Женщина, полурыдая, заторможенным голосом рассказывает, как она сначала подралась со свекровью (на вид пострадавшей было лет шестьдесят, сколько же тогда свекрови?), а потом угодила под машину, и что спина у нее болит, и только не бросайте меня, пожалуйста... "Скажите, ведь я хорошая? Хорошая же?.." - и в слезы. Твою-то мать, зачем ты так? "Все мы хорошие". - отвечаю я, не зная что и сказать. А что тут, собственно, скажешь? Может те, кто быстрым шагом проходят мимо нас, как раз таки сведущи? вне зависимости от количества отвращения на их лицах?..
Я выпытываю у женщины адрес и номер домашнего телефона. Она не понимает, где находится, но просит позвонить ее сыну. После разговора с ним и с другими родственниками, полного неловкого молчания, становится ясно, что можно было этого не делать - всем плевать, и сыну в том числе. Он, к слову, оказался моим тезкой. А женщина все говорила и говорила: "Не бросайте меня, не бросайте..."
Возвращается брат, чуть позже подъезжает "скорая". С переднего пассажирского сиденья выходит паренек чуть старше меня, основательно небритый и заросший. Брат потом сказал мне, что не единожды сталкивался с ним в больнице.
- Здравствуйте-здравствуйте, уважаемая! Давно не виделись...
- Я позвонил ее родственникам, но там всем плевать, вам дать телефон?
- Нее, спасибо, мы давние друзья.. да, дорогая моя? Поедемте? - и слушает ее стетоскопом.
- Ладно, спасибо вам. - пробормотал я.
- Да не за что.
Прошлой зимой я здесь же нашел пьяную старуху. Она пыталась уснуть в сугробе...
Небо едва не искрило в давящей тишине. Сумерки становились все гуще, но дождь так и не пошел - ни сейчас, ни ночью. Странный был день.
***
"...и вдруг вся широкая степь сбросила
с себя утреннюю полутень,
улыбнулась и засверкала росой".
Рюкзак я собрал очень быстро, а рано утром выскочил из подъезда и направился в сторону вокзала. Небо продолжало хмуриться, напряжения не стало меньше. Природа ощетинилась. Заметно похолодало и поднялся ветер.
"С самого начала дул жуткий ветер..."
Идти не далеко. Частный сектор встречает разношерстностью построек и приятной успокаивающей сонливостью. За бетонным забором похороненного метро у шлагбаума спит собака. Позади нее, в глубине, затихли глыбы "скорой" и "пожарной". Редкие прохожие бредут на работу, автомобили пытаются обмануть пробку, обещающую быть нешуточной. Впрочем, как и всегда.
Дорога ведет резко вниз, издалека докрикиваются женские возгласы репродуктора. С каждым шагом - все громче. Кошка осторожно шныряет около мусорных баков. От синей колонки тянется в сторону рельсов лужа. Вот уже виднеется брошенная "двадцать четвертая" "волга" и потрепанный виадук.
Вокзал как обычно живуч и кипящ. Сонные менты курят, мучимые скукой и ленью. Таджики, сбившись, сидят на корточках и молча ждут. Растерянно дрожат глазами сумасшедшие, не замечая и периодически натыкаясь на убегающих от них пенсионеров-дачников.
"Куда едем?" - миную площадь и подхожу к автобусам. Пассажиры либо взвинчены, либо абсолютно спокойны. Мужик, что стоит передо мной в очереди к кассе, расплачивается и закуривает. Его руки - тыльные стороны ладоней и фаланги пальцев -густо расписаны синькой. Табачный дым обволакивает своего родителя, позволяя укрыться в себе. А вот и мой черед.
Беру билет, нахожу глазами нужный автобус: белая "газель", задние стекла пестрят наклейками "никто, кроме нас", "Федерация ветеранов Афганистана" и им подобными, хотя "пестрят" - не слишком подходящее слово, но уж больно просится.
Нарастает духота. Водитель - молчаливый, невысокий, но коренастый, с чуть седыми усами. На нем красная олимпийка "Russia". С зеркала заднего вида в салоне свисает герб ВДВ. Я кладу свой рюкзак в ноги, сев спиной к движению прямо за спиной водителя. Говорят, это самое безопасное место - мне все равно. Пристегиваю ремень и жду.
Салон постепенно наполняется и теперь мы готовы. Усач включает "первую", и автобус пристраивается в автомобильный поток. Начинает играть радио. Еле движемся, постепенно запотевают окна, хочется спать. Пассажиры клюют носом, иногда чья-нибудь голова, дергаясь, падает на грудь хозяина, я - не исключение. Когда минуем мост - сворачиваем на Семафорную и теперь едем гораздо быстрее, но все равно - не достаточно.
Мелькают хрущевки, гаражи, сервисы, шинки, склады и павильоны. Иногда рядом вдруг возникают рельсы с родными товарными вагонами "новотранс". Вдоль дороги расставлены сонные автопоезда.
Вспыхивает красный сигнал. Мы останавливаемся на ж/д переезде. Водитель опускает стекло, не торопясь закуривает. Свет фар отражается о шлагбаум. Гремит китайский дракон товарняка: еще, еще, еще, еще... Окурок беззвучно ударяется об асфальт, искрит и гаснет, а состав все идет.
На мгновение - тишина и звон в ушах. Затем - взвывают десятки двигателей и жизнь продолжает движение. В "газели" пахнет бензином, может сонливость скорее связана с этим, чем с утром, духотой и неспешностью?
Черная линия перечеркивает город, постройки редеют. Радио сперва поперхивается, затем срывается на шум и замолкает. Щелчок магнитолы, хруст коробки передач. Водитель резко поддает газу, будто проснувшись и разбудив машину, и мы взлетаем. Ветер все больше пронизывает салон, выдувая дрему и пары топлива. В путь.
Пассажиры разом берутся шуршать пакетами: кто-то достает перекус, воду, кто-то - надувную подушку, книгу или плеер, а я всего лишь не хочу ничего упустить в дороге.
Небо - серое, металлическое. Кругом так любимые мною холмы с пролесками. Немного еды, воды - и пропадай неделями, не видя себе подобных.
Ехать еще около десяти-двенадцати часов. Может, чуть больше. Первый раз останавливаемся недалеко от Уяра. Полуброшенная кирпичная постройка с кафе, магазином и шинкой. Водитель пьет кофе. По разбитому асфальту врывается местная голытьба на убитой "хонде". Бесплатный туалет ничем не удивляет: складывается ощущение, что у лишь незначительная часть племени человеческого меет им правильно пользоваться - стены и потолок нисколько не чище дощатого прогнившего пола, где нет ни сантиметра пространства, куда можно ступить без страха, вот что надо показывать делегациям, вот она - наскальная живопись, абстракционизм, спонтанное искусство и торжество бессознательного. Быть может, именно так выглядели "грязные протесты" в Ирландии?
Рядом в кустах мелькают непосредственные женщины и девушки из нашего автобуса, отчего-то пробуждая ассоциации с известной картиной Петрова-Водкина и с "Танцем жизни" Мунка.
На обратном пути к "газели" мне улыбается ржавый остов павильона. Грязно-зеленый цвет и решетки.
- Вез я однажды из аэропорта каких-то монашек. Так они всю дорогу там - сзади -молились - шур-шур-шур, шур-шур-шур... да так заунывно, что я чуть не уснул... - неожиданно говорит мне водитель, хитро улыбаясь, выбрасывает на дорогу пластиковый стаканчик и окурок, после чего призывает двигаться дальше.
Чем ближе к Канску, тем меньше холмов, но больше полей. Фиолетовый иван-чай, по-вангоговски желтая люцерна. Пасмурность рассеивается. Трасса полупустая, чаще встретишь фуру или тягач, чем легковушку. Водитель неистово давит на газ.
Вот уже совсем распогодилось - природа вновь совладала с нахлынувшей было истерикой. Змеиный нрав дороги задает темп. Если смотреть в окно задних дверей, то все это напоминает комбинированную съемку, в памяти всплывают экранизации "Заводного апельсина" и "Страха и ненависти". "Газель" лихорадочно мечется из стороны в сторону. Сперва ты даже уверен, что если не сейчас, то на следующей дуге мы обязательно к чертовой матери перевернемся, но потом постепенно привыкаешь и успокаиваешься. Единственным, с чем я так и не определился, и что заняло мою голову на довольно продолжительное время, был вопрос: как все-таки страшнее - лицом к стороне движения или же - как сижу я; то есть видеть или не смотреть? И к чему ты, собственно говоря, привыкаешь: к возможной гибели или к характеру езды?
