– Забавная эта вещь – фотокарточка, ей-богу! Раньше картины рисовали, портреты, а сейчас – чик! – и готово! – улыбнулся он, обнажая гнилые зубы. – Ну проходите давайте, коль не за спиртом.

Зашли внутрь. В комнате было прохладно, после жаркой пыльной улицы в самый раз. Огромная, размером с повозку, глыба льда, специально сюда привезенная и покоящаяся у дальней стены, создавала в помещении необходимую температуру.

Корб вытер взмокший лоб, стал осматриваться; отошел в сторону, разглядывая каталки и различные медицинские приспособления. Посмотреть было на что. Различного размера резаки, от крохотных, не больше мизинца младенца, до огромных, мясницких, коими антрекот кромсать в самый раз, пилы, зубила, черпаки и иные причудливые приспособления, о назначении которых можно было только с ужасом догадываться.

Отшатнувшись от разложенного инструментария, неуверенной походкой Корб приблизился к столам, где лежали трупы. Украдкой внимательно изучил их. Потом, бледный, толи от холода, толи от вида покойников, быстро вернулся к Дитриху и гробовщику.

– Дитрих, – шепнул он. – Здесь все девять человек с фотографий. Не хватает только одного. Того самого.

Дитрих неопределенно покачал головой. Спросил:

– Антон, расскажи про этого человека, что на фотокарточке.

Покойницких дел мастер еще раз глянул на фотокарточку, неопределенно ответил:

– А чего рассказывать? Мертвый он. Помню, привезли его ко мне. Вот и все. Чего еще надо-то?

– Он еще в морге? – вмешался в разговор Корб – Можете нам его показать?

– Не могу. Я закопал его уже. Похоронил. Чего почём зря разлёживаться? – гробовщик вернул карточку. – Закопал, да, именно так. Закопал и всё тут. Пусть земля ему будет, как говорится. А лежать у меня тут, место занимать, это я не позволю. Не для отдыха лежаки тут делали, чтобы…

– Посторонись! – крикнули позади, и Корб от неожиданности отпрыгнул в сторону.

Двое крепко сбитых парней с одинаковыми похожими на тыкву головами и взглядами, не обременёнными мыслью, вкатили в комнату тележку, на которой, подрагивая от тряски, лежало тело. Грязная с желтыми пятнами простыня съехала вниз, открывая жуткое лицо покойника. Рукоять ножа утопала в левой глазнице, открывшийся рот скривило в последнем беззвучном крике.

От этого вида Корб только охнул, еще сильнее побелев.

– Видал? – деловито произнес гробовщик. – Умирают как собаки. Каждый день привозют. А мне управляйся тут с ними. Так говоришь, нету у тебя выпить, да?

– Что случилось, господа? – из тёмного закутка подсобки выскочил еще один мужчина. Двумя жестами быстро распорядившись положить тело в нужное место, он подошел к присутствующим. Движения его были плавны и в какой-то мере даже гипнотизировали. Желчное бритое худое лицо, словно маска не выражало никаких чувств. Протерев монокль об халат, и обхватив его бровью и щекой, словно беззубым ртом, незнакомец пристально изучил гостей.

– Они не туда попали, ей-богу! – протараторил гробовщик, спешно выпроваживая Дитриха и Корба в спину. – Болваны, что с них взять! Идите давайте, подобру, как говориться!

Дверь с надсадным треском захлопнулась, отторгая Дитриха и Корба из приятной прохлады в летнюю липкую жару.

– Я же сказал, что человек на фотографии мертв, – произнес Дитрих, отряхивая пыльные штанины.

– Слова полупьяного для меня не являются доказательством! Я не видел главного – тела. – Корб взглянул на Дитриха. – Признайтесь честно, что вы схитрили. Зачем весь этот балаган?

Дитрих, не вытерпев, сплюнул под ноги, с досадой махнул рукой.

– К чёрту! Всех денег не заработать! Верну я вам всё. Завтра верну. Если желаете, занесу прямо домой к вам. А сейчас позвольте с вами распрощаться. Надеюсь, дорогу домой вы найдете без меня? Признаться, надоело мне всё это. Терпение лопнуло! Надо горло смочить, у меня, кстати, сегодня праздник – я закрываюсь!

– Кто эти люди?

– Да так. Знакомые.

– Антон, ты же меня знаешь. Я шутки шутить не люблю. Я тебе голову отрежу.

– Я же говорю, просто знакомые.

– Знакомые? Как зовут?

– Старика вроде Дитрихом величают.

– А тот, худой, с усами?

– Того я впервые вижу.

– Не ври мне.

– Я не вру. Честно.

– Зачем они приходили?

– Просто так.

– Просто так, паскуда, к тебе никто не ходит. Ты гробовщик, а не продавец ванильной карамели чтобы к тебе просто так ходить! Выкладывай всё на чистоту!

– Да, я…

– Видишь скальпель? Я тебе глаза вырежу. Я тебя на ремни располосую, я тебя…

– Фотографировать приходили!

– Фотографировать?

– Да. Это как картину нарисовать, только быстрее и натуральнее.

– Знаю я что это такое. Что они фотографировали?

– Как что? Трупы.

– Трупы?! Трупы?!! Я тебя, паскуда, сейчас четвертую!

– За что?! Не надо! Ой-ёй!

– Иди сюда! Вылезай из-под стола!

– Нет!

– Живо!

– Не надо меня убивать!

– Зачем им эти фотографии?

– Не знаю! Честное слов не знаю. Дитрих не говорил. Может, этот, – как его? – пост мортем?

– У этих трупов, паскуда, родственников нет! На кой дьявол ему этот пост мортем? Тут что-то другое. Не спроста всё это. Ты разговаривал с ними обо мне?

– Нет! Конечно, нет! Как я мог?

– Смотри у меня! Если кто-нибудь узнает обо всём, что тут творится, я тебя живьём закопаю! Ты меня понял?

– Конечно понял, отчего не понять?

– Вот тебе скальпель, иди к старику и убей его.

– Что…

– А потом убей того, усатого. И смотри, аккуратнее, чтобы тебя никто не увидел.

– Они же не виноваты! Они ничего не знают!

– Виноват ты! Позволить запустить их сюда, да еще – подумать только! – разрешить фотографировать трупы! Ты болван! Денег хотел подзаработать? Я тебе мало плачу?

– Нет-Нет! Хорошо платите.

– Ты совершил ошибку. Я этого не люблю. Но время ещё есть всё исправить. Иди и убей их. Обоих. Иначе я убью тебя.

* * *

Это был обычный дом, ничем не примечательный, может, чуточку больше и с медными начищенными до блеска дверными ручками, не в сравнение с другими домами, где дверные ручки сделаны были из дерева и ржавых гвоздей, а то и вовсе отсутствовали. А тут круглый полированный набалдашник, в руке сидит как влитой, так и охота рвануть на себя.

На стук долго не открывали, Дитрих думал уже уходить, как раздались торопливые шаги, и дверь распахнулась.

–Добрый день, – сказал Дитрих, сняв шляпу. – Я деньги принёс. За не выполненный заказ.

Корб, взмыленный, с растрёпанными волосами и глазами, не по обыкновению своему округленными, даже не взглянув на деньги, схватил Дитриха за шиворот и живо втащил в дом, с грохотом захлопнув дверь.

«Будет бить», – подумал Дитрих, примериваясь взглядом к чугунной статуэтке голой бабы – в случае чего такой и отбиться можно.

– Дитрих! Дитрих! – Корб будто сошёл с ума. Не в силах сказать что-либо ещё, он вцепился ему в локоть и стал судорожно трясти, постоянно оглядываясь на дверь.

– Что случилось? Что с вами?!

– Я видел, Дитрих! Видел своими глазами!

– Что видели?

Корба этот вопрос словно поставил в тупик. Он задумался, что-то пробубнил себе под нос, потом растеряно поглядел на Дитриха и, не зная с чего начать, спросил:

– Вы пьете?

– Бывает, – смущенно ответил тот.

– Да, действительно, надо выпить. Мысли придут в порядок. Боже, я ведь действительно это видел, своими глазами!

Корб метнулся к журнальному столику, туда, где стоял графин, трясущимися руками с трудом наполнил стакан прозрачной жидкостью, половину расплескав. Протянул гостю. Дитрих отхлебнул чуток и с удивлением обнаружил, что это крепчайший шотландский самогон, какой пьют только самые отъявленные моряки. Таким напитком согреться можно даже в самый холодный шторм. А как уж он бьет в голову, о том легенды ходят.