляды, что это было еще хуже, чем отфыркиваться от стареющих испитых подстилок. В том баре он так надрался, что был с трудом выставлен вышибалой прочь. Хуже было все — и Клиган невесело подумал, что пора ему, видимо, начинать ходить квасить в бары для сексуальных меньшинств — авось там проблем будет меньше.

2.

В конце его пребывания в тоскливом городишке Псу случайно повезло — болтаясь по городу на мотоцикле он наткнулся у одного самого что ни на есть непотребного крысятника на группу явно заезжих байкеров. Забегаловка была чем-то вроде помеси андеграунд клуба и дискотеки. Музыка его не интересовала — хотя, как выяснилось, она в этом местечке была очень неплоха — тем паче что играли вживую. Это вам не мяуканье покойного Джоффри.

От нечего делать Клиган остановился возле курящих мотоциклистов — к счастью все они по возрасту были в его весовой категории, или даже старше — никаких вам молокососов. Он уже устал от молодежи: дальше стоишь — целее будешь. Завязался вполне приемлемый мужской разговор — о дорогах, маршрутах, стоящих местах — никаких упоминаний о бабах или идиотских расспросов. С улицы группа перекочевала в клуб, на который, они, как выяснилось, набрели почти случайно, по старой наводке неприсутствующего приятеля. Жили они рядом, сняв на всю компанию помещение в каком-то полузаброшенном доме — удобств было по минимуму — зато много места, и никакого контроля и жалоб на шум.

В клубе они здорово приняли — потом незаметно перекочевали в берлогу к байкерам — где обнаружился ящик виски и несчётное количество пива.

В процессе выяснилось, что все байкеры — поголовно семейные люди и оказались тут по причине ежегодного совместного выезда на какой-то там слет. Все это было несколько странно — пес понятия не имел, чем и как живут подобного рода личности. Один из байкеров оказался его коллегой — работал охранником в каком-то частном клубе. Остальные подвизались кто-где: кто механиком, кто сразу на нескольких работах, кто успешно шоферил, а один сообщил, что является владельцем небольшой булочной и счастливым обладателем только что разродившейся супруги и девочек-тройняшек, чем вызвал, видимо, привычный пятиминутный гогот с кучей идиотских шуток и не менее идиотских комментариев.