— Многие участники работ по ликвидации последствий аварии в первые дни не представляли полной опасности, которой они подвергались, приближаясь к горящему реактору. Вблизи него велись наблюдения за пожаром, осуществлялись полеты над энергоблоком на необорудованных радиационной защитой вертолетах, люди длительное время находились на “грязных” площадках энергоблока, — вспоминает замминистра Минэнерго СССР А.Н. Семенов, — Печально, но факт, что специалисты, ученые-атомщики, работавшие в Правительственной комиссии, первоначально считали, что аварию можно ликвидировать “малой кровью”. В течение нескольких дней сами члены Правительственной комиссии не имели ни индивидуальных приборов, фиксирующих уровень радиации, ни специальных таблеток, снижающих уровень насыщения организма радиоактивным йодом, ни спецодежды и других защитных средств.
Через сутки после взрыва ученые уже знали, что реактор отравлен ксеноном, что процесс отравления заканчивался и, следовательно, могла произойти самопроизвольная цепная реакция. Поэтому в течение нескольких дней после утра 27 апреля все высшие руководители словно сидели на пороховой бочке.
До середины мая ученые — высококвалифицированные и умные люди не имели достаточного представления о том, что происходит с реактором и какие меры следует принимать в ближайшем будущем: нет опыта, впервые в мире. Они предпринимали в целом оправданные действия, энергично пытались применять самые современные отечественные и иностранные средства диагностики. Но все-таки Чернобыльская катастрофа по своим проявлениям существенно отличалась от эффекта ядерных испытаний и взрывов на ядерных хранилищах. Задачу решил союз гражданских и военных ученых.
Особенно ценный и полезный вклад на первых этапах внесли кавторанги — морские капитаны второго ранга, облаченные в черную форму, из-за чего их между собой порою называли “черные полковники”. Это — специалисты с большим опытом работы при испытаниях ядерного оружия. Они были исполнителями и участниками программы “Игла”, измерений в трубных проходах водных коммуникаций (сливной и напорный коллектора СУЗ), установке системы диагностики в вентиляционной трубе.
Группы военных специалистов “четверками” менялись каждые 15 дней. Всех не перечислишь, неформальными же руководителями были Б.В. Казанцев, К.Г. Васильев, Ю.М. Бахтин, В. Пестряков, Титов (надеюсь, они простят мне неполное знание их имен — возможности не было уточнить).
Они приехали в Чернобыль по-хозяйски, как на обыденную работу.
Их главная особенность — высочайший профессионализм, навык работы в условиях высоких уровней радиации, помноженный на смелость, желание принести максимум пользы. Причитающиеся им “дозы” они планировали так, чтобы получить поровну и равномерно. “И техника не подвела ни разу, — рассказывает В.Ф Шикалов. — С ее помощью была определена обстановка в самых “горячих” местах разрушенного энергоблока”.
Под стать этим морякам в тот период были только разведчики из Института атомной энергии, ИАЭ им. И.В. Курчатова (о них расскажем многое) и сотрудники Института ядерных исследований Украинской Академии наук (руководители Ю.Л. Цоглин и А.А. Ключников).
Прежде всего, предстояло оконтурить места предполагаемого нахождения топлива внутри здания четвертого энергоблока, в значительной мере недоступные для осмотра из-за повышенной радиации. Составили картограмму, на которой помещения разделили на доступные (зеленые), ограниченной доступности (желтые), недоступные (красные) и просматриваемые только дистанционно (черные) В итоге уже в июле можно было обвести на картограмме контуры помещений, содержащих остатки топлива в значительных количествах.
Эту картограмму выполняла большая группа дозиметристов, для которых заранее определили все маршруты. Некоторые коридоры были радиоактивно грязны настолько, что дозиметристу разрешалось только промчаться бегом. Но при этом за несколько секунд он набирал свою дозу, должен был уйти с четвертого энергоблока и больше там не появляться.
С высотой обстановка была страшнее. План помещений двенадцатой отметки выглядит ярким пестрым ковром с преобладанием оранжевых и красных тонов.
Физики знали, что Шашенок умер от ожогов. Но также знали и то, что работал он в 605-м помещении, что его вывели или вынесли оттуда. Следовательно, из этого помещения есть возможность выйти. “Дорогой Шашенка” физики пользовались неоднократно. Это помещение находится на отметке 24.00. Здесь находятся выводы всех датчиков системы контроля КИП (контрольно-измерительных приборов), часть которых могла сохраниться и послужить после аварии для исследований. В. Шикалов и другие разведчики из Курчатовского института дошли до 602-й комнаты, но дальше путь преградила тяжелая радиационная обстановка. Г. Городецкий и С. Корягин на длинной веревке вдоль по коридору забросили дозиметры — ясно, что работать там невозможно... Рисковать или не рисковать? Лезть дальше? Эту работу пришлось отложить на два года. В 1988 г. после тщательной подготовки уже другая группа специалистов из ИАЭ прошла путь до 605-го помещения и выполнила программу измерений. Но прежде путь пришлось расчищать. И только после этого приборы удалось подсоединить к выводам датчиков. Однако вскоре выяснилось, что сами датчики давно вышли из строя: по-видимому, подводы к ним оборваны обрушившимися конструкциями. Ясно, что в 86-м рисковать не стоило.
Но нет худа без добра. Это помещение почти точно находится против центра реактора. Только реактора теперь уже нет. Из этого помещения буром пробурили отверстие, ввели туда перископ. И... убедились, что топлива в реакторе уже почти нет, a его нижняя опора опустилась вниз. Это — через два года после аварии. Прежде физики ИАЭ еще предполагали, что в шахте реактора сохранилась часть активной зоны.
То же рассказал мне сотрудник комплексной экспедиции Института атомной энергии им. И.В. Курчатова В.Д. Попов: “Мы только в 1988 г. визуально смогли определить, что реактора как такового действительно нет — пусто. То, что мы видели сверху, на снимках, создавало видимость того, что там, под верхней крышкой, то есть под схемой “Е”, что-то все-таки есть. В действительности под ней аппарата как такового практически нет. Графит сгорел или сублимировался...” Попов — сотрудник одного из украинских физических институтов. Всех объединила комплексная экспедиция. Оценками этих ведущих ученых страны следовало бы шире пользоваться при выборе практических мер в Чернобыле. В действительности курчатовцам порой “в кармане” привозили информацию знакомые из Минсредмаша. На основе этих данных они производили расчеты, докладывали выводы и рекомендации своему замдиректора института по науке В.А. Легасову. Но обратной связи, то есть ответной реакции нередко не получали.
Правда, значительную часть топлива обнаружили вне реактора, в помещениях разрушенного здания довольно скоро. Но сколько его там?
Определили и топологию (направление распространения) аварии в помещениях четвертого энергоблока. Разведка дала несколько интересных косвенных результатов. Так, следы застывшей копоти на перилах лестниц от летевшей теплоизоляции показывали направление теплового выброса и вообще ход распространения пожара. Взятые же пробы дали первую информацию о физико-химических характеристиках топливных частиц. В частности, предположили, что тяжелые откатные двери, закрывающие помещение №305 (непосредственно под реактором), были сорваны во время взрыва, а через образовавшиеся проемы идет подсос воздуха и шахту реактора. Позднее предположение подтвердилось.
С непривычным обстоятельством столкнулись исследователи: защититься от мощной радиации можно только хорошей одеждой и минимизацией времени пребывания во вредных условиях. Разведчики привыкли защищаться расстоянием (активность точеных источников убывает пропорционально квадрату расстояния). Здесь же “светило” отовсюду. Оказалось, что для передышки пригодны только мелкие помещения, например, облюбованная В.Д. Письменным женская бытовочка на одного человека — вероятно, комната уборщицы, с сентиментальными картинками на стенах, чайником, зеркальцем — этакая маленькая келья. Разведчики ее многократно использовали как перевалочную точку.
