Вернувшись в конце января в Триест, не дожидаясь прибытия купленных пушек, Ламбро взялся набирать команду. В этом трудностей не было. Слух о появлении известного корсара и покупке им судна для нападений на турок мгновенно разошелся по городам и весям. От желающих не было отбоя, но Ламбро отбирал самых опытных, отдавая предпочтение своим бывшим соратникам.

Наконец команда была набрана. Собрав всех вместе, Качиони заявил:

– Я обещаю все веселую жизнь, а возможно, и веселую смерть! Мы станем кусать султана за его голые пятки, так что ему придется не сладко! Каждому обещаю стол за мой счет, жалование и свою долю от добычи! Пойдете ли вы за мной!

– Пойдем, Ламбро, веди нас скорее в бой! – кричали в ответ отчаянные сорвиголовы.

На юге России в это время спешно доукомплектовывались сразу две армии – Украинская и Екатеринославская. Первой назначалась второстепенная, наблюдательная роль: охранять безопасность наших границ и покой в Польше, а также служить связью между назначенными к наступательным действиям войсками. Екатеринославская армия же должна была овладеть Очаковом, перейти Днестр, очистить весь район до Прута и, в соединении с австрийцами, подойти к Дунаю. Отдельный корпус генерал-аншефа Текелли стоял в готовности на Кавказе.

В преддверии будущих боев Потемкин вспомнил и о запорожских казаках. Дело в том, что некогда единая Сечь раскололась. Часть казаков остались в России и готовы были верой и правдой служить отечеству. Другая часть переметнулась к туркам, за что султаном им была обещана новая Сечь на Дунае.

Потемкин писал 25 декабря 1787 года Екатерине: «…Я стараюсь переманить от них (турок. – В.Ш.) запорожцев, которые им служат проводниками и без которых бы они не смели соваться. Я собрал до 500 казаков пеших, которые прежде у меня были на Дунае. Они так полезны в устье Днепра, что турецкие разъезды не будут сметь показываться малыми лодками. Сидор Белой у них атаман. Названы они – верное казацкое войско, в оппозицию тем, кои у турков. Просят они меня, чтобы исходатайствовать им землю, а именно в Керченском куту или на Тамани. Сие будет весьма полезно. Они будут преградою от черкес, и мы через сие избавимся от худых хлебопашцев. Из них уже большая часть женаты, то заведут тамо порядочные селения, много и из Польши к ним пристанет».

Не дожидаясь ответа из Петербурга, светлейший своею властью утвердил Белого кошевым атаманом войска верных казаков. В войске налицо было семь тысяч бывших запорожцев. Половина из них были конными и имели атаманом Захария Чепигу, над остальными морскими казаками атаманствовал генеральный судья Антон Головатый. Казацкий флот в пять десятков чаек и «дубков» получил гордое наименование Черноморской казацкой флотилии.

Важнейшим районом обороны считался херсонско-кинбурнский как прикрывавший Крым. Этот участок обороны был поручен генерал-аншефу Суворову с двадцатью пехотными батальонами и четырьмя десятками эскадронов.

Современник так вспоминает о внешнем виде Суворова: «Он был невысок ростом; имел большой рот; лицо не совсем приятное – но взор огненный, быстрый и чрезвычайно проницательный; весь лоб его покрыт был морщинами, – и никакие морщины не могли быть столь выразительны; на голове его, поседевшей от старости и трудов военных, осталось весьма немного волос… Сапоги с раструбами, худо лакированные, худо сшитые, широкие раструбы выше колен, исподница из белого канифаса; камзол из такой же материи, с зелеными китайчатыми или полотняными обшлагами, лацканами и воротником; белый жилет, маленькая каска с зеленою бахромою – таков был наряд героя… во всякое время года…»

Суворов был уже хорошо известен к тому времени как строгий, но заботливый начальник, отлично знающий военное дело. Его предельная простота в обращении, не показная близость к солдату и глубокое понимание солдатской души делали никогда не побежденного генерала идолом войск.

Историк А. Петрушевский о стратегическом значении Кинбурна писал так: «На длинной песчаной косе, вдающейся насупротив Очакова в море, верстах в восьми от ее оконечности, лежала крепость Кинбурн, занимавшая всю ширину косы от севера к югу, так что высадка возможна была только с востока и запада. Крепость была незначительная, представляла очень мало условий к упорной обороне и только с восточной стороны верки ее заслуживали некоторого внимания. Валы и рвы Кинбурна имели слабый профиль; перед рвом тянулся гласис, который с северной стороны почти доходил до Очаковского лимана, а с южной – до Черного моря. Между тем положение Кинбурна было важно; эта незначительная крепостца очень затрудняла вход в Днепр и не допускала прямого сообщения Очакова с Крымом. Такое значение Кинбурна не могло ускользнуть от внимания образованных французских офицеров, руководивших действиями турок, и потому надо было ожидать с их стороны серьезного предприятия против этого пункта. Понимал это конечно и Суворов, сосредоточивший на косе довольно значительные силы, да и Государыня не хуже кого-либо разумела важность удержания Кинбурна в наших руках, и очень озабочивалась его участью. Сентября 23-го она пишет Потемкину: “Молю Бога, чтобы вам удалось спасти Кинбурн”; 24 сентября; “хорошо бы для Крыма и Херсона, если бы можно было спасти Кинбурн”; 9 октября, до получения известия о кинбурнской победе: “пиши, что с Кинбурном происходит; в двух письмах о нем ни слова; дай Боже, чтобы вы предуспели в защищении”. Екатерина указывала Потемкину на недостаточность пассивных мер, на необходимость наступательных операций для спасения Кинбурна и Крыма. Допуская возможность взятия Кинбурна турками, она в одном письме говорит: «Не знаю, почему мне кажется, что А.В. Суворов в обмен возьмет у них Очаков».

С начала августа Суворов находился в Херсоне. Согласно плану обороны генерал-аншефу Суворову предписывалось прикрывать Херсон и оборонять побережье от Буга до Перекопа. Войска его стояли по обе стороны Днепра. Полки только что пополнили рекрутами, которые еще ничего не умели, и пока от них было больше мороки, чем пользы. В войсках свирепствовала дизентерия и лихорадка. Но готовить войска к войне было все равно надо.

– Ключ к захвату Херсона – Кинбурнская коса. А потому турки постараются начать, прежде всего, именно с нее! – говорил Суворов.

У Кинбурнской крепостицы на самой косе стояли в готовности четыре пехотных и два казачьих полка под началом старого соратника Суворова генерал-майора Ивана Река.

Турки имели обыкновение ежегодно высылать эскадру к Очакову. Однако на этот раз в очаковские воды пришел весьма большой флот, что было весьма подозрительно. Однако в остальном пока все было тихо. За долгие мирные годы между Очаковским сераскиром и кинбурнскими начальниками давно установились соседские отношения. 18 августа в Очаков из Кинбурна, как это нередко бывало, был послан по каким-то обычным делам полковник Ефим Булгаков, кузен посла в Турции. Принимавший Булгакова паша выглядел взволнованным. Без долгих разговоров он велел всем присутствующим удалиться, и когда за последним закрылась дверь, спросил:

– Есть ли в Кинбурне какие-либо важные новости?

– Да нет, никаких новостей нет. Все как обычно! – пожал плечами Булгаков.

– К сожалению, у нас новости есть! – качнул тюрбаном сераскир и вздохнул.

– Почему, к сожалению? – напрягся полковник.

– Порта объявила России войну, и брат ваш уже сидит на цепи в Едикуле! Мы с вами видимся, вероятно, уже в последний раз! Мой телохранитель выведет вас из крепости. Да смилуется Аллах над всеми нами!

Вернувшись в Кинбурн, полковник Булгаков немедленно известил о новости генерала Река, тот срочно отправил письмо в Херсон Суворову. Тот, не дожидаясь официальных известий, немедленно заложил для защиты гавани Глубокой и Херсона шесть земляных батарей и вооружил их орудиями.

13 августа Турция объявила России войну. 7 сентября Екатерина Вторая издала манифест о принятии дерзкого вызова.