— Глотик!

Впервые за долгие дни на душе посветлело. Кот приподнял приплюснутую морду, приветливо мяукнул, позволил сгрести себя в охапку и не дернулся, даже когда Гермиона разревелась, уткнувшись лицом в пушистую шерсть, только замурчал утробно, показывая, что рад видеть хозяйку.

— Глооооооотик…

Слезы хлынули нескончаемым потоком. Гермиона плакала за все невыплаканное, невысказанное, несделанное и сделанное, за все разом.

Живоглот пламенную встречу переживал без восторга, с учтивым спокойствием достойным сфинкса. Выдержав получасовой вселенский потоп под аккомпанемент непрерывного воя, кот вылез из ослабевших рук, разместился на подоконнике.

— Увы, Глотик. Я не могу тебя выпустить.

Гермиона последний раз шмыгнула носом и вытерла красные глаза. От слез сделалось легче. Жизнь продолжалась.

На столике, спрятанный от кота под круглой блестящей крышкой, стоял завтрак, рядом лежал Пророк. Обычно Северус оставлял еду на кухне, но в этот раз сделал исключение. Воспоминания неприятно кольнули остатки гордости. После вчерашнего вечера было некомфортно сидеть, это не позволяло забыться.

Гермиона заставила себя переодеться и принялась за завтрак. Вниз она бы не пошла, даже если бы пришлось поголодать. Вчера заклятье сна спало как только Снейп ввел в неё свой член, и ощущения не шли не в какое сравнение с теми, что приходили под действием зелья или в тот единственный раз в полумертвом бреду. Девушка забилась, заелозила по столу, пытаясь освободиться. Повторное усыпляющее она услышала но не почувствовала. Чары не действовали, зато путы сработали безотказно. Так унизительно не было ещё ни разу. Гермиона перестала дергаться и бездумно изучала темные узоры на древесине. Не было боли, впрочем, удовольствия тоже не было, прилив сил обычно очень ощутимый вовсе отсутствовал. Просто механические грубые движения от которых саднит задницу. Тогда почему-то ей стало очень смешно. Она смеялась и смеялась, возюкая носом по столешнице. Конечно Снейп прервал профилактические измывательства и перевернул её на спину, чтобы привести в чувства. Но Гермиона в чувства не приводилась, пока хлесткая пощечина не прервала эту сухую истерику.

— Вы урод! Моральный и физический! Урод! Урод!!!

Она кричала что-то еще и теперь не могла с точностью сказать что. Что-то про Гарри, про его маму, про Сириуса. Много оскорбительного и ранящего прямо в некрасивое, искаженное злостью лицо своего профессора. “Урод”, эхом отдалось в ушах. От одного воспоминания об убийственно колючем взгляде Снейпа по позвоночнику пробегали мурашки.

Еда не лезла в горло, газетенку даже в руки брать не хотелось. Гермиона встала у подоконника, где беззастенчиво вылизывался Живоглот. Смешно, но она чувствовала себя виноватой. Ви-но-ва-той. За то, что сорвалась, отказалась от ужина, хотя знала, конечно, что нельзя этого делать. Что дергалась и орала как потерпевшая, могла бы полежать покорно, не рыпаясь, и “получить удовольствие” от процесса под названием “вечер под Пожирателем”. Сегодня Северус словно извинялся: принес завтрак в комнату, разыскал кота. Девушка даже думать не хотела как сложно ему было найти Живоглота, после побега с площади Гриммо она не надеялась еще увидеть любимца. Для Снейпа невозможного, похоже, не существовало.

Рационализм, позволяющий сохранять спокойствие или хотя бы его подобие в любой ситуации, давно покинул Гермиону. Вчера она решила, что больше так продолжаться не может, что надо что-то менять. Умереть? Попробовать без зелий? Гриффиндорка долго продумывала свой монолог, в котором должна была по-взрослому все объяснить, рассказать что через пару недель просто сбрендит окончательно. О галлюцинациях, последние дни появляющихся наяву. Куда пропали все умные слова, когда дошло до дела?

Пальцы сами закопались в теплую рыжую шерстку, кот привычно подставил животик. Поговорить никогда не поздно, главное решиться.

Солнце вскарабкалось на макушку небосвода, оседлав тяжелые низкие тучи. Лучи пронзали облака золотыми копьями и заливали лес ровным теплым светом. За возможность хотя бы пару минут провести на улице Гермиона согласилась бы на многое, но в плотном расписании ближайшего приспешника Лорда “выгул” грязнокровок не значился.

Свежего воздуха в доме хватало. Утром комната всегда была проветрена, но это не могло заменить настоящей прогулки. Гермиона с тоской вспоминала уютное раскидистое дерево у школы, под которым в жару так хорошо было учить уроки. Мирный Хогвартс остался в прошлом колдографией, отпечатавшейся в мозгу. Безвозвратно минувшее сложно для осознания. Так же живет память об умершем человеке. Порой кажется, что всегда можно вернуться и вернуть.

В погоне за крестражами некогда было страдать и оплакивать детство, зато теперь на это времени стало хоть отбавляй. Гермиона зло развернулась на пятках и дернула первую попавшуюся книгу с полки. Зачарованный фолиант, слишком тяжелый в руках сквиба, не сдвинулся с места. Это была уже не первая и даже не сто первая попытка. Почитать дозволялось лишь то, что оставлял Снейп. Девушка безрадостно развернула “Пророк”. Газета, отражающая чудовищную реальность происходящего в волшебном мире, стала окном в мир и ежедневным болезненным испытанием. “Пророк” утром, ожидание эротических кошмаров вечером. Разнообразная и насыщенная жизнь.

В новостях полных антимагловской пропаганды между строк Гермиона читала, что Гарри и Рон живы и не пойманы, что школа еще продолжает работать. В сегодняшнем выпуске на передовой красовалась колдография огромного дракона, вылетающего из раскуроченного здания Гринготтс. “Волшебная некомпетентность волшебного банка”. Сама статья являлась образцом отборнейшего бреда про агрессивных грязнокровок - врагов волшебников и тупых гоблинов, не способных на охрану вверенного им имущества, но Гермиона видела совсем другое: драный кроссовок, выглядывающий сбоку от драконьего крыла во время очередного маха.

Что повторял Гарри еще на первом курсе? Нет на земле места безопаснее Гринготтса, разве, что Хогвартс. Где хранить крестраж, как не в Гринготтсе? В Хогвартсе? Хогвартс. Именно туда теперь направятся её друзья.

Время летело так быстро, будто чья-то шаловливая рука крутанула маховик. Вечер незаметно окутал дом рваной вуалью молочно-белого тумана, повисшего за окнами сплошной кисеей. Гермиона сидела на кушетке, скрестив ноги, и бездумно смотрела в книгу по зельям. Текст она знала уже наизусть. Обрывки разговоров крутились в голове, мешаясь с мутными образами. Снейп страшный, молчаливый, этот дом, расположенный неизвестно где, ночи, заполненные искусственной томной страстью стали привычными. Тут даже можно было отдохнуть от ответственности, вечной гонки и постоянного риска.

Внизу заскрипели доски, захрустела облицовка стены, расширяемая, стремительно увеличивающейся, входной дверью. Гермиона не вздрогнула от ставших уже привычными звуков. Снейп вернулся домой.

За вчерашнее было горько и обидно, но гневу и злобе не осталось места. Слишком уж разрослась душевная усталость. Собраться и выйти, поговорить с тем, кто предал и убил директора, надругался над ней самой.

— Добрый вечер, профессор.

Вот так просто. “Добрый вечер, профессор”, будто бы столкнулись в коридоре до отбоя. Снейп знакомо изогнул бровь.

— Добрый, Грейнджер.

Он выглядел паршиво. Лицо землистого цвета, глубокие тени под глазами. Некстати на языке завертелась ядовитая шутка про службу у Лорда, но Гермиона сдержалась. Глупо злить того, кто щелчком пальцев может свернуть тебе шею.

— Могу ли я поговорить с вами?

— Идите в гостиную, я спущусь через пару минут.

Снейп аппартировал наверх, оставив Гермиону стоять посреди прихожей. Она крепко зажмурилась и опустила голову, удерживая подступившие слезы. В гостиной было сумрачно и оттого неуютно. Тут гриффиндорка никогда не проводила много времени. Заходила несколько раз, томимая бездельем, но даже на диван не садилась.

— О чем вы хотели поговорить? — Снейп неслышно соткался в дверном проеме, отрезая пути к отступлению. — Присаживайтесь.