— Как он выглядит-то? — спрашиваю в диспетчерской начальника по эксплуатации транспортно-производственного отдела И.С. Кожедуба.

    — Среднего роста, темноволос, спортивен, подвижен, уравновешен, отзывчив, требователен, справедлив, жизнерадостен, с огоньком и вообще очень симпатичен. Мы все его очень уважаем и ценим. С первых чисел мая я вижу его работу. Он был не только начальником, но и сам всегда возил наиболее ответственные грузы и работал буквально сутками, забывая о доме, что совсем не радовало его жену. Например, день и ночь возил сухую бетонную смесь на главный корпус АЭС. И еще характерная черта — самосвал его словно новенький, какой бы груз ни вез.

   А было и такое: в июле 86-го работники филиала того предприятия, где он работал, собрались, чтобы решить судьбу начальника А.Г. Сичкоренко: груб, заносчив, бездушен, рабочего вне кабинета не желает выслушать.

   Вот тогда-то “мягкий и симпатичный” водитель Губский и заявил своему начальнику: “Вы не соответствуете занимаемой должности”. — Начальником филиала стал другой человек.

   Анатолий Иванович Губский родился накануне Великой Отечественной войны и, следовательно, фронта видеть не мог. Теперь же он гонял на своем MA3e-503 по окрестностям станции, словно то была настоящая передовая линия фронта страны.

   То была действительно передовая... Только какая-то дикая, в противоречие здравому смыслу (если в принципе возможно считать фронт средой обитания. Но это уже другая тема.) В ночь с 25 на 26 апреля Анатолий Иванович по своей инициативе объезжал рабочие посты своего предприятия и сообщал о случившемся, чтобы люди приняли меры предосторожности. Конечно, понимал, что колеса его МАЗа “наматывают” радиоактивную грязь и что это опасно для него тоже — ведь предупреждал же других. Но о себе думать было некогда и неинтересно. Начальство жило в Киеве, километров за 150. Просто на то, чтобы доехать и получить указания требовалось время. Он решил не ждать, действовать по обстановке, как на фронте: если по какой-то причине командира поблизости нет, принимай командование на себя и решай.

    Да, он отлично знает машины и всегда умел их беречь и, если потребуется, ремонтировать. Однако, как ни смотри, Губский в ту ночь был просто рядовым водителем. Объезжая территорию района, не дожидаясь прибытия начальства, он быстрее других сумел определить и главное для себя дело, которое ему по рангу делать вовсе не полагалось. Вот как сформулировано оно в наградных документах, представляющих рядового водителя А.Н. Губского к высшей правительственной награде, ордену Ленина: “Организовал прибытие работников на свои рабочие места, и это предотвратило срыв заправки автотранспорта горючим и обеспечило бесперебойную работу диспетчерской службы...” Это — 26 апреля.

    Можно теперь успокоиться, отдохнуть хоть немного. Но машину Губского уже увидели на территории Чернобыльской АЭС: вывозил технику из грязной зоны, руководил людьми и еще постоянно докладывал по рации своему руководству о ходе выполнения работ... — Об этом тоже говорится в наградных документах. Затем стал перевозить свинец с железнодорожной станции Вильча, мешки с песком и глиной с карьера в селе Чистогаловка на вертолетную площадку.

    Трое суток без отдыха. И все трое суток — за рулем. Потом, практически без перерыва стал работать, как все, по вахтовому методу.

    ...Выяснилось, что три железнодорожные стрелки подъездных путей на ЧАЭС, как и сами пути и даже здание железнодорожной станции полностью разрушены и завалены землей вперемешку с материалом разрушенного энергоблока, следовательно, они весьма радиоактивны. Разбирать завалы отправили экипажи на БТРах и гусеничных машинах. Пользоваться железнодорожными путями пока невозможно. И тут главной действующей силой стали автоводители.

   Чтобы по территории АЭС люди вообще смогли ходить, надо было часть земли оттуда убрать, вывезти и захоронить, да еще закрыть поверхность земли сухой смесью бетона толщиной в полметра. Для Управления строительства ЧАЭС это была одна из первых программ на территории атомной станции. Смесь разравнивали обычными, небронированными бульдозерами: бронированных еще не было, а ждать некогда. Лишь позднее прибыла разравнивающая радиоуправляемая техника, она работала у четвертого энергоблока. Потом бетонную смесь поливали водой, чтобы затвердела. Так обезопасили 100 тысяч квадратных метров территории. Машины треста “Южатомэнергостроя” шли тогда на станцию непрерывной вереницей. Водители понимали опасность, но работали самоотверженно. В “мирное” время идти в огонь не приказывают, но никого не пришлось уговаривать. Благодаря этому многие месяцы новых людей в Управление строительства почти не набирали — все работали здесь еще до аварии. “И все заслужили, чтобы о них слагали песни”, как сказал В.Н. Свинчук.

   В менее загрязненных местах, близ первого и второго энергоблоков все старые бетонные и асфальтовые покрытия энергостроители также укрыли свежим слоем бетона. Дороги, тротуары, площадки и газоны таким же образом дезактивировали военные.

   А вот, казалось бы, мелочь — телефонная или радиосвязь. Это рядовой участок при отделе главного энергетика УС ЧАЭС, народу в нем не многим более 20 человек: В.И. Квятковский, С.И. Бунин, А.Н. Харитич, А.Б. Солощенко, Н.Т. Петренко, С.М. Ляшенко и другие. Но именно им должны быть благодарны на всех строительных участках в 30-километровой зоне, на движущихся автомашинах, в Чернобыле, Вышгороде близ Киева, а позднее и в Славутиче за то, что круглые сутки телефоны и рации действовали безотказно.

   В диспетчерской УС ЧАЭС всегда, а особенно в начале казалось, что система связи раскалилась — запросы о людях, материалах, машинах, поручения начальства, команды водителям, даже, случалось, просьбы найти родственников обрушились на диспетчера в первый же день.

   Профессиональный диспетчер А.И. Варивода работал чуть ли не круглые сутки и успевал каждому отвечать, куда-то дозваниваться, просить, благодарить, требовать, ругаться, договариваться. Вскоре и он набрал свои бэры, вынужден был покинуть зону и стал заниматься сельским хозяйством.

    Нужно ли удивляться, что войной назвали события, развернувшиеся в Чернобыле вслед за аварией, не сговариваясь, все их участники. Они так и говорили, и говорят теперь о своей жизни, о станции: “Это было в войну, это — до войны”.

    Если вдуматься, определение это — страшное, трагическое. И вместе с тем исполненное огромного внутреннего достоинства. Обусловленные этой войной конкретные поступки и вообще все поведение людей исполнены глубочайшего смысла. Ведь это даже представить страшно: в мирное время, при налаженном быте и внутреннем покое или, наоборот, не по своей вине лишившись жилья и работы, люди добровольно и осознанно выбирают фронт, передовую линию огня и не уходят в тыл, пока их не вынуждает это сделать приказ врача, дозиметрической службы. Поведением большинства энергетиков: строителей, монтажников, эксплуатационников — руководил внутренний порыв, часто даже толком не сформулированный мотив, но одна четкая, как удары пульса, мысль: “Если не я, то кто же?!” И не только у станционников.

    Вспоминает кандидат технических наук Р.С. Тиллес, в то время руководивший отделом в институте Оргэнергострой: “До 1986 г. я не видел реактора РБМК, не держал в руках дозиметра. Только когда один за одним стали улетать в Чернобыль мои товарищи, когда пришлось в Москве выполнять поручения минэнерговского штаба по ликвидации последствий аварии, я подумал: без нас не обойдется”. Независимо от Чернобыля 13 мая он попал в больницу. Но когда 18 мая навестившие его сотрудники сказали, что их отправляют в Чернобыль, то на следующее утро он отпросился у врачей и поздно вечером уже примерял одежду в “Сказочном”.

    Таких было немало. Эти люди достаточно ясно представляли опасность: энергетики все-таки. Во всяком случае, кое-кто перед отъездом позаботился даже о том, чтобы через девять месяцев дождаться новорожденного. Один из них (не называю имени, чтобы не обиделся) встречал ребенка и маму из роддома уже с орденом Ленина на пиджаке. Можно, конечно, улыбнуться такой предусмотрительности. А ведь по сути она означает, что человек сознательно шел в опасность.