Ваш верный друг

Б.

U

Валадарис, 1 октября [1952]

Бернару д'Онсие

Дорогой Бернар,

Ты будешь метать громы и молнии, ругать меня, но по крайней мере выслушай мои объяснения. Я думаю покинуть Уотсона.

Первая причина -- и немалая -- в том, что эта работа меня не интересует. Я увидел, какую жизнь ведёт старший Уотсон, какую Е.Уотсон, и могу предположить в лучшем случае, что будущее, которое меня ждёт, состоит в том, чтобы заменить того и другого и встать во главе слюдяного бизнеса в Бразилии. Если судить по моему двухмесячному опыту (я ведь не слепой. Не нужно десяти лет, чтобы понять, что к чему) и по жизни, которую ведёт Е.У., то что меня ожидает? тратить жизнь на разговоры с бразильскими продавцами более или менее жуликоватыми, отслеживать каждую партию слюды от кассы до кассы, заниматься в основном подведением итогов, себестоимостью, бюджетом и расчётом налогов, не выпускать из рук бразильский кодекс для постоянного ведения судебных тяжб с теми или другими, писать отчёты для Нью-Йорка и Лондона, поддерживать хорошие отношения с брокерами для параллельных обменов валюты крузейро-доллары-стерлинги, поддерживать тесные контакты со всеми бразильскими конкурентами -- мошенниками и ворами -- чтобы знать всю кухню, прогнозировать фонды и демпинговые удары... и т. п. В случае необходимости садиться в джип и отправляться в большие поездки для покупки шахт или партий слюды по хорошей цене. Именно такую жизнь ведёт Е.У. по десять часов в день, включая утро воскресенья. Именно это меня ожидает, если я преуспею (В данный момент я на стадии счётной машины, считаю таблицы скидок, а также устанавливаю процентные отношения. Ещё провожу солидную часть времени у верстаков завода для резки слюды, классифицируя слюду по восьмиградусной шкале качества прозрачности и по одиннадцати размерам). Моя нынешняя работа довольно отталкивающая, но отнюдь не она меня отталкивает. Меня отталкивают "перспективы на будущее".

На какие "компенсации" я могу надеяться? "Состояние", как ты мне пишешь? -- Нет. Тем более, что состоянием ты называешь весьма высокое положение с машиной, апартаментами в Рио, конечно же небольшой яхтой и, почему бы и нет, дорогой любовницей. Допуская даже, что грядущая ситуация будет ОЧЕНЬ прибыльной для меня, это не даст мне "свободу", как ты пишешь. Потому что я должен буду оплачивать это положение непрерывной работой, которая целиком меня поглотит (я вижу, как живёт Уотсон).

Наконец, это положение предполагает, что я навсегда осяду в Бразилии. (...) Бразилия меня не интересует. Это страна без души, без культуры, населённая самоуверенными дельцами и снобами. Разве что женщины красивы -- но нет спасения вне брака.

Нет, дорогой старина Бернар. Я не чувствую в себе мужества терпеть десять лет только для того, чтобы наладить жизнь мещанина. (...) Я готов быть благоразумным, Бернар. Но однако, ты не можешь просить меня закончить в этой шкуре, потерять десять лет моей жизни, в смертной скуке ожидать своего сорокалетия... чтобы потом "наслаждаться" приятным мещанским комфортом! Я предпочитаю неизвестность, я предпочитаю жизнь без уверенности в завтрашнем дне, когда ты свободен сесть на корабль, идущий до Африки или Тихого Океана когда заблагорассудится, и переживать самые разнообразные опыты. Жизнь в джунглях Гвианы была несравненно более интересной, чем та, которую я веду здесь или которую буду вести через десять лет с моими предположительно солидными зарплатами. Значит ли это, что я хочу провести свою жизнь в девственном лесу Гвианы? Определённо, нет. Но я предпочитаю быть бродягой, свободным кочевником, идти куда и когда хочу. Я предпочитаю быть авантюристом, в истинном смысле этого слова. В конце концов, поставь себя на моё место и перенесись на несколько лет назад (...). Я пытаюсь смотреть на вещи бесстрастно, но Бразилия слишком пуста, я не смог бы здесь жить. Понимаешь, в этой стране нет НИЧЕГО, кроме мужиков с усами, высший идеал которых -- водить Кадиллак; ничего...

Я хотел бы получить от тебя искренний ответ. В глубине сердца я ни на миг не поверю, что ты принял бы такую жизнь -- или я слишком плохо тебя знаю. Ты бы, конечно, предпочёл безденежье той жизни, которую я веду здесь. В конце октября я извещу Уотсона о своих намерениях, если ты не сможешь поколебать меня вескими "доводами". И тогда я планирую отправиться в Африку -- в конце ноября у меня будет достаточно, чтобы оплатить билет третьего класса до Дакара, там я отправлюсь в пустыню, которую я хочу изведать.

............

Дорогой старина Бернар, в ожидании твоей брани, обнимаю вас с Маник -- если ты позволишь.

Б.

Напиши мне. С нетерпением жду твоих "доводов", прежде чем решить что-либо окончательно.

U

(Ж.Н., другу детства Сатпрема)

Говернадор-Валадарис, 10 октября 52

Мой дорогой Ж.Н.,

Думаю, что на протяжении последних двух лет не было ни одного хоть сколько-то значимого для меня момента, к которому я не приобщил бы тебя. Это письмо должно было бы остаться здесь, возможно, потому, что мне хочется донести больше, чем простые слова, даже если это слова дружбы... Однако, испытываю потребность вновь подтвердить, что жизнь моя проясняется только такими людьми, которые, подобно нам, но на их собственном плане, осмеливаются, экспериментируют и всегда стремятся ко всё большему пробуждению. Не было ни одной из ваших радостей, ни одной из ваших немощей и невзгод, которые бы меня не настигли.

В прошлом году в Гвиане я написал тебе письмо, но оно осталось в моих бумагах. Написать тебе побудили меня не поспешные пара слов, которыми обмениваются между двумя поездками в гудящем как улей бистро; но некий образ тебя -- который навечно остался во мне -- тогда, вечером, когда мы расставались возле Инвалидов*. Спрашиваю себя, можем ли мы сделать что-то ещё, кроме того, чтобы бросить несколько взглядов, далеко-далеко, туда, где может выразиться нечто острое и мучительное, и разделяющие нас время и расстояние, и невыразимая связь, объединяющая нас в самых глубинах наших сердец. Я чувствую, сколь трудно описать всё, что нас объединяет. Могут ли нас ограничить эти неясные символы и знаки жизни, которыми мы обмениваемся сквозь дали, как два корабля в открытом море? Что мы можем? Что мы можем...

Хотелось бы рассказать тебе обо всех этих образах, встречаемых мною на протяжении двух лет; образах, в которых читается всё тот же вопрос. Некоторое время назад я получил письмо из Гвианы от парня (Жинести), которого я встретил однажды вечером в одном из убогих кварталов "бухты" в Кайенне. Смогу ли я передать тебе ясный взгляд этого парня, неподвижный, молчаливый, в углу этого притона, где он ел свой рис каждый вечер -- взгляд абсолютно изолированный, одинокий. Он не пил; казалось, это одиночество было для него лучше алкоголя. Мы поговорили. После бурной жизни в партизанском отряде в Индокитае Жинести случайно попал в Гвиану и довольно неожиданным образом выбрал работу в Почтовом Бюро -- целый год он стоял за кассой ("или как там это называется"...). Жинести, насколько я понял из его рассказов, немало испытал и был "готов ко всему": как к самоубийству, так и к выживанию, как к работе киллером, так и к монашеству; но поразмыслив, что всё это слишком "ярко", он предпочёл продавать марки. Я получил от него письмо через год после нашей встречи, хотя ничто не позволяло мне предположить, что мои слова как-то затронули его. Теперь он делает вид, что ищет золото в джунглях ("делать вид" было страховочной мерой для некоторых из нас).