Затем киевские и московские метростроевцы, шахтеры из Донбасса и Подмосковья принялись за прокладку в подреакторное отделение пионерного 136-метрового туннеля.
В многотиражной газете “Метростроевец” прошел “Круглый стол”. “А могли вы не поехать в опасную зону?” — спросили Леонида Чикмарева, машиниста автокрана.
— В принципе могли. Более того, один москвич выбросил чернобыльскую командировку и не поехал (мы получали командировки до Киева, а там нам выдавали чернобыльские). Кстати, в Киеве же, в отделе кадров мы повстречались с теми, кто только что вернулся с ЧАЭС. И они посоветовали нам не брать с собой собственные вещи. Мы оставили хорошую одежду, фотоаппараты и прочее, поехали в теннисках. Работали все как следует. Не было времени даже попить воды, смена продолжалась пять часов, хотя кабина крана, понятно, закрыта, в ней душно, трудно дышать в респираторе. Но у всех была мысль: скорее, скорее! Бригадир предыдущей смены рассказал, что именно надо делать, где можно ходить и где нельзя, показал место телефона. Проработал я немного, и вдруг кран заглох. Лебедка не идет. Выяснилось, что масляный трубопровод лопнул. И это — часа в два ночи. Решил отремонтировать. Чтобы не валяться под машиной и вытекшем из системы масле, закидал его песком. Затем в темноте, на ощупь обнаружил разрыв. По телефону объяснил, какой нужен шланг, заказал и масло. Подсказал, что видел на дороге такой же брошенный кран “Январец” и посоветовал взять шланг оттуда...
Рассказывает корреспондент еженедельника “Собеседник" Валерий Бадов: “Управляющий трестом “Донецкшахтострой" Е.Б. Новик и главный инженер А.А. Макаров спали по два часа в сутки, дневали и ночевали на проходке, но дело поставили образцово. Каждые три часа сменялись люди под щитом в забое. Те,. кто находился на самом “острие”, у груди забоя, работали, что называется, в мыле, на пределе сил, передавая сменщикам инструмент из рук в руки, берегли минуты. Такую ярость и напор мне прежде приходилось видеть лишь на спасательных работах в угольных шахтах, когда вызволяют людей, оставшихся в завале, в каменном мешке... И ни разу, сколько я там был, ни один человек не задавал вопроса: а сколько, дескать, нам заплатят за эту работу? В рекордные дни забой продвигали на 15 метров и больше. Очевидно, это и был предел человеческих сил...”
Когда начинали прокладывать шахту, радиационный фон у поверхности земли доходил до 3-4 рентгена в час. С углублением в забой фон резко уменьшался. В слое песчаника под основанием четвертого блока радиационный фон был уже ничтожно мал.
В каждой шахтерской бригаде были проходчики, механизаторы, электрослесари, машинисты кранов и бульдозеристы. Руководил операцией штаб Министерства угольной промышленности Украины во главе с министром Н.С. Сургаем. Отвечал за всю проходку В.Ф. Шаталин из Донбасского “Шахтстроя”.
Тысячи кубометров грунта вырубил экскаватор. Кроме того, молодые крепкие парни лопатами выбирали породу из-под реактора, а затем эту, а также добытую экскаватором породу вручную же, вагонетками выталкивали “на гора”. Работали согнувшись, в неполный взмах рук, но торопились. Каждые 3-4 минуты они показывались из тоннеля в мокрых от пота рубахах. Этот пионерный тоннель они назвали “Дорога жизни”.
Одновременно предстояло смонтировать трубопровод к будущей шахте для подачи в нее бетонной смеси. В тех условиях это было посложнее и опаснее, чем вырыть тоннель под шахту реактора, поскольку — на поверхности. Участок был радиоактивно очень грязный. Но прежде с помощью направленного взрыва в толстой стене помещения четвертого энергоблока 9 мая пробили отверстие и уж потом начали вести монтаж оборудования. Взрывными работами руководил маршал инженерных войск С. Аганов.
— А в это время строители и монтажники треста “Южтеплоэнергомонтаж” днем и ночью тянули бетонопроводы по территории АЭС к энергоблоку и к насосной станции, — рассказывает начальник участка Л.И. Чурилов. — Работали на открытой территории — там, где в большей или меньшей степени “светился” каждый метр. Потом гидроспецстроевцы работали на бетонном хозяйстве, для которого эти бетоноводы прокладывались, и тоже на открытом месте. Бетоноводы обслуживали и сами ЮТЭМовцы.
21 мая прокладывали трубопровод в проходку вблизи третьего энергоблока — самое трудное место: прибор там показывал 35 рентген в час. Надо было сваривать “золотой стык”, а техники, малой механизации, не хватало. Вообще-то Минэнерго СССР выделило краны, сварочное оборудование, кабель, шланги, отобрав их у других строек. Но этого было все же маловато.
Руководил сваркой “золотого стыка” профессионал, он же парторг Трипольского управления ЮТЭМ П.М. Погорельчук, выполняли слесари Бессмертный и Шишов; Шакуло и Матвийчук подавали в проходку основной бетонопровод, что само по себе было делом непростым и весьма опасным. А потом электросварщик Матвийчук должен был заварить этот стык.
Он лег на землю и сделал подкоп под трубу. Процесс сварки стыка разделили на 4 части: по четверть стыка на человека, чтобы сократить для каждого время пребывания в опасном месте. В нормальных условиях такой стык делают поворотным и выполняют его в удобных условиях не меньше получаса. Здесь в соответствии с квалификацией сварщику выделили его отрезок. Например, потолочную часть, которую надо было сварить снизу, лежа ни спине, из ямы, поручили А.В. Ваганову и дали на это 10 минут,
— Задание было очень трудным само по себе, — рассказывает Погорельчук. — Каково же было мое удивление, когда Ваганов приехал на командный пост и доложил, что за те же минуты сварил не четверть, а половину стыка! Два других рабочих выполнили остальное. На этот участок нас возили БТРом, но когда надо было возвращаться, наша машина почему-то не смогла туда пробиться — так сварщик Кауров прибежал обратно пешком, На работе он показал себя с лучшей стороны. Но назавтра напился: “Я — герой Чернобыля!” — Мы уволили его по статье обычного трудового законодательства за нарушение дисциплины. Оказался у Каурова и последователь, Сергей Бережной. Он тоже вел себя героически, лез в любые дырки. Мы даже стали называть его Павкой Корчагиным. Но потом ему все это надоело, стал пить, тоже возомнил себя героем... Расстались и с ним. Остальные на этих двоих смотрели, как на дурачков: серьезное дело не терпело клоунады, ерничества.
Работы “Союзгидроспецстроя” в Чернобыле распределились на три крупных этапа: сооружение железобетонной плиты под фундаментом, стены на площадке АЭС, которая встала под углом к четвертому энергоблоку и защитила от излучений развала, а также сооружение “стены в грунте” и объектов ливневой канализации. Какое дело было опаснее — не определишь. Одновременно и с опережением шло благоустройство жилья для самих строителей объединения. В тексте волей-неволей эти работы будут перекликаться.
Каждое его управление получило свой участок работ в соответствии с ведущей производственной направленностью в мирной жизни. Однако на каком-то направлении, если нужно, создавали временный участок. Например, участок по монтажу техники. Он выполнял свое задание, расформировывался, а людей направляли на новые задания. В Чернобыльской конторе все руководители, включая начальника объединения — в одной комнате. Остальное — на стройплощадках.
Оглядываясь назад, заместитель начальника Днепровского управления по взрывным работам Д.Н. Гура подчеркивает, что простота и гибкость этой системы позволяли быстро решать любые задачи. Если бы подразделения составляли только по их принадлежности к управлениям, то могли бы возникать проблемы со снабжением, выполнением работ, комплектацией людей и техники. В целом же по объединению гидроспецстроевцы в Чернобыле предусмотрели все службы по нормальной для крупномасштабного дела схеме, включая отделы кадров, труда и зарплаты, организации производства, материально-технического снабжении, техники безопасности. Ведь речь шла о многих сотнях людей. Одно из подразделений — “Энерговысотспецстрой” (в тот период управление, а теперь самостоятельная организация) имело до аварии на ЧАЭС свой участок, так как возводило градирни. Его и назначили как бы генподрядным от объединения.
