Свой стакан Корб осушил в два глотка, скривился, не удержавшись, закашлялся. На глазах навернулись слёзы.

«Силён!» – с почтением подумал Дитрих, глядя на раскрасневшееся лицо Корба. Потом, перекрестившись, последовал его примеру. Словно и не жидкость вовсе, а смесь из стекла и расплавленного металла залилась в утробу, прожгла горло, желудок, растеклась огнем по животу. Стало тепло, приятно.

Они уселись в кресла у камина, Корб плюхнулся глубоко, небрежно, закатив глаза, Дитрих присел на самый краешек.

– Я деньги принёс, – повторил Дитрих не громко. Протянул мешочек.

– Нет, деньги оставьте себе. Вы меня не обманывали.

Корб посмотрел на Дитриха круглыми полными ужаса глазами. В них уже искрились хмельные огоньки. Севшим голосом прошептал:

– Я видел мертвеца!

Словно обожгло уши. Дитрих скривился, с неохотой спросил:

– Какого мертвеца? Это вам должно быть почудилось!..

– Нет, не почудилось! Я вправду видел! У меня очень хорошая память на лица. Я не мог ошибиться.

– Бросьте, Корб. Это от усталости. Мне вот иногда тоже кажется, что по улице гуляют люди, которые мертвые уже как вроде. Но мы-то с вами, взрослые люди, понимаем, что такого не может быть. Это от усталости, точно говорю, – Дитрих нервно рассмеялся.

Корб веселиться и не думал. Он наклонился вперед, ближе к Дитриху, и, словно опасаясь, что его слова могут услышать посторонние, едва слышно прошептал:

– Тот морг, вы помните? И зачем я только согласился на ваши уговоры идти туда? Я видел там всех мертвецов, которых вы снимали. Решил удостовериться, что вы меня не обманывали, а фотографировали именно покойников. Будь я проклят, если в тот момент они не были мертвы! Мертвее не бывает! А потом… я возвращался домой, зашел в пару лавок. И уже почти у самого дома… идёт навстречу! Вот его фотография, на столе.

Дитрих глянул на стол. Там тыльной стороной вниз лежала фотокарточка. Он поднял снимок, поглядел на лицо. Да, этот точно мёртв. Дитрих тоже его помнил.

– Он живой, идёт навстречу, переваливается так, неуклюже, лицо синюшное. Я глазам своим не поверил. Пригляделся – точно он! Живой! Дитрих, слышите? Жи-вой!

Корб вновь схватил Дитриха за локоть и начал трясти.

Дитрих хотел сказать, что такого просто не может быть, но перед глазами всё кружила мясная лавка и тот…кто? призрак? хмельной туман? живой человек?

– Это от усталости, – наконец прошептал Дитрих, но не поверил своим словам.

– Дитрих, я сошел с ума? – с надеждой спросил Корб.

– На сумасшедшего вы не похожи. А если и так, то тогда я тоже безумен, – Дитрих поднёс стакан к губам, но тот оказался пустым.

– Я принесу ещё, – спохватился Корб. Встал, слегка запинаясь, ушел в другую комнату. Долго гремел стеклом, ругаясь.

Дитрих поднялся, его тут же начало качать – он понял, что шотландский самогон уже порядочно ударил в голову. В ожидании новой порции крепкого пойла решил оглядеться.

Богатое убранство комнаты не сразу бросилось в глаза. Всё сдержано, строго, без лишней помпезности. Но одного прикосновения к столу хватило, чтобы понять, что сделан он из красного дерева, а углы оббиты серебряными резными вставками. За такой надо выложить кругленькую сумму. Работа мастера.

Стены украшены шпалерами тонкой работы, в углу светильник, отполированный до зеркального блеска. Около оббитого кожей кресла удобно расположился небольшой шкаф, забитый толстыми фолиантами.

Каждая вещь здесь пахла чем-то безумно дорогим – кожей, ароматным табаком, заграничными пряностями, столетним дубом, духами из последних коллекций парфюмеров. Дитрих спрятал руки в карманы, боясь дотронуться до чего-нибудь и обесчестить эту чистоту своими пропахшими щелочью и кислой капустой заскорузлыми пальцами.

Ещё одной особенностью комнаты были картины, в неимоверном количестве висели они на стенах, и еще с два десятка лежало в углу, словно ожидая своей очереди. На одних были изображены неизвестные ему люди, в странных одеждах-накидках, а то и вовсе голые, на других – пейзажи, до боли знакомые сердцу – Иерихон и его окрестности. Вон вид на озеро, вон каменный утёс, где в прошлом году разбился Отрыжка-Роб, вон лес, с другой стороны которого живёт гробовщик.

Дитрих поежился.

Захотелось выпить ещё.

Словно читая его мысли, в комнату вернулся Корб.

– Красивые картины, – произнес Дитрих, благодарно принимая из рук Корба наполненный стакан.

– Это мои картины. Я – художник.

– Ваши? То есть вы их нарисовали?

– Да.

– Очень красиво, правда. А вот этот дядька – это ваш родственник? Может дед? Похож чем-то.

Корб смутился.

– Это же Юлий Цезарь!

– Цезарь, – эхом повторил Дитрих. – Да определенно есть сходство с вами. Все-таки дед, я прав?

Корб невесело улыбнулся. Потом глаза его заблестели, он поставил стакан на стол и махнул Дитриху рукой.

– Пойдёмте, я покажу вам свою последнюю работу.

Они миновали коридор, поднялись по винтовой скрипучей лестнице на второй этаж и очутились в мастерской.

Среди всеобщего хаоса холстов, бумаг, набросков и банок с краской посреди комнаты стояло полотно, огромных размеров, около двух метров в высоту и трёх в длину. Картина была ещё не завершена, но и то, что было нарисовано, заставило Дитриха мгновенно протрезветь.

– Так вот вам зачем понадобились фотографии мертвецов… – хлопнул он себя по лбу.

Корб улыбнулся. Пояснил:

– Картина называется «Падение города». Как вам? Нравиться?

Дитрих подошел ближе. От неоднозначности чувств раскрыл рот.

Город – несомненно, Иерихон, – главная площадь, на которой нарисованы люди. Они в панике, в той стадии её, когда ещё миг и безумство ослепит глаза, и они рванутся напролом, прочь, подминая всё живое под себя, не различая штыков и ям, лишь бы спастись, уйти прочь из западни. Дома превратились в развалины – камни и пыль. Кого-то придавило обрушившейся стеной, среди обломков видны части человеческих тел. Горят соломенные крыши. Маслянистый дым стелется по земле. Собаки надрывно лают, но предотвратить случившееся уже не могут. Солдаты храбро защищали город, но теперь они мертвы – их тела подмяла под себя вражеская конница, на копьях висят ошметки тел. Лица погибших, маски смерти, выражение боли. Эти лица, эти гипнотические лица, так знакомы! Проклятье!

– Погибшие люди на картине… вы срисовали их с моих фотографий. Но зачем?!

Дитрих смахнул холодный липкий пот со лба, нервно стал почесывать свою бороду.

– Достоверность, – ответил Корб. На его лице играла едва заметная улыбка – он был доволен, что его работа произвела впечатление. – Для меня каждая деталь имеет значение. Не хотел срисовывать мертвецов с живых людей, – суеверный я в этом плане, – поэтому обратился к вам.

– Будь проклят тот день, в который я родился! Эта картина – у меня холодок по спине пробежал! Господи, а местность! Я знаю этот район – это ведь центральная площадь.

– Верно.

– А зачем?.. – Дитрих не смог сформулировать вопрос до конца.

– Иерихон – это то место, о котором я узнал случайно. Был как-то раз проездом. Как увидел, сразу понял – здесь будет написана моя следующая картина. Видите ли, места для меня имеют огромное значение. Они дают мне силы, вдохновение. Это не увидеть глазами, только почувствовать на уровне сердца. Пространство начинает оплетать тебя невидимыми жгутами силы и уже невозможно вырваться. Иерихон – как раз такое место. Место силы. Но силы тёмной. Такое тоже бывает. Поэтому картины получаются несколько мрачными. Я долго продумывал сюжет, подбирал ландшафты, но, увидев этот город, отбросил всё. Просто начал рисовать первое, что пришло в голову. Сделал сотню набросков и эскизов. Ходил по городу, смотрел. А потом меня словно осенило. Словно пришло откуда-то сверху. И я начал писать эту картину.

Корб, довольный реакцией Дитриха, утёр ус.

– В основе картины лежит один библейский сюжет. Там рассказывается…

Дитрих качал головой, то, подходя к холсту вплотную, то, рассматривая издалека. Взгляда он был весьма отстраненного и едва ли слышал и части слов Корба – был весь погружен в изучение шедевра.