Ты не имеешь никакого права навязывать эту мораль распятия ребёнку, у которого есть достаточно способностей и здравого смысла самостоятельно отыскать СВОЮ правду. Я не хочу, чтобы Франсуа тащил свою жизнь, словно святой осёл под поклажей, гонясь за морковкой священного рая на конце палки, предпочитая сердцу желудок! Я хорошо изучил вашу религию, а именно -- чего она стоит. И я знаю, чего она заслуживает как перед лицом смерти, так и перед лицом жизни. Она больше не имеет смысла, требуется всё лицемерие ваших священников, чтобы заставить её жить, дабы дурить вас. Ваша христианская буржуазия мертва, она окончательно прогнила во время этой войны.

Но, уверяю тебя, ты не смог сделать из меня и тебе не удастся сделать из Франсуа "хорошего-сына-с-дипломом-и-причастием", мы из породы Le Gloahec и мы не хотим становиться на колени для покаяния -- Виши существовал задолго до Виши, и Виши ещё не мёртв. Ты из тех, кто давал приют в своём сердце всем поражениям, потому что поражения нравятся Господу, потому что поражения заставляют слабых становиться на колени, потому что они заставляют просить "прощения", "милости".

Ни разу, будучи умирающим, избитым, голодным, замерзающим, один на один со смертью, ни разу я не согнулся. Моя единственная сила была в плеске моря о борт корабля. Моя единственная сила была в самой жизни, а не во всех ваших небесах-фальшивках.

(неполное)

U

Пондичерри 13 июня 1947

(Большинство представленных здесь писем адресованы давней подруге Сатпрема, Клари, венгерской еврейке из Будапешта, участвовавшей во Французском Сопротивлении. Она вышла замуж за администратора Колоний, который был частью Кабинета Управления Барона в Пондичерри. Так Сатпрем о ней узнал. Казалось, она сошла со страниц романов Достоевского. Клари была на десять лет старше Сатпрема. Ему в это время было 23 с половиной года).

Понди, 13 июня [1947]

Подруга, мне вас не хватает! Это любопытно, как ваше присутствие прибавляет мне жизни, стимулирует её. Я только что набил свою трубку, и пришла тишина, солнце спокойно может спуститься на мою маленькую террасу.

А затем видишь -- это не настоящее, я становлюсь безумным от заходящего солнца, и тишина уже не может войти. Хочется что-нибудь сломать. Неизрасходованная активность...

Я больше не пишу. Ибо прибыл в точку -- вернее, мои персонажи привели меня к точке, где я больше не могу плутовать и где у меня больше нет никакого желания искать решение.

Я посреди длинной главы: Франк в своей камере, ночью. Там есть другой заключённый, которого он не видит, и чьего лица он не увидит даже тогда, когда за ним придут завтра, на рассвете. Это диалог Франка со своей душой.

"Чувствуешь великую скорбь, наблюдая человеческую жизнь, -- говорил голос. -- Они затянуты в механизм обстоятельств, начала и конца которых они не ведают... и всё ЭТО приводится в движение слабыми ударами спермы и существует лишь для того, чтобы родить детей, которые в свою очередь живут лишь для того, чтобы родить детей, и так без передышки. Лишь служебные часы, галочки в заводском табеле, в субботу вечером совокупление, воскресная рыбалка, и снова завод, и снова деньги... Время от времени меню разнообразится какой-нибудь войной, тогда в них просыпается мужество начать всё заново, дети, служба, завод, а потом снова пойти на рыбалку... О! для них не проблема найти причину, чтобы умереть, проблема в том, чтобы найти причину жить".

Образ Дареса импонировал Франку, он снова представил себе его крупное тело, одетое в халат, треск дров в очаге и две худые длани, которыми тот размахивал безостановочно. "Войны и революции, -- говорил он, -- это каникулы!"

"К тому же, наиболее счастливы те, -- продолжал голос, -- у кого есть идеал, будь он христианским, коммунистическим или фашистским... Впрочем, ВСЕ люди являются идеалистами, существуют только фальшивые материалисты... и фальшивые идеалисты... -- и повторил медленно, -- ...да, фальшивые идеалисты".

- Почему вы здесь? -- прервал его Франк.

Человек, казалось не слышал.

"... жестокая потребность в энтузиазме и вере, работающая вхолостую, без приложения к объекту. Идеалисты без идеала, вот кто такие искренние люди, которые хотят остаться прозрачными. Это крах человеческого абсолюта и точка разрыва всего равновесия... Это крах веры, крах любви, крах интеллекта, крах Коммунизма и всех других систем... крах человека".

"Не сегодня завтра храмы и соборы превратятся в ИСТОРИЧЕСКИЕ памятники -- история литературы, это то, что более жизненно и более истинно для человека... Всё происходит так, как если бы наше прошлое постоянно рассказывало нам истории, а мы уже являемся прошлым тех людей, которые придут после нас. В конечном счёте, возникает множество историй НИ ДЛЯ ЧЕГО".

Франк чувствовал, как в нём рождалась великая тьма, которая, казалось, поднималась от самого основания эпох, струилась в крови людей и давила на их сердца -- словно саван, которым покрывают мёртвых, из почтительности, чтобы не видеть... И Франк чувствовал себя этим живым мертвецом, полностью завёрнутым во тьму, над которым плачут в неведении; мертвецом, совершенно одиноким, слепым, которого медленно несут к его неизвестной могиле.

О! Клари, я не могу решиться на этот абсолютный крах.

На данный момент я буду первым, кто рискнёт своей шкурой -- великая всемирная гражданская война. Но я прекрасно ЗНАЮ, что это ни к чему не приведёт, что это ничего не изменит. Клари!

"Я не верю в ваш справедливый грядущий мир, -- говорил голос, -- потому что пока существуют люди, будут существовать убийства или любовь... И если бы вдруг исчезла Родина, исчезли Деньги, пришлось бы изобрести других богов для кровавой жертвы... Нет, покой, справедливость -- это не для нас, потому что мы обязаны жизнью всему тому, что хочет умереть, чтобы освободить место; всему тому, что мы должны убивать в своём собственном сердце и в своём теле, которое бродит кругами. Один за другим все наши фантазёры покоя и справедливости обманывают свой мир. Теократы Востока или Египта. Аббаты и Сеньоры, рыцари, папы или мещане. Все, один за другим, все они потерпели поражение в своей миссии. И нынешние священники, вчерашние представители Лиги Наций, и капиталисты... ВСЕ. И завтра ваш "пролетариат" закончит убийствами и кровавой делёжкой церковного имущества то, что начиналось с таких волнующих надежд и чаяний".

"Но они проиграли, все они потерпят поражение... лучшие и чистые, потому что справедливость для париев, а братство для тех, кто умирает без рукопожатия одним морозным утром -- исключительно для тех, кто борется, кто страдает. Потому что радость создана для бедняков, а долги -- для банкротов..."

"Я верю в мир и справедливость лишь для тех, кто способен сдохнуть ради Них. Если у нас больше нет нужды умирать за что-то, то у нас нет права и жить. Всё складывается так, будто Смерть является той самой идеей, необходимой для справедливости и примирения!

"Нет... я не верю в ваш грядущий мир покоя и справедливости... потому что жизнь -- это бег, и тот, кто приходит к финишу, никогда не становится победителем, а тот, кто ближе всего к цели, проигрывает... Победитель, тяжело дыша, спешит по каменистой дороге под жгучим солнцем, задыхаясь, словно он готов выплюнуть в пыль своё сердце; с каждым шагом вперёд, вперёд, и снова ещё один шаг вперёд... с каждым шагом в направлении к невозможной цели".