– Без перьев-то будет совсем не то! Вот у меня…

Внизу на лестнице раздались шаги; кто-то споткнулся и отпустил крепкое словцо. Миссис Кертис, перегнувшись через перила, старалась в темноте разглядеть идущего.

– Это доктор, сэр? – спросила она. Оказалось, что Это помощник доктора; дверь в комнату больного открылась и поглотила его, а миссис Мэндерс тем временем потащилась вверх по ступенькам. Минут пять на лестнице было совершенно темно. Потом помощник доктора, совсем еще молодой человек, снова появился на площадке в сопровождении старухи, которая держала свечу. Миссис Мэндерс, поджидавшая этажом выше, насторожилась.

– Он быстро теряет силы, – заговорил помощник. – Ему необходимо что-нибудь укрепляющее. Доктор Мэнзелл прописал портвейн. Где же он? – Миссис Кертис что-то слезливо забормотала. – Повторяю вам, это. совершенно необходимо, – продолжал доказывать помощник с непрофессиональной горячностью (он всего месяц назад получил диплом). – Больному нельзя давать никакой грубой пищи, а силы его нужно как-то поддерживать. Один день может решить всё дело. Неужели у вас совершенно нет денег?

– Это ведь расход – такой расход, доктор! – взмолилась старуха. – А тут еще молоко покупай, и… – Она вконец расстроилась и забормотала что-то нечленораздельное.

– Но ведь вино ему нужно, миссис Кертис, даже если вам придется истратить последний шиллинг: другого выхода нет. Ну, уж если действительно у вас совсем нет денег… – Тут он умолк в некотором замешательстве. Помощник не был богатым молодым человеком, – богатые молодые люди не служат на побегушках у врачей из Ист-Энда, – но накануне вечером он играл в наполеон [6] и ему достался щедрый улов мелочи. Он не был искушен в житейских делах и не мог предвидеть, что по собственной воле вступает на путь, чреватый горькими последствиями, а потому он извлек из кармана пять шиллингов и вручил старухе со словами: – Если у вас действительно совсем нет денег, тогда возьмите хоть это и купите ему бутылку вина, только хорошего, не в трактире. Но сделайте это немедленно. Ему нужно было дать вино гораздо раньше.

Пожалуй, помощнику было бы интересно узнать, – бывают на свете совпадения! – что накануне, на этой лестничной площадке, его патрон совершил точно такую же оплошность, даже сумма была та же самая. Но поскольку миссис Кертис ни словом не обмолвилась об этом, помощник стал спускаться вниз по грязной лестнице, торопясь выбраться на улицу, еще более грязную, и размышляя о том, можно ли отнести к числу бесспорных заслуг любимого сына некоего провинциального проповедника то обстоятельство, что он совершил акт милосердия на деньги, выигранные в наполеон. А миссис Кертис пошамкала губами, глубокомысленно потрясла головой и унесла свечу в комнату. Вскоре оттуда донесся звук, похожий на звон монеты, опускаемой в чайник; и тогда миссис Мэндерс отправилась по своим делам.

Дверь закрылась, и лестницу окутала тьма. Раза два кто-то из жильцов сошел по ступенькам, потом поднялся и снова спустился. Внизу расхаживали люди, выходили через парадную дверь и возвращались опять. С улицы доносились и всплывали вверх по лестничному пролету выкрики, обрывки смеха. Шаги на мостовой звучали всё реже и отчетливей; у входа кто-то шаркал ногами, безуспешно пытаясь добраться до лестницы. Совсем рядом вдруг начинали бить старые, видно, выжившие из ума часы, и каждые двадцать минут их ложные показания опровергала твердая поступь полицейского, который совершал очередной обход своего участка. Наконец парадная дверь с грохотом захлопнулась, приглушив все уличные звуки. На втором этаже в замочной скважине повернулся ключ, – и это было всё. Из-под двери несколько часов подряд струился слабый свет; потом погас и он. Безумные старые часы продолжали бить невпопад, но за всю ночь никто не выходил из комнаты на втором этаже. По крайней мере, никто не открывал дверь.

Ключ повернулся в замке лишь поздним утром, в ответ на стук миссис Мэндерс; вскоре обе женщины показались на площадке. На голове у миссис Кертис красовалось бесформенное подобие шляпки.

– Ах ты, господи, такой миленький покойник, – сказала миссис Мэндерс. – Ну чисто воск. Точь-в-точь мой покойный муж.

– Надо мне живей поворачиваться, – прошамкала старуха, – пойти разузнать насчет страховки, привести мерку снять, то да другое… Хлопот не оберешься.

– Да уж, что верно, то верно. К кому вы пойдете, к Уилкинзу? Я к Уилкинзу ходила. Мне так кажется, он будет получше Кеджа. У Кеджа люди одеваются грязно, и штаны на них на всех какие-то обтрепанные. Ежели вы думаете нанимать факельщиков…

– Да, да, – подхватила старуха, истово кивая головой, – найму и факельщиков. Слава тебе господи, могу всё устроить не хуже, чем у людей!

– И перья будут?

– Как же, как же, будут и перья. Не такой уж это большой расход, в конце концов.

Недостойный поступок Симмонса до сих пор возбуждает в округе величайшее недоумение. Соседки всё время считали его примерным супругом, а уж миссис Симмонс была во всех отношениях безукоризненной женой. Любая женщина, проживавшая на их улице, могла бы подтвердить, что миссис Симмонс сил не жалела, трудясь ради этого человека, и делала для мужа неизмеримо больше того, на что вообще может рассчитывать мужчина. И вот – награда за труды! Уж не тронулся ли он вдруг, в самом деле?

До своего второго замужества миссис Симмонс была известна всем как вдова Форд. Сам Форд в один прекрасный день завербовался кочегаром на какой-то торговый пароход, и пароход этот со всей командой пошел ко дну неподалеку от мыса Доброй Надежды. Как опасалась вдова, Форда постигла долгожданная кара за неуживчивость и дурной характер, которые нашли свое высшее выражение в том, что gh назло жене отправился в море, да еще простым кочегаром, – слыханное ли дело для умелого механика! Женой Форда она была двенадцать лет, но детей не имела и, выйдя за Симмонса, продолжала оставаться бездетной.

Что касается Симмонса, то ему, по общему мнению, необычайно повезло. Он столярничал, плотничал и зарабатывал довольно прилично, но жить совершенно не умел. Ему до зарезу нужен был человек, который научил бы его жить. И неизвестно, чем бы еще кончил Томми Симмонс, если бы миссис Симмонс не взяла его под свое крылышко. Человек он был мягкий и тихий, с простодушной физиономией и жиденькими бачками. Пороки ему были чужды (после женитьбы он простился даже с трубкой), а миссис Симмопс сумела привить ему многие редкостные добродетели. По воскресеньям он торжественно отправлялся в церковь, водрузив на голову цилиндр, и опускал в кружку для сбора пожертвований один пенни, который специально на этот предмет выдавался ему из недельной получки. Вернувшись домой, он под наблюдением миссис Симмонс снимал свой парадный костюм и чистил его щеткой, с усердием и тщанием. После обеда он чистил также ножи, вилки, сапоги, кастрюли, чайники и протирал оконные стекла – всё это старательно и безропотно. По вторникам он относил белье в стирку, а в субботние вечера сопровождал миссис Симмонс на рынок и нес за нею покупки.

Сама миссис Симмонс обладала неоспоримыми и неисчислимыми достоинствами. Она превосходно вела хозяйство. Она умела отыскать наилучшее применение каждому пенсу из тех тридцати шести или тридцати восьми шиллингов, которые зарабатывал Томми в неделю; и он ни разу не отважился спросить, сколько ей при этом удается сэкономить. Чистоплотность миссис Симмонс в хозяйстве была изумительна. Всякий раз, когда Симмонс являлся домой, жена встречала его внизу, у входной двери, и он тут же сменял ботинки на домашние туфли, отчаянно балансируя на одной ноге, чтобы не ступать на холодный каменный пол. Так было заведено потому, что миссис Симмонс мыла прихожую по очереди с соседями, снимавшими первый этаж, и еще потому, что на лестнице была постлана ее собственная ковровая дорожка. Миссис Симмонс неусыпно надзирала за супругом, пока он мылся и чистился после работы, и грудью защищала свои стены от возможных водяных брызг; если же, несмотря на ее бдительность, на обоях возникало красноречивое пятно, она не жалела сил, чтобы навеки запечатлеть в памяти Симмонса это событие, и заодно перечисляла все многочисленные проявления его неблагодарности и Эгоизма.