Тем временем турки придвинулись от Очакова к Кинбурну и открыли по крепости бомбардировку, которая продолжалась несколько дней без перерыва. Вреда от этого особого не было. Впрочем, все понимали, что это только начало. Главные же силы Екатеринославской армии во главе с Потемкиным были еще далеко и только начали движение к турецким границам. К тому же Потемкин в это время из-за трагедии Черноморского флота пребывал в угнетенном состоянии, и на его помощь рассчитывать не приходилось.

12 сентября от стоящего под Очаковом турецкого флота отделились одиннадцать канонерских шлюпок и бомбарда. Подойдя к Кинбурнской косе, они открыли огонь по береговым укреплениям, повредив несколько строений и убив несколько человек. Через полчаса в ответ ударили крепостные орудия. Огонь был на редкость точен. Турки несли большие потери, но огрызались.

Перестрелка продолжалась всю ночь, а утром следующего дня на косу высадилось более 700 турок. Первыми неприятеля встретили донские казаки, приведшие турок в смятение, затем подоспели мушкатеры генерала Река. Бой был ожесточенный и кровопролитный. Наши выдержали атаку, а затем и сами ударили в штыки. Десант был разгромлен, и уйти не удалось никому. В довершение всего ближе к ночи от удачного выстрела разнесло в клочья турецкий линейный корабль. Разорванные человеческие тела находили за несколько миль от места взрыва. Лишь наступившее безветрие спасло турецкую эскадру от пожара.

14 сентября на Кинбурн примчался верхом сам Суворов. За себя в Херсоне он оставил генерал-поручика Бибикова.

– Это была лишь проба сил! Главные события еще впереди! – сказал генерал-аншеф, выслушав доклад о минувшем сражении Ивана Река.

Контр-адмирала Мордвинова генерал-аншеф просил двинуть Лиманскую эскадру для прикрытия крепости, но тот, по своему обыкновению, отмолчался, и суда к косе не направил.

Между тем 15 сентября турецкий флот в 38 вымпелов снова подошел к Кинбурну и начал обстрел. Навстречу ему устремилась одинокая галера «Десна» под началом мичмана Ломбарда, который на свой страх и риск решил помочь Суворову. Против всего турецкого флота у него была одна мортира и 16 трехфунтовых пушек.

Приняв галеру за брандер, турки вели себя настороженно и понемногу отошли под защиту очаковской батареи. Ломбард некоторое время их преследовал, но потом, поняв, что зарвался и будет окружен, в свою очередь, отошел к Кинбурну.

На этом попытки турок овладеть Кинбурном не прекратились. 30 сентября весь турецкий флот вытянулся в линию вдоль Кинбурнской косы и начал яростный обстрел русских укреплений.

Объехав под ядрами Кинбурнскую косу, Суворов заметил по движениям в турецком флоте, что там готовится что-то необычное.

– Вот теперь, кажется, начинается настоящее дело! – оценил полководец обстановку и послал гонцов за подмогой. – Артиллерии пока туркам не отвечать. Посмотрим, что они замышляют!

1 октября началась генеральная битва за Кинбурнскую косу. С восходом солнца более 12 тысяч отборных турецких янычар высадились на кинбурнский берег и, закрепившись на нем, не встречая сопротивления, начали свой марш к крепости, бывшей в двух верстах от места высадки. Помимо янычаров в высадившемся войске было много «неверных» запорожских казаков, переметнувшихся на сторону султана и теперь стремившихся заслужить его похвалу, убивая единоверцев.

Из хроники сражения: «Около 9 часов неприятель подошел к косе с двух сторон: на запад от Кинбурна, на самой оконечности косы, стали высаживаться с кораблей турки; восточнее Кинбурна, верстах в 12, пытались высадиться запорожцы, бежавшие в Турцию. Запорожская высадка была демонстрацией, для отвлечения русских от главного пункта атаки. Казаки приняли было запорожцев за русских беглецов, добровольно возвращающихся под свои знамена, но недоразумение скоро разъяснилось, и запорожцы были прогнаны. Высадка же турок на оконечность косы производилась беспрепятственно, под руководством французских офицеров; кроме того, для прикрытия судов турки вбивали в морское дно, невдалеке от мыса, ряд толстых свай… Турки высаживались с шанцевым инструментом и мешками и тотчас же принимались с поспешностью рыть неглубокие ложементы, наполняя мешки песком и выкладывая из них невысокие бруствера. Ложементы велись поперек косы, от Черного моря к Очаковскому лиману, до которого, однако, не доходили, ради беспрепятственного движения войск, причем свободное пространство загораживалось переносными рогатками. Ложементы вырывались параллельно один другому, по мере движения турок вперед; всех их было 14 или 15. При десанте турки имели всего одну пушку, взятую когда-то у русских».

Когда Суворову доложили о начале высадки, он отнесся к известию весьма спокойно:

– Пусть все вылезут!

К удивлению присутствующих, Александр Васильевич пошел к обедне, в окружении офицеров.

Чувствуя близкую победу, турки, по воспоминаниям очевидца, «чуть было не кричали викторию».

Предвидя замыслы противника, Суворов одну часть сил во главе с генерал-майором Реком оставил в крепости, вторую в полторы тысячи пехоты и донских казаков определил в засаду, а остальных поставил в резерве.

Первым, выйдя из крепости, в атаку на турок устремились батальоны Ивана Река. На флангах их поддерживали эскадроны Павлоградского и Мариупольского полков и донские казаки. Пехота шла по песку. Кавалерия двигалась по отмели, так как в мокром песке лошадям было легче скакать. Несмолкаемая канонада, ружейный огонь, крики, стоны слились в единый гул. Ядра и бомбы с турецких кораблей, подошедших к самому берегу, буквально сыпались на головы. Упавшие ядра пинали ногами:

– Ишь, проклятая, иди-ка отсель! Не до тебя нынче!

Что касается донских казаков, то они стремились во что бы то ни стало поквитаться с изменниками запорожцами, и не одна бритая голова с оселедцем скатилась в тот день в песок от острой казацкой сабли…

К трем часам пополудни турки подошли к крепости на дистанцию менее версты. В этот момент Суворов вывел из крепости полторы тысячи солдат Орловского и Шлиссельбургского полков. Генерал Рек, пренебрегая опасностью, ринулся вперед и штыковым ударом захватил десять ложементов противника.

Историк А. Петрушевский пишет: «После полудня турки сделали омовение, совершили обычную молитву на глазах у русских и потом стали приближаться к крепости. Им не мешали. Подошли на версту, а передовые под закрытием берега приблизились шагов на 200 к гласису. Тогда, в 3 часу дня, по знаку Суворова дал сигнал к бою – залп из всех орудий, обращенных к западной стороне косы. Первая линия быстро двинулась из крепости; два полка казаков и два эскадрона регулярной кавалерии, стоявшие по той стороне Кинбурна, обогнули крепость со стороны Черного моря и бросились в атаку на турецкий авангард. Он был почти весь уничтожен вместе со своим начальником. Пехота тем временем взяла вправо, сильным ударом опрокинула турок и погнала их к ложементам, несмотря на огонь турецкого флота, имевшего больше 600 орудий. Рек взял в короткое время 10 ложементов, но дальше проникнуть не мог; коса суживалась, стало тесно, и упорство турок возрастало. Орловский полк, бывший в первой линии, сильно поредел; Суворов двинул в бой вторую линию в помощь первой и приказал атаковать двум эскадронам. Турки, однако, не только выдержали, но, удвоив усилия, опрокинули атакующих и выгнали их из всех ложементов».

С турецким флотом вела яростную дуэль наша крепость. Удачными выстрелами уже были потоплены две канонерские лодки и шебека, несколько судов горели. Тем временем в бой вступила и одиноко стоявшая под Кинбурном галера «Десна» мичмана Ломбарда, который отразил атаку восьми неприятельских судов.

За этим боем с берега наблюдал Суворов, который позднее писал князю Потемкину: «…Атаковал весь турецкий флот до линейных кораблей; бился со всеми судами из пушек и ружей два часа с половиной и по учинению варварскому флоту знатного вреда сей герой стоит ныне благополучно под кинбурнскими стенами».

Забегая вперед, скажем, что инициатива Ломбарда Мордвинову показалась «вредным примером ослушания и недисциплинированности». Потемкину он написал: «Хотя он поступил против неприятеля с величайшей храбростью, но как он ушел ночью без всякаго повеления, то я за долг почитаю его арестовать и отдать под военный суд». Потемкин был иного мнения: «Я прощаю вину офицера. Оправдав хорошо свой поступок, уже должен быть награжден. Объяви, мой друг, ему чин, какой заблагоразсудишь».