По-прежнему, как и при керенщине, по улицам носились автомобили, облепленные товарищами. Была мода на устрашающие плакаты: кар -тины изображали «смерть буржуя» и «отсечение главы гидры контрреволюции». Творчество это не принадлежало большевикам: за деньги эти плакаты рисовали члены союза художников, оправдываясь тем, что есть нужно. Продавалась интеллигенция по дешевке.

Ставились колонны с портретами Ленина, Розы Люксембург, Свердлова. Всюду красовался призыв: «Мир хижинам, война дворцам и смерть буржуям».

Но «недорезанные буржуи» еще ходили по улицам, маскируясь под плебс, и не понимали, что смерть буржуям, самая настоящая, уже пришла и приходится строиться к расчету за предреволюционные мечты. Не было и в хижинах мира: ушла старая добрая русская жизнь, и стон уже стоял по всей Русской земле. Не тот стон, о котором фантазировал Некрасов, а самый настоящий народный стон свободного народа, обращенного в рабство.

Чернь выползала из своих нор и грабила.

Но уже не царило над толпою радостное состояние экстаза первых дней: люди становились хмурыми. Ликовала только жидова. Но уже не митинговали всюду, как во времена керенщины. Собрания были организованными, и нельзя было безответственно болтать всякий вздор: чуть не попадешь в тон - к стенке!

Во всех домах переживались кошмарные ночи. Были установлены вооруженные дежурства с целью борьбы с грабителями. Приходилось дежурить и мне. Жуткие это были дежурства, когда всюду шла стрельба, ждали вторжения бандитов или очередного обыска большевицкой власти. Пробовали ввести в домах и определенный «порядок дня». Обыватель, столь прихотливый при Царе, теперь был покорный и смирный. Он только просил, чтобы грабили его «по закону». Большевики-Пятаковы и Евгения Бош с циничным смехом давали ордера на обыски. Характерно, что командиры вторгнувшихся банд, Муравьев и Ремнев, не были чистыми большевиками. Еще менее большевиками были генералы Клембовский и Гутор. Сами войска - латыши и еврейство - были частью мстителями, а в большинстве - грабителями. А большевики типа Бош, Пятаковых, Хайкеса, Рафеса выкристаллизовались на фоне этого вторжения.

Самое избиение офицеров не было санкционировано никаким декретом. Кексгольмский полк, занявший Киев, весь состоял из латышей, которые руководили казнями и обысками.

Три национальности господствовали в первой волне большевизма: евреи, латыши и китайцы. Евреи были инспираторами и палачами-мстителями, латыши - зверски жестокими и хладнокровными убийцами, а китайцы - революционными солдатами. Много говорили об исключительной жестокости Муравьева.

Большевики вернулись к методам древности: наложению контрибуции на занятые города и ко взятию заложников. Еврейская мораль Троцкого вспомнила традиции его предков. На Киев была наложена контрибуция в миллион рублей. Налог распределяла особая комиссия, и если кто не платил - его забирали и ставили к стенке.

Пока низвергали Царя, обыватель злорадствовал. Теперь пришла его очередь. Он пробовал протестовать, но скоро замолчал и покорился. Говорили, что генералы перешли к большевикам из страха за себя и за свои семьи, будто бы оставленные заложниками. Печальная судьба для военачальника - оставить потомству и истории свое опозоренное имя. Тем более что как Муравьев, так и Клембовский впоследствии были расстреляны большевиками.

Кто такие были командующие побоищем офицеров в Киеве Муравьев и Ремнев, в точности никто не знал, не выяснено это и до настоящего времени. Запутыванию революционной исторической действительности очень способствует особый род литературы, который создался в последнее время, а именно полуисторических романов и повествований. Таково произведение Чирикова о романе Муравьева. Такие произведения пишутся со слов других, причем автор фантазирует, совершенно не считаясь с действительностью. Такой элемент есть даже у Краснова и особенно у Гуля. Романист может, конечно, фантазировать как ему угодно, но тогда лучше брать не конкретные личности с историческими именами, а просто давать сборный тип героя, который он описывает.

По сведениям лиц, видевших этих двух героев киевского побоища, и Муравьев, главнокомандующий большевистскими войсками, и Ремнев, командовавший 2-ю Советскою армией, оперировавшей против Киева, были офицерами Императорской армии: Муравьев - капитаном автомобильных частей, а Ремнев - ротмистром одного из петербургских полков. О Муравьеве говорили, что он бывший пристав, а Ремнева считали рабочим. По показаниям лица, знавшего Муравьева еще до революции, это был офицер, по материальным условиям принужденный уйти из гвардии и на фронте служивший в 11-й армии. Он был обижен тем, что ему отказали в Георгиевском кресте, на который он, по его мнению, имел право. Это, следовательно, был мститель, каковых среди деятелей революции было множество. Однако расправа была слишком зверская, ибо он мстил всему русскому офицерству. Свыше пяти тысяч офицеров и интеллигентов погибло в этом побоище. Также различны сведения о судьбе Муравьева: после киевского побоища он исчез, и говорили, что он был расстрелян большевиками и что он даже пытался переброситься к Колчаку.

О Ремневе известно мало. Лицо, его видевшее, говорило, что руки его были полны бриллиантовыми кольцами, а это уже плохо вяжется и с идейным мстителем, и с идейным большевиком. Пахнет простым грабителем.

Во всяком случае, никто из этих преступников не был идейным большевиком. Вся идея побоища офицеров принадлежит Троцкому, и акт этот был чисто еврейским актом мести старому режиму. В газетах предшествующего побоищу времени велась агитация необходимости ведения гражданской войны. Это избиение в Киеве было бессмысленно, ибо убивали офицеров en masse⁶, а не на выбор. Членами трибунала была еврейская молодежь и еврейки, которые посылали людей на убой - «к стенке».

Сама вакханалия шла стихийно: психическая зараза охватывала массы. Особенно фигурировали в качестве избивателей матросы. Я сам видел, как арестовывал на улице офицеров мальчишка лет двенадцати, вооруженный, с оттопыренною нижней губой, которая бросилась мне в глаза в момент, когда он остановил офицера, требуя документ.

Сами идейные или преступные фанатики, группировавшиеся вокруг Ленина и Троцкого, не убивали. Они находили ревностных исполнителей в людях типа Муравьева, а черную работу палачей выполнял революционный сброд.

В этот месяц власти первых большевиков они еще не проявили своей организаторской способности. Даже убийцы-матросы, эта «краса и гордость революций», были только исполнителями. Их идеология дальше убийства и грабежа не шла. Размалеванные, как крашеные кокотки, с награбленными кольцами и браслетами на руках, они развратничали с кокотками, травились алкоголем и кокаином и были рабами жидов.

В середине февраля 1918 года в Киеве стали носиться слухи о скорой оккупации Украины немцами. Большевики молчали и несколько смягчились: побоище офицеров приостановилось. Брестский мир уже был заключен. На севере немцы имели связь с большевиками, на юге они отделяли Украину и взяли под свое покровительство украинскую власть в образе Директории. Говорили, что Украинская рада и Директория вернется под охраною германцев. Втихомолку все мечтали, что придут немцы и наведут порядок. Все три власти: керенщина, украинцы и большевики - ведь были невыносимы.

Давно уже сошла со сцены царская Россия, не было больше ни чести, ни патриотизма. Сами свергнувшись в пропасть, люди теперь мечтали о спасении со стороны немцев, с которыми вели упорную войну два с половиною года.

Большевистские войска и комиссары постепенно ретировались, и их отход проходил малозаметно. Но вот что бросилось мне в глаза - это отход чехов вместе с проходящими через Киев большевиками. Этот акт остается как-то не освещенным и в настоящее время.

Еще во время Великой войны по инициативе злосчастного Гучкова из Российской Императорской армии были выделены образования по национальностям, впоследствии в форме латышских батальонов и польских полков причинившие России большое зло. Также Императорская Россия выполнила чрезвычайно неудачное дело формирования чешских войск и направления их на борьбу с Австрией, которой они только что изменили.