Мне не слышно, о чем спорят охотники, но периодически в мою сторону бросают злые взгляды и очень жарки обещания, от которых у меня вянут уши. Большую часть я не понимаю, но благодаря богатой фантазии легко додумываю.

Громче и чаще всего люди произносят слово «ведьма». Первое время грешу на свои знания языка, но ровно до тех пор, пока от толпы не отделяется девчушка – невысокая, худенькая, угловатая, как и все подростки. Ее темные волосы напоминают воронье гнездо, да и внешний вид у нее такой, точно сама свалилась оттуда. Она одета в странные, аляповатые лохмотья, состоящие из сотен ленточек.

Но пугает меня отнюдь не ведьма, а послушные, словно дрессированные собаки, лениво идущие рядом свароги, достигающие в холке ей почти до плеча. Первый – старый знакомый – снежно-белый зверь, и при свете видно, что голубые всполохи в густом меху той ночью мне не привиделись, его шкура покрыта морозным инеем. Второй сварог песочно-желтый, будто посыпан золотой пыльцой, в размерах он уступает своему собрату, но опасностью от него разит ничуть не меньше, каждое движение наполнено угрозой.

Добегался ты, Тео. У них же на лбу крупными буквами написано – закопают живьем в землю, а потом еще и потопчутся на могиле, сволочи.

Ведьма останавливается в метре от стены и проводит рукой по воздуху, оглаживает невидимый барьер, а потом отрицательно качает головой. Из всей ее речи мне удается выцепить что-то про утро. Охотники в ответ бранятся, щедро делятся со мной обещаниями и отходят в сторону пролеска, чтобы разбить лагерь на ночь. Последней идет девчушка в окружении своей своры. Белый сварог оборачивается, безошибочно находя меня в тени стены и внимательно изучает, порождая тревогу. Отворачиваюсь и поспешно спускаюсь вниз, уговаривая выбросить из головы странный взгляд. Это всего лишь зверь. Но безбожно красивый, чертяка! И даже близость опасности не может притушить мое восхищение.

У меня есть несколько минут до того, как сядет солнце, и тени – хищные, прожорливые тени – выйдут на охоту, выпущенные на волю темнотой, и раскинут свои призрачные сети, высасывающие вслед за жизнью саму душу. Забредаю в ближайшую церковь и, пробравшись вдоль длинных лавок, ложусь на алтарь, без особого интереса осматривая витиеватые узоры, сплетающиеся в шестиконечную звезду. Камень нагрелся за день, а до остального мне нет дела.

Глаза закрываются сами собой, и я засыпаю, уже не видя, как из черноты появляются щупальца, жадно облизывающие давно мертвую землю, а призрак вдруг оживает, наполняется многоголосым шепотом, в котором не разобрать и слова. Его заглушает испуганный вой собак, оставшихся за воротами и не смеющих переступить черту. Страх – самые надежные цепи.

Ночь опускается на мир черным саваном, а в очередном сне меня преследуют небесно-синие с бирюзовыми всполохами глаза. Уже не вижу, как на алтарном камне призрачным светом вспыхивают руны, впервые за много лет наполненные энергией.

Это меня и спасает.

***

Солнце поднимается лениво-медленно, с неохотой, окрашивая воздух в медово-теплые тона и прогоняет ночные кошмары. Тени пугливо прячутся в глубоких провалах колодцев и среди развалин домов. Ярко-желтые лучи слепо шарят по выжженной земле, забираются в трещины стен и с опаской заглядывают через прорехи крыши в церковь, освещая алтарь и согревая вымерзший воздух.

Звериная часть просыпается первой, она обеспокоенно принюхивается и дотошно выискивает причину тревоги. Стоящие торчком уши нервно шевелятся, улавливая среди привычного шума листвы по-кошачьи мягкие, крадущиеся шаги. Открываю глаза, но картинка плывет, цвета перетекают из одного в другой. На то, чтобы придти в себя уходит с десяток драгоценных секунд, за которые сердце успевает сделать несколько кульбитов.

Собственная беспомощность вызывает глухую, бессильную ярость.

Неловкая попытка подняться отдается болью во всем теле: от кончика носа до хвоста, словно огонь прошелся по оголенным нервам и засел глубоко под ребрами тлеющими углями. Попытка встать оказывается провальной. Падение выбивает остатки воздуха из легких. Дышать тяжело, почти нереально. Все, на что меня хватает, – отползти как можно дальше от входа, вжаться в каменную кладку, затаится.

Глупо надеяться на то, что меня не найдут, но мечтать-то не запрещено?!

Страха нет, только злость. Пусть попробуют сунуться.

Первым в церкви появляется знакомый сварог – превосходство в каждом движении. Эту тварь я уже тихо ненавижу, желая притопить в ближайшей луже. Зверь замирает на пороге белой тенью и безошибочно находит меня взглядом, будто на моем хвосте маячок висит. В синих глазах заметны самодовольные нотки. Сейчас от него не пахнет угрозой, лишь силой вперемешку с любопытством. Сварог не таится, не ждет подвоха, идет по проходу так, точно знает все наперед. Ликует, тварь.

За ним, отставая на несколько шагов, следует ведьма. Вблизи она оказывается моложе – девочка с очень серьезным взглядом и фальшивой улыбкой, а ее наряд – нелепее, чем виделся со стены. Сшитое из лоскутков ткани платье не прячет болезненной худобы, оно висит на тощей фигуре мешком, как на пугале. На белой коже светло-серые символы - странные дуги, перечеркнутые крест-накрест вьющимися полосами. Узор покрывает щеки, шею и пепельной дорожкой прячется под одеждой. В длинные косы вплетены скрученные веревки с узелками, а запястья унизаны браслетами – деревянные, всех оттенков коричневого бусины на тонкой нитке.

Странное создание. Ведьма вызывает лишь глухое раздражение и еще неясное беспокойство. До нее мне нет дела, куда больше тревожат мужчины, замирающие на пороге церкви каменными истуканами. Они топчутся на месте, многозначительно переглядываются, подстегивая друг друга грубыми шутками до тех пор, пока в компании не появляется лидер – либо очень храбрый, либо очень глупый. Он делает первый шаг, самоуверенно направляясь ко мне, а за ним, как на привязи, следуют остальные.

Второго сварога среди них нет. Надеюсь, они его не съели, от этих варваров что угодно можно ожидать.

Охотников мало, всего четверо, а псов и того меньше. Видимо, смельчаки нынче не в почете. Мужчины, увешанные массивными ножами и трофеями, боязливо озираются по сторонам, страх читается в каждом движении – суетливом и дерганном.

Предупреждающе оскаливаюсь, угрожающий рык вибрирует глубоко в глотке, уши плотно прижаты к голове. Ведьма подходит ближе, благоразумно останавливаясь в нескольких метрах. Не обращаю на нее внимания, куда больше занимает сварог, не сводящий с меня взгляда и словно ждущий чего-то. Он делает шаг к алтарю слишком неожиданно, отчего испуганно дергаюсь, будто надеюсь раствориться в стене, но зверя опережают.

На меня набрасывают сеть, по которой пробегают электрические разряды. Она жалит, заставляет приглушенно заскулить от боли, забиться в странных, липнущих к шкуре путах, отчего я увязаю в ней сильнее, как муха в паутине.

Перед глазами вспыхивают белесые фейерверки, и картинка мира смазывается, стекается в одну большую кляксу. Пространство вокруг наполняется надоедливым звоном, заглушающим все остальные звуки.

Когда проходит первая волна боли, становится легче. С громким шипением втягиваю воздух между зубами. Моргаю раз, другой, пытаюсь сосредоточиться на том, что кричит девчонка. Слова доносятся до меня, как через толщу воды.

- Прекратите. Сварог – мой! Мы договаривались! – звонкий голосок режет по ушам. Вот пискля.

Ведьма загораживает меня от охотников, широко расставив руки. Получается совсем не внушительно, и эта мысль рождается не у одного меня в голове: мужчины издевательски улыбаются, с бравадой помахивая ружьями в опасной близости от девчонки. Неуловимой тенью, совершенно бесшумно, рядом с ней встает зверь.

Ответ побледневших, а самых впечатлительных – посеревших охотников я не очень понимаю, они говорят быстро, постоянно вставляя слова, которые, видимо, заменяют в этом мире мат, но общий смысл и так ясен – кто сильнее, того и добыча. Уверенности в их голосе поубавилось, но все равно они смотрятся внушительно, оружие вдохновляет на подвиги. И смотря на мелкую соплячку, я ставлю на мужиков. У них и ружья есть, и оскал по-настоящему звериный, а на лицах читается жажда наживы и ни намека на интеллект.