Лутка потребовала у самой себя ответа, какие же это условия, ведь их надо немедленно выполнять, раз она приговорена к жизни, но тут не возникло ни философий, ни логик, а только молчание.
Ответа не было, а это значит, что Лушке самой придется отыскивать, что откренит ее будущее от провала. Самой удить рыбу.
* * *
Марья заглянула в палату.
— Пошли погуляем? Я новую теорию придумала, а рассказать некому.
— Я в теориях не очень, — проговорила Лушка, поднимаясь.
— Ерунда, я все объясню, — утешила Марья. Они свернули к решетчатому окну.
— Однажды я была в деревне, — начала Марья совсем не теоретически. — Подруга пригласила погостить и заодно поработать — была весна, копали огороды. И вот утром я взяла лопаты, а подруга заглянула в хлев и замахала, приглашая. Я не сразу определила, на что надо смотреть, после солнца в сарае было как поздним вечером, шумно дышала корова, от нее шло тепло, как от натопленной печки, и наконец я увидела, что у нее под мордой лежит еще мокрый теленок, а корова старательно вылизывает его широченным языком. Бабам всегда нравятся детеныши, и мы проторчали около него, наверное, с полчаса и только что сами не лизали. Потом нас выгнали, чтобы корову подоить, а когда мы зашли снова, теленок стоял. Ноги подрагивали и разъезжались, но он их упрямо подтягивал и наконец установил вертикально. Подруга не обратила на это внимания — обычная картина, а меня поразило: через час после рождения детеныш ходил! А человеку на это нужно год, если не больше. Да и вообще, если подумать, с человеком какая-то странная ситуация: его ребенок не умеет ничего — ни находить пищу, ни скрываться от опасности, ему десятилетиями внушают, что можно и что нельзя, а он этому еще и не верит. И ничего, кроме, условно говоря, формы носа и цвета глаз, от папы с мамой не перенимает. Ни чувства, ни мысли, ни нравственные достижения, ни творения ума — ничего в теле не кодируется и по наследству не передается. Каждый рожденный начинает с нуля, не верит опыту прошлого и с трудом осваивает азы. Почему детеныши морских черепах без мамы с папой знают, в какой стороне вода? Только что вылупившийся змееныш способен смертельно укусить, а однодневный инкубаторский цыпленок клюет вареное яйцо и не обращает внимания на варенье. Почему выращенный в доме щенок знает, какой травой нужно чистить желудок? Один человек не знает ничего. Для него все как бы идет прахом. Идет прахом и тем не менее сохраняется. И слишком настойчиво повторяется это положение, повторяется на протяжении тысячелетний, а может — и миллионов лет. Уже и динозавры вымерли, и вместо папоротников — березы, и гнейсы превратились в глины, а человек — все человек, и в эпоху космически пролетов — опять с нуля. Новорожденный и долгие годы после не ведает морали и не знает Добра и Зла, не понимает законов, он — табула раза, чистая доска, на которой можно написать что угодно. Полностью автономная система не будет так упорно отказываться от закрепления опыта прошлого. Столь беззаботным организм может быть только при наличии дополняющей его части, берущей на себя подведение итогов, части, которая имеет основательные причины сохранять в изначальной девственности разум и чувства вылупившегося из яйца очередного гомо. Если бы человек хранил в себе доступным полный опыт прошлого, он давно пренебрег бы себялюбием, алчностью, глупостью и самоистреблением, отказался от вожделения и материальной стороны бытия, и тогда некому стало бы грешить и некому было бы каяться, некому убивать и совершать подвиги, тогда не изобрели бы сто способов приготовления картошки, не спорили бы в парламенте и не сотворили бы столько богов. И даже не открыли бы таблицу Менделеева, потому что она была бы не нужна… Ты так и будешь молчать?
— Но ты же сказала не все?
— Это только вступление.
— Для меня?
— Мне показалось, что ты не особенно утруждалась размышлениями.
— Может быть.
— Хотела бы возразить?
— Не знаю. Зависит от продолжения.
— Дело в том, что, если возникает вопрос, я должна найти ответ. Я хочу знать, что есть я и зачем. Я хочу знать, в каком мире живу. И таков ли этот мир, как мне рассказали. Мир слишком сложен, чтобы обходиться без логики. Логик не может быть много, а если их много, то нужно искать одну.
— Тебе здесь очень плохо? — вдруг спросила Лушка.
— Плохо? — Марья прислушалась. — Да нет… Совсем нет. Я отношусь к этому с юмором: мне предоставили оплаченный отпуск, не считаясь с законодательством.
— Ты здесь напрасно?
— Зависит от точки зрения.
— Почему тебя называют Еле-Марья?
— А-а, доложили. История длинная. А я успела сделать только вступление.
— Вчера ко мне явились сразу трое рассказывать про тебя. Я почему-то не захотела. Просто выключилась, чтобы не слушать. Только и вижу — губами шлеп-шлеп-шлеп. И глазки мигают. Одними словами рассказывают, бедняги.
— Пустое, — поморщилась Марья. — Пусть говорят. То, что я здесь, меня не заботит. Где я нашла бы такое ограничение, и почти без всяких усилий с моей стороны? Готовая диета, готовый монастырь, полная безработица — все условия для того, чтобы поехала крыша. Да пусть едет, куда хочет! Ограничение — это простор. Великое ограничение — великий простор.
— Такой великий, что и задохнуться можно.
— Потерпевший кораблекрушение имеет шанс спастись и умирает не столько от голода, а сколько от ужаса. А мы живем так — от ужаса неживые. Интересный нюанс в Библии: Бог создал Землю, отделил воду от тверди, создал деревья и всякую растительность, создал птиц, и гадов, и всяких животных и лишь после всего этого создал человека, вдохнув в него душу живую.
— Сказки же!
— Любая сказка зачем-то рассказывается. Библиотек не было, книг не писали, обходились сказками. Сказки надо научиться слышать, а ты сейчас не услышала.
— Да я и не собираюсь!
— Так соберись! Для чего я все говорю?
— Да не люблю я попов!
— Да я хочу, чтобы ты себя полюбила!
— И себя не хочу… Себя тем более!
— Потому что представления о себе не имеешь, потому и не хочешь. Если бы поняла, что это в тебя душу вдохнули, что хоть какая-то часть в тебе — великого космического происхождения, не разбрасывалась бы собою налево и направо. И не ври, что не хочешь знать, с какой такой стати ты прыгаешь по земле, как блоха. Привыкли делать вид, что великие атеисты, а по ночам от ужаса обмираем, что умирать придется.
— Так придется же?
— Может быть совсем другой взгляд на вещи. Все может стать понятнее и перспективнее. Не замечаем логики, а она наличествует. В тебе есть все, в каждом есть все, чтобы понять и действовать, но — лучше черта выдумаем, который нас везде соблазняет, чем откажемся от глупости!
— Значит, не можем отказаться… Такие получились, что не можем.
— Не значит. Если бы человеку была ясна система, в которую он включен, если бы он понял свою роль…
— Но не понял же!
— Не так. Еще не понял. И уже понимает.
— А те, что не поняли, чем виноваты?
— А кто их винит?
— Но они же не поняли!
— Так поймут.
— Да их уж тыщу лет, как нет.
— Да почему нет?
— А где они?
— Везде, наверно.
— Все! У меня голова враскоряку, больше не желаю!
— Подожди, у меня теория, совсем коротенькая. Знаешь, что евреи считают себя избранным народом? Бог избрал. Ну, вот из всех прочих очень они ему понравились. Полюбил, и все тут. И до сих пор так считают. А христиане, хочешь не хочешь, к этому присоединяются. Библия же! Очень меня этот вопрос занимал — что-то в нем было не так. Слишком он откровенно глуп, чтобы быть одной глупостью. И сегодня ночью у меня этот ребус сошелся. Бог избрал, да. Совершенно очевидно, что избрал. Но — человека. Из всего животного царства он выбрал именно этого зверя и вздохнул в него душу живую. Человек оказался наиболее подходящей биологической системой для божественных целей. Эта идея, надо полагать, и была сообщена Моисею, но он, в силу своего узкого отношения к миру, воспринял как смог. Библейское «создадим человека» не есть создание из ничего, а есть преобразование наличествующего: преобразуем это животное по образу и подобию нашему, наделим его сознанием, волей, способностью к творчеству, для чего соединим это малоразумное материальное тело с жизнью неумирающей, но не имеющей материального смертного опыта, — то, что и звучит как «вдохнул в него душу живую»… Животное избрал Бог, а не еврея! Все, у меня язык как тряпка, поработаю ногами!