Альфа приоткрывает рот, на мгновения даже не зная, что сказать, но опомнившись, возмущенно восклицает:

— Наглая ложь.

Растягиваю губы в широкой, полной ехидства улыбке.

— Нет, шантаж.

— Щенок.

— Естественно, — киваю головой. — А теперь вернемся к моему вопросу. Не можешь словами, объясняй на пальцах.

— Светлоликий! Скай совсем не занимается твоим воспитанием, — скорбным тоном произносит Далет.

— Я ему передам.

— Ладно. Считается, что мать дает жизнь звериному началу сварога, а тот, кто помогает с первым обращением — человеческому началу, его личности, его сознанию. В древние времена их называли Создателями. Для сварога его Создатель сродни богу.

— А для Создателя?

— Словно ребенок, унаследовавший часть его души.

— Все? — на всякий случай уточняю я, стараясь не ржать и не улыбаться уж откровенно издевательски.

Далет догадывается и осуждающе качает головой.

— Ты не понимаешь, Тео. Ты не знаешь, через что проходит каждый Создатель, помогая перекидываться сварогу в первый раз. Ты становишься частью него, впитываешь его эмоции и мысли и делишься своими. Каждый Создатель любит своего ребенка и никогда не причинит ему вреда.

— А не может Скай любить меня менее возвышенно и более приземленно?

— Тео, — мне не нравится тон, котором произносят мое имя, и не нравится взгляд Далета. Это не злость, а жалость.

— Что «Тео»? — разочарованно и глухо. — Я хочу, чтобы его платоническая и абстрактная любовь превратилась в материальную.

— Ты не отступишься?

— А должен? Он уже давно перешагнул эту грань, просто сам еще не осознал. Знаешь, Далет, когда Скай обнимает меня по ночам, то совсем не похоже, что он видит во мне ребенка.

— Всему виной твой возраст. Ему тяжело видеть в тебе ребенка. Первое обращение происходит в первые месяцы жизни сварога.

— Тогда Скаю повезло, — пожимаю плечами. Поднимаюсь со скамейки, на этот раз ничего не задевая и не роняя.

Далет улыбается тепло и совсем немного снисходительно.

— Возможно.

Уже на выходе оборачиваюсь через плечо. Подмигиваю Далету, лукаво улыбаясь.

— Я — лучшее, что могло случиться с ним в жизни?

— Не обольщайся.

— Мог бы и подыграть.

В ответ слышу смех.

***

Костры яркими всполохами расчерчивают темноту ночи, делая ее непроглядной, почти осязаемой, стоит только шагнуть за зыбкую границу света. Воздух наполнен ароматами жареного мяса и горчащим, щедро приправленным пряностями вином. А еще густо пахнет зверем.

Цепко обхватываю глиняный кувшин руками, грея зябнущие пальцы, и под пристальным вниманием Ская совершаю глоток. Горячее пойло обжигает рот и раскаленной лавой устремляется по пищеводу в желудок. По телу растекается тепло, и совсем ненадолго немеет язык. Щурюсь, смотря на огонь.

— Сегодня праздник? — задаю вопрос, который вертится в мыслях последние несколько часов. Сварогов кругом слишком много, все они так и норовят дотронуться, прижаться ближе, но гораздо неуютнее от их взглядов — странных, оценивающих, с отголосками похоти на самом дне. Сейчас в сварогах куда больше от зверей, словно все человеческое пропало с первым глотком вина.

— Да. Приход весны, — приглушенно отвечает Скай. В его глазах те же дикие, голодные всполохи, что и у остальных. А может, это отсвет костра и мне лишь кажется?

Чтобы скрыть нервозность, делаю еще один глоток. Чувствую, как от вина жжет губы и облизываюсь.

Над поляной разносится протяжный вой, который тут же подхватывает один, второй, пока все не сливается в монотонный, на одной ноте гул, пронизывающий до самых костей. Сердце заходится в нервном ритме, норовя раскрошить в пыль ребра. Я вздрагиваю и пытаюсь убедить себя, что это не от страха, а от холода. На третьем глотке вино уже не кажется таким мерзким. Становится тепло, по телу, вдоль позвоночника, прокатывается горячая волна.

— Скай, я…

Слова застревают в горле, когда я замечаю на краю поляны, вокруг самого большого костра, необычный хоровод. Свароги, словно в трансе, движутся в странном, немного рваном ритме, то вскидывая руки, то выгибаясь назад, то почти складываясь пополам. Прислушавшись, улавливаю монотонный, звучащий в такт с моим сердцебиением, похожий на барабан звук. Через несколько томительных секунд к нему присоединяется пронзительно острая дудочка. Музыканты обнаруживаются совсем рядом с танцующими, но издалека мне не разобрать, кто это. Танец сварогов становится быстрее, резче и… я жарко вспыхиваю и торопливо отворачиваюсь, осознавая, на что похожи ритмичные, поступательные движения бедер.

Скай проследив за моим взглядом, понимающе улыбается.

— Хочешь к ним присоединиться?

— Что? Нет! — отвечаю слишком поспешно и чуть громче, чем нужно.

— Я не заставляю, — мягко произносит сварог.

— Можно я лучше домой пойду?

— Да, иди, — кивает Скай, а потом, задумчиво смотря на меня, добавляет: — Возможно, тебе еще рано.

Выяснять, чего мне там рано, я не собираюсь. Отставив в сторону кувшин, почти бегом покидаю поляну и, только оказавшись в спасительной темноте леса, облегченно вздыхаю. Идти до деревни недалеко да и заблудиться трудно.

Громко фыркаю, чувствуя, как собственный голос успокаивает. Тишина не пугает. Снег мелодично скрипит под ногами, тихонько, жалобно стонут деревья, и шумят их верхушки на ветру. Весна в этом году задерживается.

Странное поведение своего организма замечаю не сразу. Жар, поселившийся в теле, не уходит, а наоборот — с каждым шагом усиливается и прячется внизу живота, кожа начинает зудеть, требуя прикосновений. Возбуждение такое сильное, что кружится голова, а в паху — болезненно тянет и пульсирует. Останавливаюсь, привалившись к дереву, зачерпываю пригоршню снега и утираю лицо. Помогает слабо.

— Чертово вино!

Ускоряю шаг, тороплюсь быстрее оказаться дома, едва не срываюсь на бег. Одежда задевает ставшую слишком чувствительной кожу, и сразу не разобрать, плохо от этого или чертовски хорошо.

Почти больно, но упрямо иду вперед. Не успеваю совсем немного, меня скручивает в нескольких метрах от крыльца. Я падаю в снег, выгибаюсь дугой, уткнувшись носом в колени. С губ срывается слабый стон. В штанах становится отвратительно липко и мокро. Оргазм, прошивающий тело, такой сильный, что какое-то время просто лежу в снегу, пытаясь отдышаться и осознать, что это сейчас было. Я к себе даже не прикоснулся! Что же они такое убойное в вино понамешали-то?!

— Тео, ты как? — Скай возникает неожиданно, он бесшумной тенью выныривает из ночной темени и замирает в нескольких шагах от меня.

— Хреново, — выплевываю я и, кряхтя, сажусь в сугробе. — Кажется, ваше вино обладает некоторыми неожиданными эффектами.

— Это не вино, — скупо отвечает Скай, так и не делая попыток приблизиться ко мне и помочь подняться.

— А что? — не утруждаю себя скрывать недовольство.

— Это природа, — еще туманнее произносит сварог.

— В смысле?

— У тебя начался гон, Тео, — мягко, как несмышленому ребенку — прописные истины, объясняет он. — Вино, наоборот, притупляет это ощущение.

Я знаю это, но не хочу верить. Впервые я не хочу знать правду, она пугает.

— Неправда!

— Прислушайся к себе, Тео. Ты чувствуешь этот жар, эту жажду, тебе кажется, что ты сойдешь с ума, если не…

— Заткнись! — выкрикиваю, закрываю уши ладонями и начинаю торопливо шептать, крепко зажмурившись. — Замолчи, замолчи, замолчи. Это неправда. Так не может быть. Просто не бывает! Скай, пожалуйста, скажи, что все это ложь.

Скай подходит ко мне и опускается на колени рядом, прямо в снег. Он бережно, будто боясь, что я рассыплюсь от его прикосновений, прижимает меня к себе и легко гладит по спине. Его запах успокаивает, приносит странное умиротворение, и «костер» внутри меня уже не жжет, а просто греет, обдавая теплом.

— Тише, тише. Все хорошо. Ты еще молод, поэтому это не продлится долго, через два-три дня первая волна спадет, и будет легче.