Правда, что после боя солдаты лечат душу любовью. Не всегда взаимной, часто недобровольной. Рон лечил, думая, что лечит их обоих. Так нежно целовал, избавляя от одежды, гладил ласково и вместе с тем будоражаще, пуская по позвоночнику колючий ток. Не было никаких сил противиться. Разве это не любовь?

— Гермиона…

Вверх от запястья, щекоча мягкими губами. Он так изменился, возмужал. Они поженятся и будут счастливы. Так и должно случиться.

— Позволь…

Гермиона закусила нижнюю губу, крепче впиваясь в напряженные плечи, позволяя. Все позволяя. Пусть первый раз будет с Роном. Она хотела этого, а в мыслях о Профессоре виновата магия, только магия. Никто не узнает о связи с Северусом. Ни Визенгамот, ни Орден, ни друзья, ни Рон.

— Какая ты нежная, такая нежная…

Рон покрывал её тело торопливыми поцелуями, кое где оставляя на белой коже кровавые следы. Одной рукой он вкопался в разметавшиеся по подушке волосы и теперь перебирал их. Гермиона пунцовая от смущения и возбуждения дышала часто-часто, то и дело покусывая губы, чтобы не стонать в голос. Рон уже расстегнул ширинку и терся горячим членом о её влажную промежность.

“Что я творю? Зачем? Нельзя! Не хочу!”, — болезненно пульсировала какая-то жилка, но тело реагировала совсем иначе.

Член скользил легко, дразня, чуть раздвигая нежную дырочку, надавливая на клитор. Гермиона вся в струну вытянулась, уже не сдерживая глухого стона, сама двинула бедрами, крепче прижимаясь к налитому кровью органу. Перед глазами уже вовсю плавали мошки, не хватало буквально пары движений, чтобы получить настоящее удовольствие.

Рон остановился и какое-то время не двигался, игнорируя несмелые ерзанья Гермионы. Он больше ничего не говорил. Целовал скулы, шею, ямочку между ключиц. Легко коснулся губ и неожиданно толкнулся внутрь, туго но безболезненно. Полу-вскрик полу-вдох разлетелся по комнате. Гермиона почувствовала как он преодолел сопротивление на входе и дальше сантиметр за сантиметром раздвинул узкие стенки. Это совсем не походило на анальный секс. Не смотря на отсутствие боли ощущалась необратимость случившегося.

— Тебе больно?

— Нет. Продолжай, — тихий рваный выдох куда-то в сторону, потому что в глаза смотреть стыдно.

Рон, будто ждавший разрешения, поцеловал последний раз долго, почти болезненно, подмял девушку под себя и начал жадно, торопливо двигаться, проникая на всю длину.

— Прости, Гермиона.

Гермиона только постанывала и когтила его спину. Потом она выскажет ему за такое обращение, но пока ей хорошо. Очень-очень хорошо! Точно лучше, чем на обеденном столе, спеленатой заклятьем и с откляченной попой.

Рон глухо выдохнул ей в ухо, толкнулся несколько раз и кончил. Перед глазами на миг потемнело, тело скрутило мучительной судорогой, как тогда на алтаре в Меноре, в ушах зазвенело. Гермиона выгнулась, цепляясь за спинку кровати. Боль отступила так же неожиданно, как и пришла, переродилась во вспышку яркого острого наслаждения, оставившего после себя легкое покалывание во всем теле и сладкое ощущение внизу живота.

— Рон, — язык заплетался, не слушался, удовольствие, накрывшее, после внезапной агонии было невероятно сильным. Девушка с трудом перевернулась на бок.

— Всё, Грейнджер…

Гермиона вздрогнула, вмиг ощущая лёд, схвативший позвоночник. Рон. Его не было здесь. Наскоро поправленные брюки стали коротки и обнажили тонкие лодыжки, гриффиндорская мантия, распахнутая на груди, позволяла наглядно увидеть как кожа выцветает до более бледного, сероватого оттенка, рыжие волосы потемнели, удлинялись, с текущего, меняющегося лица устало глядели пустые черные глаза. Финальным штрихом, последней точкой на шее вскрылась колотая рана, она набухла под прозрачно-белой кожей и прорвалась потоком алой крови.

— Всё, Грейнджер, — голос превратился в неузнаваемый хрип. — Всё.

Спокойная улыбка тронула тонкие губы, глаза закатились.

========== Выбирая ==========

Боль была не столь сильной, сколь оглушительной. Все же нет орудия муки совершеннее чем “круциатус”, и сложно удивить того, кто давно выучился переживать пытки без крика. Защита не сработала, была слишком истощена предыдущей схваткой. Молниеносный бросок змеи, не уклониться, не отразить.

Видеть лицо Поттера, умирая, точно не было пределом мечтаний самого деспотичного преподавателя и самого нелюбимого директора Хогвартса. Визжащая хижина, её низкий потолок, грязный, серый, как все здесь и лицо Поттера. Джеймс? Значит где-то поблизости буйствует очарованный луной Римус. Нет, это было давно, слишком давно, и глаза Лили. Зеленые. Гарри, мальчик, чью глупость превосходит только живучесть. Что ты здесь делаешь? Впрочем, неважно.

Воспоминания текут слезами по щекам. Тяжкий долг – сообщить парнишке, что его жизнь еще одна помеха для убийства Лорда. Необходимость – поделиться частичкой прошлого, чтобы завоевать доверие. Корысть – желание очистить своё имя хотя бы после смерти, не быть расщепленным и развеянным, как остальные Пожиратели. Страх – по его вине вновь погибнет удивительная волшебница. Добрая, красивая, светлая. Почти его.

— Собери… собери…

Чтобы только удачи Избранного хватило на маленькую Грейнджер. О ней всего ничего. Только где находится и о зелье. Сложно не думать о большем, отсечь ту горькую тоску, что кольцами сжала сердце. Толстые мерзкие кольца Нагайны. Ну же, Поттер, собери!

Он торопился. Смотрел дико, с пугающей беспомощностью. Готовый спасать всех и вся, даже ненавистного профессора, мерзкого убийцу. Приходилось признать, от Лили у него не только глаза. Доброе сердце. Бедный мальчик. Несчастная девочка. Мысли о Гермионе затопили разум. Собери… Глупый, бесполезный, пустоголовый, куда же ты! Самое ценное пролил, прошляпил! Поттер! ПОТТЕР!

Холод схватил тело, яд парализовал. Гарри Поттер торопливо покинул хижину, уверенный, что профессор мертв.

Встать, встать и идти, заранее заготовленное оборотное зелье мирно покоилось в кармане. Подлый и простой план. Простой и подлый. Где только сил взять на его реализацию? Иногда магия совершает настоящие чудеса, и силой мысли затворяются страшные раны. Нет, не бывает чудес, зато бывает, что по венам вместо крови текут целительные эликсиры.

***

— Гермиона, открой! Мы знаем, что ты там! — тяжелые кулаки колотили в дверь, несдержанный голос и гулкие удары дробили тишину маленькой квартирки, вмиг лишая её уютности.

— Открой, пожалуйста! — Гарри просил, а не требовал, его слова легко терялись в общем шуме.

— Гарри, отойди, я сейчас дверь выбью! Гермиона!

Девушка сердито покосилась на дверь и усилила защитный полог. Гарри и Рон уже десять минут стояли под дверью и мешали ей готовится к сессии.

— Как знаешь, буду ждать тебя в Норе, — с обидой в голосе выкрикнул Рон и аппортировал. Терпением он никогда не отличался.

— Гермиона…

Гарри был настойчивее. Конспект пришлось отложить. Гермиона аккуратно собрала пергаменты в стопку, очинила перо, сняла с колен Живоглота, не реагирующего на внешние раздражители, потянулась, разминая затекшую спину и неторопливо пошла к двери.

Гарри не ушел, на что она очень надеялась.

— Ну заходи что ли…

Обшарпанная магловская дверь открылась без скрипа.

—Гермиона! — Гарри, покрытый трехдневной щетиной, всклокоченный и прокуренный крепко стиснул подругу в объятьях и торопливо переступил порог.

— Я тут подумал… — перед тем как продолжить он закрыл дверь, даже цепочку накинул, словно опасаясь, что его немедленно выдворят.

— Нет. Я не поеду в Нору. Нам там нечего делать.

— Ты бы отдохнула. Молли бы присмотрела за малышом. Да и Джинн от него в восторге!

Гермиона окинула друга укоризненным взглядом, и Гарри замолчал, понимая все без лишних слов.

— Гарри, пойдем на кухню. Нечего толкаться в дверях.

В крошечной лондонской однушке, которую Гермиона снимала последние два года пойти было больше некуда.

— Поедешь летом к нему? — устраиваясь на стуле спросил Гарри.