— Извините. Я не знала, что у вас выходной.
— А, пустое. Так хоть не надо до обеда мотаться с Джоффри и его эскортом. Отвезу тебя в гостиницу и все, свободен. Ты в порядке, кстати?
— Вроде да. У меня эта царапина на лице и еще синяк на спине.
— Дай посмотрю синяк.
Санса покраснела и, слегка развернувшись в седле, задрала край блузки. Пес осторожно дотронулся до ее распухшего бока. Санса охнула, вздрогнув от боли.
— А вот это уже серьезнее. Может, все-таки к врачу?
— Не надо к врачу. Это ведь синяк, просто большой. Приеду домой, в номер, намажусь какой-нибудь мазью.
— И то правда. Здешние врачи вряд ли сделают что-то, помимо этого. Тебе, по-моему, лучше спать лечь. Вид у тебя, честно говоря, не очень. Усталый, в смысле.
— Ага, я так и сделаю.
— Тогда ладно, едем. Ты готова?
— Ага.
Пес легко, птицей — что было весьма неожиданно при его комплекции — вскочил в седло, умудрившись при этом изяществе жеста ее не задеть. Неведомый, словно поняв, что от него требуют, еще до того, как Пес взялся за узду, тронулся с места и быстро перешел на легкую рысь. Рона послушно бежала позади.
— Ты нормально?
— Да.
На Сансу плотным одеялом вдруг навалилась странная усталость и какое-то отупляющее спокойствие. Она откинулась тяжелеющей головой на плечо Пса, почти в полусне. Пес искоса глянул на нее, пытаясь оценить жест, и вдруг приобнял ее правой рукой, перехватив вожжи в левую. Санса, уже засыпая, отметила про себя, что он прижал ее к себе, но очень осторожно, помня о поврежденной ее спине.
Как было хорошо, уютно. Как зимой, в мягком кресле, у камина. Какой чудесный сон… Рыцарь спас ее и везет на верном коне в свой замок… Как в ее любимых балладах… Хоть бы он не кончался… Вот бы спать подольше… Не просыпайся, нет, не просыпайся…
Санса спала, когда Пес через пять минут доехал до конюшни и, спрыгнув с Неведомого, осторожно снял и ее. К ним подошли служащие, которых Серсея уже предупредила по телефону. Пес посадил мирно сопящую Сансу в подогнанную машину, коротко поблагодарил хозяина, пообещав через час вернуть автомобиль обратно, и сел за руль. Пристегнул Сансу. От щелчка закрепляемого ремня Санса вздрогнула, но не проснулась, лишь едва слышно пробормотала: «Не уходи. Я не проснусь, не бойся…»
Пес почесал зудящую, как всегда, когда он нервничал, спаленную бровь. Ничего не скажешь, день удался. И тронул с места машину.
Он подъехал к усадьбе, не глуша двигателя, зашел на участок и направился в дом. Не отвечая на вопросы бонны и горничной, он прошел в спальню хозяйки, забрал оттуда Пташкину майку и штаны с телефоном и забежал на секунду в свою каморку, в которой испуганная горничная как раз заканчивала наводить невиданный доселе порядок. Допитая до половины бутыль вина стояла рядом с мусором. Ну нет! Это, седьмое пекло, его ужин! Пес забрал бутылку и собранную с утра сумку, буркнув горничной:
— Осторожно, возле окна — осколки. Хозяйка в курсе.
— Про что, про осколки?
— Да не про осколки, дура ты, Иные тебя забери! Про девчонку. Пташ… Санса на прогулке упала с лошади, сильно ударилась, и теперь я везу ее в гостиницу. Она в машине, спит. А я тоже сваливаю. Ну про это ты, верно, знаешь. И все, собственно. Счастливо оставаться… Хозяйке скажешь, приду завтра утром. Часам к восьми. Бейлишу — привет! Оставь для него пару осколков — под кроватью…
Пес вернулся в машину. Пташка спала, тихо, как мышь, уткнувшись носом в ремень. Пес включил кондиционер (в салоне стало душно) и тихо повёл машину по проселочной дороге.
Возле вчерашнего фонаря остановился, открыл окно, закурил. Сигарет тоже на завтра не хватит. Надо было в магазин, и еще вина. Или чего-то покрепче. Сейчас отвезет Пташку — и туда. А потом — отогнать на конюшни машину, да побыстрее, чтобы, упаси боги, не встретиться с хозяйкой и компанией, и пешком — обратно в гостиницу. Через лес. Может, ему повезет, и те двое окажутся еще на своем пригорке…
Пташка зашевелилась на сиденье, поджимая под себя ноги в сапогах. Вот пекло, тапки-то ее он забыл. Те, в черную клетку… Тапки…
Впереди была развилка: одна дорога вела к гостинице, другая — на шоссе. Пес бросил на Пташку быстрый взгляд и повел машину в сторону шоссе. На полдороги он остановился.
«Какого Иного я делаю? Чистый бред сумасшедшего… Что за наваждение?»
Не было просто сил даже на то, чтобы дышать. Ее присутствие и мерное посапывание его душили — словно весь кислород доставался лишь ей… Рыжие, с золотым отливом ресницы Пташки задрожали. Пушистые, сияющие своей ровной, чистой линией брови нахмурились, словно Пташка во сне решала особенно трудную задачу. Она опять зашептала опухшими от слез, бледно-розовыми, с кровавой трещинкой посредине, губами «Обещаю…»
Пес резко развернулся и поехал обратно на развилку, а оттуда свернул к гостинице. Там он припарковался поближе, заглушил мотор и пошел разбираться с читающим за стойкой журнал администратором гостиницы. Бдительная Серсея, как выяснилось, позвонила и туда. Администратор кротко предложил Псу забрать свой ключ и заодно ключ от Пташкиной комнаты.
Что они все, сговорились сегодня на каждом шагу искушать его немыслимыми соблазнами? В пекло все!
Пес взял оба ключа, пошел отпирать Пташкин номер, заклинил дверь Пташкиной шлепкой, что нашел у порога, и отправился к машине, за хозяйкой комнаты. Бережно, стараясь, как только возможно, не разбудить ее. «Не просыпайся!» — он бы этого просто не выдержал. «Боги, Иные бы вас побрали, дайте мне какой-нибудь знак, что вы хотя бы иногда меня слушаете», — сделайте так, чтобы она не проснулась, пока он не закроет эту дверь, оставив ключ внутри, на подушке, возле ее щеки.
Пташка вздохнула легко, словно ветерок, ее дыхание коснулось его опаленной щеки. Он поднял ее — тяжелую и теплую, и, почти не замечая ее веса, пошел вперед: через скрипнувшие двери — Пташка нервно вздрогнула и вцепилась в его рукав — через коридор, по грязноватому паласу, мимо с любопытством глядящего на них администратора, прямо к ее двери.
Там он тихонько положил ее на кровать. Пташкино дыханье на минуту прервалось — Пес замер. Она тоненько, по-ребячьи всхлипнув, вновь задышала ровно, отвернувшись лицом к окну. Пес провел рукой по вспотевшему лбу. Вот, все. Почти все.
Он вышел прочь, забрал ее тряпки из машины, снова вернулся в ее номер, положил вещи на кресло, а телефон — на тумбочку у кровати. Туда же ключ. Потом, вдруг вспомнив, вытащил из кармана брюк ее вчерашний лифчик, что подобрал ночью на берегу. Тонкая ткань все еще пахла ей — морской солью, слезами, пряным запахом ее кожи. Так, лифчик тоже на кресло. Он оставил себе только металлическую пластинку, на которую она наступила под фонарем. Формально, он ничего не крал. Просто нашел ее первым…
Он вышел, не оглядываясь, тихо, но плотно закрыл за собой дверь, так, чтобы щелкнул замок. И осел на ковер. Теперь можно было и сдохнуть тут, как и полагается верной собаке.
Пташка за дверью вскрикнула, как раненый зверек. Пес, шатаясь, встал, и зажимая руками уши, побрел в холл. Сумку в номер — хоть тут повезло: его номер в противоположном углу коридора. Бутылку — туда же: по пути купит еще. Пес взглянул на телефон: проверить, сколько времени. На экране высветились три пропущенных звонка от Серсеи. В пекло тебя, вместе с сынком и гостями! В самое последнее — седьмое, то, что заледенело от тоски и запаха белых лилий. У него сегодня загребучий выходной! И он уже начался…
========== VI ==========
Сансе снился кошмар. Просыпаться было нельзя, она дала слово, что не проснется… Липкие руки хватали ее за одежду, душили за шею, десятки узловатых рук вылезали, как корни, из земли, на которой она сидела и ждала — кого? Знала только — что-то, предельно важное для нее. Руки, прижимая ее к земле, хватали за ноги, от их прикосновений ступни сводило судорогой. Одна из рук вылезла прямо из ствола дерева, к которому Санса прислонилась спиной, и начала безжалостно щипать, крутить ей кожу на боку. Санса взглянула в отчаянии на небо — был полдень, и солнце должно было быть в зените, но оно уже садилось за горизонт, и лес, что был вокруг, погружался в мертвенную, томящую полутьму. Сухое дерево, возле которого сидела Санса, — ей казалось, что, когда она добрела до него из чащи, дерево было свежим, покрытым сочными зелеными листьями, а теперь на сухих, побелевших от дряхлости, сбросивших все, даже кору, ветках, не было и намека на зелень. Желто-белые, больше похожие на кость, чем на древесину, седые ветви окрасились кровавым цветом угасающего дня, молчаливый багряный огонь пожирал их, и дерево пылало, как свеча, отбрасывая на ее протянутые в мольбе к нему руки зловещие отблески цвета артериальной крови. Две новые руки вылезли из ствола и сдавили ей виски, словно металлическим обручем. «Ты должна проснуться, ты должна, — стучало у Сансы в голове, — проснись — и все кончится, проснись — и я заберу тебя домой.» «Нет, нельзя: если я проснусь, я уйду, позабыв, зачем я здесь оказалась. Я пришла в этот лес, чтобы простить.» Или чтобы проститься? С кем? Жесткая, пахнущая какой-то мастикой рука повернула ее голову набок, провела пальцем по коже, — щека отозвалась саднящей болью. Пясть схватила ее за подбородок и с силой стукнула об острый сучок виском. Санса отключилась — и проснулась.
