Где Умлилвана? Где Серафина? "Я подожду до воскресенья, – сказал себе Фрэнт, – и, если до тех пор никто из них не придет, я сам отправлюсь в крааль, под предлогом, что хочу сфотографировать их". Но ему не пришлось ждать до воскресенья, так как погода вдруг переменилась.

Самым тяжелым было четырнадцатое число.

– Ну, хуже дня еще не бывало, – заявила за ужином миссис Мак-Гэвин.

– Ты говоришь это вот уже четвертый день, – заметил ей муж.

Все двери и окна были распахнуты настежь. Небо до горизонта обложили тучи, всё замерло, только мотыльки, залетая из сада, бились о бумажный абажур и стекло картины или падали в суп, и пыльца с их крылышек смешивалась с пленкой жира. Лампа освещала вьющиеся растения на веранде и дорожку, но дальше была всепоглощающая тишина и знойный тяжелый мрак.

– Тсс! Кажется, гром?! – воскликнула миссис Мак-Гэвин.

– Ты всегда говоришь так за ужином, – отозвался муж.

– Всё-таки это гром, – сказала она, склонив голову набок и откидывая с уха выбившуюся прядь волос.

Да, действительно, прокатился гром. Они все его услышали. Глухой, долгий раскат грома.

– Это в горах, – сказал Мак-Гэвин. – Плохо, когда начинается там. Если на самом деле разразится гроза, она может пройти стороной… Ага, вы видели молнию? Да, это в горах. Бьюсь об заклад, там уже льет, как из ведра. Не люблю я грозы без дождя. Это куда опаснее. Молния может зажечь дерево.

У Фрэнта громко и часто билось сердце, словно в предчувствии какой-то лично его касающейся, а не метеорологической катастрофы. Он ушел в сад и стоял там, наблюдая За игрой молний вдали: казалось, они сверкали не чаще, чем в предыдущие ночи. Потом он вернулся в дом и попытался читать; закурил одну за другой несколько сигарет и бросил их недокуренными; бродил, как неприкаянный, по саду, вглядываясь в темноту; наконец ушел к себе в комнату и, не раздеваясь, кинулся на кровать. Кулаки его были крепко сжаты, ногти впивались в ладони. Он ничего не чувствовал, кроме ударов своего сердца. Он не слышал голосов Мак-Гэвинов и туземцев и потерял всякое ощущение времени. Он потушил свет и лежал, обливаясь потом, как узник, не виновный в преступлении, в тюрьме без запоров, приговоренный на неизвестный ему срок.

Наконец Фрэнт встал и подошел к окну. Снова вышла луна. Почти полная, она висела высоко в небе, заливая всё вокруг потоками света. На юге над лесом огромными грядами тянулись тучи; по временам там пробегала змейка молнии, за которой следовал приглушенный раскат грома. Казалось, ни один лист не шелохнется, но тут Фрэнт заметил, что поднимается легкий ветерок и треплет вдали верхушки деревьев. Вскоре закланялись мимозы подле дома, простирая ветви к луне, и по траве пробежала дрожь, словно ее погладила невидимая рука. Ветер посвежел, тучи вздымались всё выше, громоздясь друг на друга; луна запуталась в прозрачной паутине летучего тумана, всё сильнее гремел гром, всё чаще сверкали молнии. Луна словно истекала зеленоватым светом, и по мере того как небо наливалось тяжестью, лес, по контрасту, становился всё более воздушным; густой кустарник и стволы огромных деревьев были отчетливо видны – сухие, светящиеся и зловещие; на верхних ветвях уже начали вспениваться и медленно корчиться листья. Тревожное ожидание, охватившее землю и небо, и то, как вся природа – даже дома и их тени – вступала в грандиозную симфонию надвигавшейся грозы, создавало картину столь драматическую, что трудно было поверить в ее реальность.

Теперь раскаты грома безостановочно следовали один за другим. Над горами беспрерывно играли зарницы, будто огненная завеса, непрерывно колеблемая невидимыми силами, нависла над этой частью мира. Ветер завыл вокруг дома, стал срывать листья и ветки с деревьев, разметал штабель досок. Луна почти скрылась в круговороте темных туч. Ожерелья и трезубцы молний, сине-стальные или серо-багровые, длиннее и ярче, чем когда-либо доводилось видеть Фрэнту, сменяя друг друга, освещали всё кругом слепящим полыханьем. Гром грохотал почти над самой его головой, фаланги туч надвигались, как армия мстителей, дом сотрясался, дребезжали стекла. Фрэнт приложил руку к пылающему лбу; кровь стучала у него в висках, сердце неистово билось, по лицу и телу струился пот; ему казалось, что еще немного – и у него лопнут жилы. Вдруг он увидел белую лошадь, неведомо как сорвавшуюся с привязи. Волоча поводья, она, как бешеная, мчалась по склону соседнего холма, грива и хвост развевались по ветру. Она казалась порождением огня, когда, вскидывая голову, шарахаясь перед неожиданными препятствиями, галопом неслась к вершине. Там она остановилась на миг, дрожа от страха и напряжения, озаренная неровным блеском молний, а затем, великолепная в своем вольном беге, скрылась из виду.

– Я не могу больше ни секунды оставаться в доме! – громко сказал Фрэнт и, захватив карманный фонарик, вышел в сад.

Дул сильный, свежий ветер, но ни единой капли дождя не упало на землю. "Похоже, Мак-Гэвин был прав… гроза, кажется, обошла нас стороной…" Он сам не понимал, чего ради он взял фонарик, когда непрерывно, сплетением светящихся нерров, трепещут молнии.

– Вы, Фрэнт?

Это Мак-Гэвин окликнул его из дома.

– Да. Не могу уснуть. Пойду прогуляюсь. Здесь гораздо свежее.

– Прогуляюсь! В такое время! Не уходите далеко. Это опасно. А если еще начнется дождь…

– Всё будет в порядке, спасибо. Спокойной ночи!

Он двинулся дальше и незаметно для себя оказался на тропинке, по которой гулял на рождество. Его пугала ночь, опасность сбиться с пути, гроза. Он не собирался отходить от дома, и, когда остановился и увидел, насколько далеко он ушел, ему стало почти так же страшно повернуть обратно, как идти вперед, и он пошел дальше. Он решил, что ему непременно нужно добраться до бобового дерева, и твердил себе, что это совсем близко. Теперь ветер дул Фрэнту в спину, и его свежее дыхание придавало юноше силы. Грохот не ослабевал… Казалось, гроза окружала его кольцом. Он быстро шагал вперед, то и дело спотыкаясь, так как тропинка была узкая и местами неровная. Несколько раз он Замечал огни, но ни души не встретил. А там, в Мадумби, Мак-Гэвин, наверно, уже начал о нем беспокоиться.

Не успел Фрэнт дойти до спуска, как прямо над его головой раздался громкий взрыв и хлынул дождь. Фрэнт зашел слишком далеко от дома, чтобы возвращаться, и он продолжал идти вперед в смутной надежде, что найдет пристанище в хижине Серафины. Почти добравшись до края плато, он понял, что самое худшее ждет его впереди. Молния осветила плотную серую пелену по ту сторону долины, и до него донесся оглушительный мерный шум ливня. Чем ближе Фрэнт подходил к спуску, тем сильнее становился грохот, и он подумал: "Верно, вода в реке куда выше, чем в прошлый раз". Наконец он стал спускаться, но медленнее, чем хотел, так как дождь лил теперь вовсю и тропинка делалась всё более скользкой. Фрэнта охватил ужас. Он чувствовал, что никогда ему не дойти до долины, что гроза победит его, что нечего и думать о возвращении.

Теперь было ясно, что означает доносящийся до него гул. Река вышла из берегов. И вдруг он подумал – уцелеет ли крааль? Едва ли… Фрэнт пустился бежать, – скорей бы уж было бобовое дерево! Он промок до нитки, ноги его всё время скользили. Два раза он сбивался с пути, и снова находил тропинку, и наконец, дожидаясь новой вспышки, чтобы оглядеться, обнаружил, что стоит всего в нескольких шагах от дерева. И в этот миг, точь-в-точь как тогда, он увидел, что навстречу ему поднимается человек. Только на Этот раз человек не шел, а бежал. И на этот раз Фрэнт увидел совсем не Умлилвану. И на этот раз он испугался.

Человек заметил Фрэнта, только когда чуть не столкнулся с ним нос к носу; он тоже был объят страхом.

– Аu! – вскричал знакомый голос. – Umtwana ka Kwini! Сын королевы! Что ты здесь делаешь? Куда ты идешь? Сын! Сын мой! Ты видел? Взгляни! Взгляни!

По скользким камням он подтащил Фрэнта к самому краю площадки.

Долгая вспышка молнии озарила всю долину трепетным бледно-фиолетовым сиянием, подобным свету адской дуговой лампы, и Фрэнт мгновенно всё понял.