До сих пор не хочу знать, что произошло. Не хочу иметь к этому отношения. Я, в конце концов, и не имела к этому отношения!

Е. сидела смирно, я ее почти не ощущала. Перепугалась и трепетала перед белыми халатами, страшась себя обнаружить. Надолго ли, интересно.

Блокировка срабатывает. Меня просто отталкивает от темы. Но если отгораживалась я сама, то сама же могу найти силы, чтобы снять перегородку. Ну, Марья, ну. Мы с тобой ничего не боимся. Потеряно всё возможное — чего бояться еще? Законстатируем какой-то там факт и отряхнем прах с ног. Я, Машенька, тебя не насилую, мы с тобой добровольно, до обеда уйма времени…

Ну, понятно. Началось с бандероли. Скользнувшая мне в руку гривна вышибла меня напрочь. Сестра умудрилась обокрасть меня дважды. Но этого мало. Мне прислали записку. Записку, утверждавшую: знай — меня украли! и я почему-то на это согласен! возможно, я тихо сожалею, но ведь се ля ви! часть награбленного я благородно возвращаю, а прочее на почте не принимают — не хватит бумаги, чтобы упаковать!

Надо же так изысканно, до слякоти, всех раздавить.

А потом я звонила во все квартиры и искала свою собственность. Собственностью был мой муж. В каждой квартире он притворялся, что меня не узнает. Я кричала, что у меня доказательства и что мы вместе были в Гурзуфе, что у меня паспорт и свидетельство. В свидетельстве черным по голубому заявлено, что моим мужем является мужчина. Какая-то дура возразила, что мужчин много. Я расхохоталась, потому что мужчина везде один, а она этого не поняла.

В какой-то квартире мой муж был без посторонних, и я там осталась. Мы пили чай, он сказал, что хорошо бы пряников, он их любит. Я сказала, что тоже люблю. Он достал деньги и попросил сходить в магазин, а в это время без стука явилась какая-то крашеная лахудра, я на нее кинулась и изменила прическу, она схватила телефон и заперлась в сортире. Я зажала сортир стулом и велела мужу отправляться за пряниками. Он пошел и вернулся еще с двумя моими мужьями. Они сказали, что приехали за мной специально и отвезут в Гурзуф. Они были вежливые, это мне понравилось, и я согласилась.

Да, похоже, я здесь не зря. Ты спятила, подруга.

— Я никогда не была в Гурзуфе.

О.О. не верит, но снисходительно кивает, чтобы через пять минут задать тот же вопрос.

— А вы? — спрашиваю я. — Вы были в Гурзуфе?

О.О. пожимает плечами:

— Не довелось.

— Ну, зачем же скрывать, Олег Олегович? Я не стану доносить в профком. Симпатичное место, море, скалы. Ничего в этом такого, даже если вы были там с кем-то. Ну, признайтесь — вы были в Гурзуфе?

Он резко поднялся, задел меня полой халата, решительно прохромал мимо раковины и оставил дверь палаты распахнутой.

Продолжаются уколы. Меня накачивают лекарствами непонятно зачем. Плавающее чувство, будто нахожусь рядом и смотрю на себя со стороны. И не могу определить, нужно ли мне то, что я вижу.

Таблетки здесь глотаются горстями, и ни у кого никаких вопросов. Выпиваю две-три кружки воды и освобождаюсь. Попросить, чтобы отменили уколы?

Не стала просить.

Обнаружила крохотный спортивный зальчик, чуть побольше нашей столовой. Ковер, обручи и шведская стенка. Очереди сюда нет.

На зальчик повесили замок. Должно быть, кому-то жаль казенного ковра.

Изобретаю спортивные снаряды из подручных и подножных средств.

Похоже, что О.О. не может забыть, что меня замели на чрезмерном интересе ко всем встречным мужчинам, и чего-то ждет.

Приснилось: палата летала, как самолет. Все готовились к посадке и забирали свои кружки и ложки, как перед обедом. А моя кружка пропала — ее кто-то взял, чтобы скорее выйти, с двумя можно было без очереди. Мои соседки выстроились шеренгой и ждали, когда я их обыщу, а я ухватилась за спинку кровати и стала отрабатывать вертикальный шпагат. Тут палата приземлилась, все исчезли, я тоже пошла, но вместо выхода попадала из одной палаты в другую, где оказывалось полно кружек, но всё равно моей не было. Чужие кружки забрякали, приехал обед, а я заплакала от голода.

Попросила разрешения позвонить. О.О. удивился:

— У вас есть родственники?

— А вы думали, меня вывели в инкубаторе?

— Вы здесь второй месяц, и к вам ни разу не пришли.

— У меня не было желания принимать гостей.

В разговоре с ним у меня постоянно выпирает агрессия. Я инстинктивно от чего-то защищаюсь. Не лучшее поведение. Или наоборот?

Все палаты перед ним трепещут — бледнеют, краснеют и заикаются. А он этого будто не замечает. Выдает вердикты и презирает подчиняющихся. Громовержец во всех ситуациях. Больные должны болеть, а не выздоравливать. Идущие на поправку его раздражают. Или даже вызывают неприязнь, потому что выходят из-под влияния.

Мне рассказали историю.

Одной лихой девице за неимением мест, а может — и по другой причине, поставили раскладушку в необитаемом спортзальчике. Ну, поставили и поставили. Девица четко ходит на завтраки, обеды и ужины, а в отделении паника — исчез шеф, по всем возможным телефонам молчание. Обнаружила начальство нерадивая санитарка, на четвертый день решившая заглянуть в обиталище девицы с «лентяйкой» и ведром, она и заинтересовалась мумией у шведской стенки, от которой непотребно разило. Санитарка, помянув «Сусе-Христе», кинулась за подмогой. Сбежался персонал и, отворачивая носы, поднял дорогого шефа на руки и отволок в ванную. Девица взирала на суету с удовлетворением. Вопреки ожиданиям, ее оставили в этом же отделении, заменив, правда, спортзал изолятором. Месяца через два кто-то видел, как ночью из изолятора вынесли еще одну мумию — девица повесилась на спинке кровати.

Ну, подумала я, мне такое внимание не грозит, на спортзале давно амбарный замок.

Но, видимо, здесь не обязательно что-то произносить вслух, потому что мне снова посочувствовали:

— У него за кабинетом свои апартаменты.

На языке вертелось спросить, откуда бабоньки про апартаменты знают, но поделикатничала. А они в ответ многослойно поулыбались, но словами не воспользовались. Информация, как говорится, к размышлению.

После моего звонка тетя Лиза в тот же день притащила моченых яблок и Библию. Я попросила ручку и толстую тетрадь.

Тетка надолго уединилась с О.О. Мне о разговоре не доложили.

Серия уколов закончилась. Новых не назначили. Интереса к себе не замечаю.

В коридоре оказалось новое существо, девочка лет семи, с прозрачным нежилым личиком и странно маленьким подбородком.

С подбородка свисала слюна. Девочка подхватывалась, вытирала себя комком давно мокрого носового платка и опять замирала, не понимая жизни.

Ее изнасиловал отец.

Она не позволяет себя трогать, женщины почтительно останавливаются шагах в трех и смотрят, молча объединяясь в общем непрощении. Чудовищные разговоры «про это» прекратились, мужской медперсонал провожается суровыми взглядами, и у меня впечатление, что мужчины торопятся скользнуть боком, даже олимпийский халат О.О. перестал победно развеваться и прилип к хозяину повинным хвостом.

Девочку поместили в смежную палату, как раз за стеной у моей койки. Ночью мне казалось, что она царапает грязными ноготками мой мозг, пытаясь выбраться из своих вязких сумерек. Я не могла спать. Я ощущала свое бесполезное существование как предательство и думала о странном месте пола в жизни людей. Мысли тоже казались неуместными в больной ночной тишине, но начинавшаяся без них психологическая аритмия была хуже, ощущать себя не видящей выхода биомассой было невыносимо. Лучше организоваться каким-то мыслительным процессом.

Да, так я о проклятом поле. Животный мир ограничен четкой целесообразностью. У собак течка дважды в год, в остальное время они доброжелательно-равнодушны друг к другу. У большинства зверей гон вообще определен временами года — детеныши должны родиться весной, чтобы достало летнего времени для обучения жизни. Лишь у человека ничто не регламентировано. Наше сознание много веков пытается расширить сугубо рабочую необходимость продолжения рода до степени добродетели, греховности, смысла жизни или преступления — категорий, не имеющих отношения к деторождению. Впечатление, что человек способен мыслить только через секс. Пока существовала насущная необходимость наполнения земли населением, женщина растила потомство, а биологически более свободный мужчина пахал, воевал, слагал мадригалы и совал нос в небесные сферы. Но как только переполненный ковчег стал нейтрализовать задачу собственно размножения, так включились вторичные (или наоборот — главные) ценности: верность, отторжение неподходящего, уважение к личности, смещение интересов от секса в любые другие области — от искусства до бизнеса. Хотя в каждом отдельном случае все смешивается в самых причудливых пропорциях, но уже не исключение — жизни преимущественно бессексуальные, но в высшей степени плодотворные. Принято такое качество вуалировать универсальностью способностей по принципу «великий художник (ученый, банкир и т. д.) — великий любовник». Но это не более чем расползающийся под внимательным взглядом испуганный миф, призванный подтвердить в глазах любопытствующих «нормальность» великих тружеников. Хотелось бы увидеть, как жаждущие этого мифа обыватели обеспечивают собой столь излюбленные принципы: двадцать четыре часа в сутки сверхстрастной любви и столько же безоглядного служения какой-нибудь идее. Им не приходит в голову, что бочка Диогена не рассчитана на двоих.