...Весь этот плотнозаселенный лагерь “Сказочный” в течение нескольких месяцев не имел ни одного выходного с 26 апреля.

    В “Сказочном” я увидела немало женщин. Это — тоже работники АЭС. И они, наравне с мужчинами, были необходимы на своих рабочих местах. А ведь у многих дети... Беду восприняли как войну. Детей отправили — одних в лагеря, санатории, других — к бабушкам. А сами тут же вернулись на свою родную ЧАЭС. Вот идут они от столовой отдыхать. Улыбок не видно, лица суровые, сосредоточенные. Но и слез тоже не заметно.

   — Да, они не плачут, не хандрят, — подтвердили мне. — Вздохнут, — и все. Скучают по детям. Однако не слышно никаких жалоб, претензий. Порой только сорвется: “Вот в мирное время...” А в каких условиях-то сначала жили, боже мой! И на лестничных площадках спали. Умыться негде. О радио и не мечтай... Вот возьмем под жилье теплоходы — полегче станет.

   Все те, кого летом 1986 года я видела в “Сказочном”, вызывали бесконечное уважение и благодарность. Жили они тесно: в каждой комнате было столько кроватей, сколько могло уместиться: где пять, а где и тридцать — представьте тридцать предельно уставших, храпящих мужиков. Без сомнения, при такой скученности трудно расслабиться, уйти в себя, отключиться, отдохнуть. На крошечном пространстве собиралось много взрослых людей, каждый со своим характером, темпераментом, привычками — ситуация нередко чреватая взрывом. Но взрывов не было.

   Такая роскошь, как несходство характеров, уместно в мирное время. Эти люди сами, добровольно, приняли условия передовой линии фронта. Потому теснота и не ссорила. Теснота только затрудняла отдых.

   Ежедневно, без выходных, вот уже не первый месяц они вставали в шесть утра; быстро позавтракав в столовой, садились в автобусы и отправлялись на работу к восьми, дорога отнимала около часа. Кончался рабочий день в 8-9 часов вечера. В воскресенье они отдыхали: это значит, что рабочий день на час-два сокращался. Это и было то исключительное время, когда эксплуатационный персонал Чернобыльской АЭС имел возможность отвечать на мои вопросы.

   — Чем Вы занимаетесь в эти дни на станции?

   — Обслуживаю первый блок.

   — А Вы?

   — Обслуживаю третий... второй... четвертый... — да, да, это об аварийном. И — все. Никаких подробностей.

   Возможно, краткость ответов объяснялась условиями секретности. Но эмоции-то никто не запрещал.

   Зная в общих чертах обычный круг обязанностей эксплуатационника атомной электростанции и видя конкретную, чреватую невыдуманной опасностью обстановку, несложно было понять, что подвиг совершал каждый работавший в то время на Чернобыльской АЭС. И ведь это продолжалось не мгновение, не день. Это продолжалось месяцы подряд. Некоторые, набрав свои бэры, вынуждены были покидать зону, переходить на работу, не связанную с возможностью облучения. О них так и говорили: выгорел (подобно отработавшему в реакторе топливу). Но многие работают и сегодня.

   Осмотревшись в первые дни и решив пускать энергоблоки №1 и №2, сначала провели дезактивацию основных и вспомогательных зданий и сооружений энергоблоков и прилегающей территории, оборудования и рабочих мест для обслуживающего персонала.

   ...Заседание коллегии Минэнерго СССР 11 июня 1986 г. в очередной раз посвятили чернобыльским делам. Выступил начальник отраслевого штаба по Чернобылю, первый заместитель начальника ВО “Союзатомэнергострой” и начальник штаба Минэнерго по Чернобылю (позже и теперь — заместитель министра Минатомэнерго России) Е.А. Решетников. Обсуждали перечень срочных работ, которые необходимо выполнить для пуска остановленных энергоблоков. Каждому присутствовавшему в зале было ясно, что дезактивировать помещения Чернобыльской АЭС означает их отмыть, отскоблить, а иногда и выдолбить тысячи квадратных метров полов, стен, потолков. Но как эту гигантскую работу осуществить с наименьшей затратой сил и наиболее безопасно?

   Особенно грязными оказались отдельные горизонтальные поверхности в машинном зале. В этом нет ничего удивительного — ведь куски графита из реактора и обломки конструкций падали на кровлю машинного зала, прожигали се насквозь или проламывали, оставались на полу и излучали. Кое-где на территории первого и второго энергоблоков 20 мая 1986 г., то есть почти через месяц после аварии гамма-излучение достигало 10-100 миллирентген/час, а в машинном зале — даже до 600 миллирентген/час в “относительно чистом” месте, если здесь не лежал “живой” кусок графита...

    Грязные места обмывали из шлангов специальными растворами — их состав подбирали соответственно характеру загрязнения. Где было возможно — закрывали толстыми полимерными листами. Случалось, что и полимерное покрытие вскоре приходилось снимать, а под ним еще отбойным молотком срубать часть бетонного перекрытия — настолько глубоко оно было поражено.

    Маленькая деталь: от начала этих работ до пуска первых энергоблоков персоналу станции в дополнение к обычному белому хлопчатобумажному костюму, ботинкам, носкам и белью выдавали еще чистые салфетки, казалось бы, предмет излишней роскоши. Но именно эта мелочь в то время была совершенно необходима: вентиляция была еще “грязной”, ее не включали. В помещении блочного щита управления градусник показывал за +30 °С. Пот катился градом. Вот тут-то салфетка и оказывалась кстати.

    Одежду, станционный быт — все это пришлось организовывать с нуля. Надо было мгновенно решать все хозяйственные проблемы станции, в первую очередь — обеспечить персонал достаточным количеством комплектов спецодежды — это поручили П.И. Беспрозванных — бывшему заместителю директора ЧАЭС, позже и теперь главному бухгалтеру Смоленской АЭС. Он приехал сюда добровольно, просто оформив себе командировку, но три месяца проработал на ЧАЭС, пока не упал.

    “Светлейшая голова и мужик отличный” — так говорят о нем люди. Они часто приходили к нему со своими проблемами, и каждому он отыскивал способ помочь. В тот период ему нужно было быстро обеспечить снабжение, стирку одежды эксплуатационников, работу столовых, транспорт, жилье. Для Павла Ивановича понятия “невозможно” не существует, но мало кто задумывался над тем, как это ему все удается. А ведь летом 86-го он ежедневно вставал в четыре утра.

    Корреспондент газеты “Правда Украины” П.А. Сокол напросился на станцию в ночную смену вместе с персоналом первых двух блоков. “Я наблюдал за турбинистами. Они не в машинном зале, не на своем месте — на блочном щите. Три человека на всю станцию. Машинист Александр Зеликов защищает глаза очками, водворяет на место болтающийся на груди респиратор, берет дозиметр. Задание вроде бы простое — посмотреть, обследовать, доложить... Но вскоре сменяет его инженер Александр Бочаров. Та же экипировка, те же сложности, только маршрут иной. Начальник смены Анатолий Сова уходит третьим.

    Смена электриков оказалась одной из многочисленных — их семеро. Пока ее начальник Виктор Лирник объяснял, что главное для них — “чтобы поступала электроэнергия, обеспечивала фронт работ”, с обхода вернулся электромонтер Владимир Мишин. “Все в порядке”, — доложил он... Где-то за полночь меня провели в оперативный штаб станции — в бункер... За письменными столиками, вытянувшимися двумя рядами у стен, не хватало мест: работали министры, ученые, крупные специалисты-авторитеты...”

    По дороге на станцию журналист размышлял, как, вероятно, трудно сейчас приходится эксплуатационникам. И его удивляло, что они оживленно беседуют, шутят. Он сказал об этом позже, уже за полночь оперативным дежурным: мастсру-ремонтнику В. Найденову и майору Б. Акимову. В ответ услышал: “Кое-кто думает, что работающие на АЭС — чуть ли не смертники. А мы труженики. Труд сейчас все вершит. Да, радиация: не щиплет, не колет, не пахнет. Она опасна. Чрезвычайно опасна. Но преодолима...”

    Многим на станции волей судьбы пришлось получить повышение в должности, заменить погибших или заболевших товарищей, и это не упрощало жизнь. Например, вместо заместителя начальника РЦ-1 В.П. Орлова (он ночью 26 апреля пришел на станцию и очень продуктивно работал на четвертом блоке, пока не попал в больницу, и с того времени вынужден работать в Киеве, в Госатомэнергонадзоре Украины) пришлось занять бывшему начальнику смсны В.Г. Чуприне. “С ног падает, а работает. Я его вычислил правильно, — сказал позднее о нем Заводчиков, который 26-го тоже пришел на станцию в 5 утра, но пострадал меньше и остался. — Великолепно помогает Чуприна, да и не он один. Сейчас у нас работает немного народу, но самоотверженно. Первые два реактора охлаждаем, контролируем их состояние. А остальных людей — около 90% персонала цеха — я отправил в отпуск: впереди дел еще очень много.