Однажды, обходя с князем передовые цепи Орловского полка, где отдельные бойцы в полной боевой готовности лежали каждый в вырытом для него ложементе, я заметил, что у каждого солдата были книжечки. Это оказались противомилитаристические произведения Льва Толстого. Хорошею пищею питали русских солдат на боевых позициях! Эти книжечки раздавал, конечно, Харьковский земский отряд, а батальонный командир полковник Габаев не понимал, что это и есть те ядовитые газы, которыми в будущем будет отравлена вся Россия!
В связи с маньчжурским фильмом в моей памяти обрисовываются еще три типичные для предреволюционного времени фигуры. Первая - это известный левый общественный и земский деятель Харьковской губернии Н. Н. Ковалевский, которого я знал лично и раньше. Это был богатый помещик, ставший, подобно Герцену, мстителем России и обществу за то, что был незаконнорожденным. Поэтому, будучи земским деятелем, он не мог быть членом дворянского собрания, и в этом коренилась основа его ненависти к существующему строю. Когда в Харьковском земстве выкристаллизовалось либеральное движение, он примкнул к нему и очень скоро вместе с другими либеральными деятелями оказался в руках социалистического третьего элемента - земских служащих. Он был уполномоченным земского медицинского отряда, отправляемого на Дальний Восток. И подобрал он его на славу: чисто большевистского типа.
Обратным проездом через Иркутск я виделся с харьковским предводителем дворянства Н. А. Ребиндером, с которым я был знаком с детства, и рассказал ему все подвиги этого отряда. Н. А. Ребиндер отлично понимал положение, но атмосфера тогда была такова, что он просил об этом много не рассказывать. Это было знаком полного бессилия правых элементов в борьбе с нарастающим революционным течением.
В то время председателем губернской земской управы был мой товарищ детства, также известный и очень левый общественный и земский деятель Василий Григорьевич Колокольцов. Он был старше меня, и я помню рассказы в моей семье о том, как молодой Колокольцов попал под влияние нигилистов. Окончив очень тогда революционно настроенную Петровскую академию, он весь проникся левыми тенденциями и почти студентом женился на крестьянке. Это был в высшей степени чистый и честный человек, всецело преданный идеям, в круг которых попал. И в Харьковском земстве он шел с левыми. Но, видя безобразия левых во время маньчжурской войны, он прозрел. Однако уже не мог ничего сделать, чтобы приостановить зажженный его единомышленниками пожар.
Уже в эмиграции мы встретились, как старые друзья. Он остановился у меня, и длинные ночи мы развертывали мрачный фильм своих воспоминаний, беседуя о гибели России, которую одинаково любили. Еще раз он сам обрисовал мне все преступления Харьковского земства во время маньчжурской войны. Он рассказал мне, как знаменитая психиатрическая больница «Сабурова дача», которую я когда-то реформировал, попала в руки революционных бесов и стала штаб-квартирою революции. Это там выдвинулся знаменитый разрушитель Артем, который при мне, когда я был главным врачом этой больницы, был мальчиком при слесарной мастерской.
Суровым приговором Василий Григорьевич осуждал свои прошлые заблуждения и скорбел о гибели России. Он кончил свою жизнь в Париже самоубийством, разочаровавшись в деле спасения России.
Третья, мелкая фигура, был Георгий Михайлович Линтварев, легкомысленный, наивный, но хороший человек, совершенно подпавший под влияние левых и немало потрудившийся над гибелью России. В 1903 году он не был утвержден министром внутренних дел Плеве в должности выбранного члена губернской управы. И как раз по этому поводу, будучи вызван к министру, встретился со мной на приеме у министра. Я стоял рядом с ним, когда В. К. Плеве в суровой отповеди указал ему, что «так очень легко спуститься по наклонной плоскости до полного падения»... Эти слова оказались пророческими. Линтварев бесславно закончил свою революционную карьеру, одно время примкнув к белым, и совершенно покинутый революционными бесами.
На моем военном психофильме времен маньчжурской и Великой войны много живых образов лиц, вошедших в историю - то как герои
Императорской армии, то позднее как изменники Императорским знаменам или отрекшиеся и перелетевшие в стан непредрешенцев. Куропаткина я видел на войне неоднократно и был о нем до его последних бредовых откровений на закате дней хорошего мнения. Имел я длинную беседу перед его отъездом на войну с генералом Гриппенбергом в присутствии генералов Рузского и Плеве, в которой я докладывал им все, что видел на маньчжурской войне. И в Ляояне, и потом в Вильне я встречался с генералом Ренненкампфом. Все это были тогда настоящие царские русские генералы. Некоторых из них потом захватил вихрь революции и превратил в изменников. Но тогда трещин в их психике не было. В Маньчжурии в боях под Ляояном я близко видел будущих ренегатов Империи, тогда полковников Гутора и Клембовского, с которыми был в одном отряде. И если бы тогда цыганка предсказала мне их печальную судьбу большевистских спецов, которые устроили в 1918 году муравьев-ское побоище и резню офицеров в Киеве, - я бы не поверил.
Так, встречая на протяжении своей длинной жизни людей, я не мог предвидеть, что судьба стасует карты и что одни из них сойдут со сцены жизни героями, а других поглотит бесславие и срам. Когда теперь я читаю историю последних войн и предо мною мелькают образы виденных людей, фигурирующих в роли большевистских спецов, вождей отречения и непредрешенства, в моей психике, как специалиста по душевным движениям и надрывам, рисуется весь ужас пережитой катастрофы. Из героев исторической России люди превращались в прихвостней Керенского, и генералы снимались с ним, стоя навытяжку. Революция, измотав их душу, выбрасывала их в навоз эмиграции без чести, без воспоминаний о великом прошлом, бормочущих какой-то вздор в свое оправдание отречения от Императорского штандарта.
То, чего не могли сломить японские и германские штыки, как тонкие прутья гнула буря революции. Но многие из героев Маньчжурии выдержали испытание до конца, и их славные имена остались незапятнанными. При дальнейшем развертывании моего психофильма мы еще встретимся со многими участниками маньчжурской эпопеи.
Вся революция 1905 года прошла перед моими глазами. Это была страшная катастрофа ничуть не слабее второй - революции 1917 года. Но тогда министры и генералы еще не были изменниками, а армия, казаки и полиция стояли на высоте своего долга. Несмотря на преступления Витте, Дурново усмирил этот страшный бунт при содействии здоровых сил русского народа. Начинается первая катастрофа тоже с измены: слабый умом, капризный и слабовольный князь Святополк-Мирский объявляет «весну революции» и, попав на место Плеве, разлагает власть. По возвращении из Маньчжурии я как-то был на обеде у князя, когда он был министром внутренних дел, и видел его в этой роли. Трещина появляется в верхах на протяжении всей его деятельности. Подготовляется эволюция Витте в сторону революции и слома старого режима. Женитьба премьер-министра на еврейке Матильде не проходит даром.
Из записок любовницы Ленина Крупской мы узнаем, что Ленин, Плеханов, Мартов в революции 1905 года ни при чем, и даже Лейба Троцкий прискакал на пожар 1905 года с опозданием. Один лишь член триумвирата, Струве, действительно подготовил эту революцию, перекочевав в стан либералов и подорвав аппарат власти. Вместе с либералами и общественными деятелями того времени он подвел мину под императорскую Россию. Удар революции 1905 года действительно был страшен. Поток демобилизующейся армии грозил уничтожить все на своем пути. Но генералы Меллер-Закомельский и Ренненкампф своими решительными мерами почти бескровно надели смирительную рубашку на остатки охваченной революционным безумием армии и на железнодорожную сволочь.
В высшей степени характерная сцена воздействия на психологию масс прошла перед моими глазами в Челябинске в конце октября 1905 года, когда по Великому Сибирскому пути двинулись с запада генерал Меллер-Закомельский, а с востока генерал Ренненкампф для усмирения бунтующих по всему протяжению дороги демобилизуемых солдатских масс, смешивающихся с революционной чернью и подстрекаемых революционными агитаторами. Все города по Сибирскому пути после 17 октября волновались. Во многих местах происходили контрреволюционные и еврейские погромы, тогда как в других местах верх брали революционеры. Челябинский вокзал уже две недели походил на сумасшедший дом, где разнузданная солдатня неистовствовала и громила буфеты и станции. Задевали и оскорбляли офицеров, брали силою места в поездах, расхищали склады.
