Рядом с Оушеном он мог ничего не опасаться, а компромата набрать столько, что хватило бы на две, три, четыре обеспеченных жизни. Вряд ли адвокат, пользующийся в обществе уважением, обрадовался бы перспективе, которая открывалась перед ним после обнародования многочисленных материалов, связанных с его пристрастиями в постели. Разнообразные фетиши, любовь к подчинению, любовь к переодеванию в женские вещи, любовь к каблукам и сексуальным игрушкам, коих у него набралось больше, чем в любом магазине интимных товаров.

Иногда Рэд развлекался тем, что садился напротив любовника и работал над его лицом, старательно нанося макияж, размазывая глянцевую помаду по губам, прорисовывая тонкие нити вульгарных стрелок, делающих невыразительные в обычное время глаза Оушена кошачьими и по-настоящему красивыми.

Девушкой он точно был бы краше.

Сам это признавал.

И сам же этого боялся.

А больше всего боялся, что этот секрет станет достоянием гласности. И реакции своих клиентов на откровения, им озвученные.

Потому единственное, что ему оставалось — это сдерживаться и никому не демонстрировать не совсем ранимую душу не совсем девушки. Кроме тех, кто оказывался в его постели на длительный период, и понимал, что с обычным сексом что-то не так. Он вроде и есть, а вроде и дерьмо.

Показная любовь к доминированию, как попытка доказать свою мужественность.

Узнав правду, Рэд не удержался от удовлетворённого смешка. Снова не ошибся, заподозрив нечто неладное в поведении Оушена, и никакие жесты, способные пустить пыль в глаза, его не запутали.

Жизнь под одной крышей с Янисом наталкивала на мысли о борделе, совмещённом с притоном. Органичное явление, никаких противоречий и разноса мозга на фоне непонятного оксиморона, когда хочется схватиться за голову от осознания: никогда не понять, как одно с другим способно сочетаться.

Жизнь в качестве любовника Оушена напоминала бордель, совмещённый с музеем, и впечатление производила неизгладимое. До недавнего времени Рэд думал, что его ничто не способно удивить, но представителю водной стихии это удалось сделать играючи, без особых усилий.

Открывая дверь пентхауса, в котором они обитали, Рэд терялся в догадках, относительно того, какая картина ожидает его сегодня. Или он посещает консерваторию, или стриптиз-бар. Работает персональным визажистом, раскрашивающим знакомое лицо так, что мать родная не узнает, или слушает долгую и — на удивление — увлекательную лекцию о различных направлениях живописи, либо пьёт изысканное вино, наслаждаясь инструментальной классической музыкой ушедших столетий. По старинке, на виниле, а не на более современных носителях. Или под тот же бокал красного слушает шансон, ассоциирующийся теперь и неразрывно связанный в его представлении с неповторимым голосом Мирей Матьё.

Оушен был от неё без ума, привыкал постепенно и Рэд.

Он не был большим поклонником и ценителем французского языка, казавшего ему излишне вычурным и напыщенным. Он не любил песни, на этом языке исполненные, но, тем не менее, слушал, приобщаясь к тому, что было интересно его новому партнёру. Здесь занимались не только его сексуальным образованием и воспитанием, программа оказалась куда обширнее и интереснее.

Они с Оушеном даже в Париж успели вместе слетать, прогуляться по его самым знаменитым местам, устроить свидание рядом с Триумфальной аркой. В чужом городе Оушен отрывался в полную силу, переодеваясь без стеснения и разгуливая по улицам в женских тряпках. Не вызывающих, но потрясающе элегантных.

В их общем номере на постели лежал набор декоративной косметики и были разбросаны различные детали гардероба.

Основа образа.

Лёгкий летящий шарфик, коралловая помада и парик с длинными волосами.

— Мы будем выглядеть, как взрослый сын и его мамочка, решившие выбраться на прогулку, — смеялся Рэд, зачёрпывая кисточкой немного блеска для губ и нанося его поверх слоя помады.

— Но ты-то будешь знать правду, Уолтер, — отвечал Оушен.

И Рэд послушно кивал, прикрывая глаза и беззвучно смеясь.

Да, он знал правду.

Только он и знал.

Оушен заблуждался, веря, что с ним рядом живут то ли из страха, то ли по любви. То ли оттого, что оба этих чувства и ощущения давно смешались между собой.

Но Рэд не питал к нему любви.

И не боялся.

У него имелся свой набор причин, делиться коими он не планировал.

Была тихая парижская ночь, были три красные розы в руках Оушена, была Триумфальная арка, возле которой они встретились, разыграв по ролям заранее заготовленный спектакль.

Душа Оушена требовала праздника и очередного представления, исполненного в одном из самых романтичных городов мира. На этих манящих улицах, пропитанных флёром романтизма, как он сам говорил.

Рэд усмехался.

У него Париж ассоциировался не с романтикой, а с декадансом, горящим в стаканах с абсентом и поэзией Бодлера, которого так любил цитировать при жизни Килиан. Страсть к тёмной лирике, как она есть. Предчувствие раннего конца?

Улица, кафе и записка, переданная вместе с цветами через официанта — основа миниатюры в лицах.

Рэд подыгрывал охотно, зная, что фактически выполняет последнее желание партнёра, принесшего в его жизнь музыку и самодеятельный импровизированный театр на дому.

Спустя пару дней пребывания в Париже, они решили отправиться в Прованс. Добраться до места назначения им не удалось.

Авария унесла жизни двух туристов, прибывших во Францию из Штатов, Оушена Брацловски и Уолтера Фитцроя.

Последний раз он прогуливался по этим улицам в ночное время.

В темноте всё ощущалось острее.

И даже прикосновение к цветам казалось ему каким-то невероятным таинством. Он сминал их, разбирая на составляющие части, ощущая, как портится первозданная красота под пальцами, но всё равно продолжая безжалостно её уничтожать, набирая полную пригоршню и медленно раскрывая ладонь, устраивая небольшое представление. Цветочный бал. Полёт, что танец, продолжающийся несколько секунд.

Он прикрыл глаза, опуская веки, и тут же вновь широко распахнул.

Лепестки трёх красных роз уносило течением.

Рэд поправил воротник своего пальто, надел очки и зашагал прочь, тихо подпевая восхитительной и неповторимой, по мнению Оушена, Мирей, чей голос звучал в наушниках.

Ciao, bambino, sorry.

C᾽est dommage, sorry.

Ложь.

Очередная ложь.

Он не сожалел. Ни секунды. Ни о чём.

С лёгкостью попрощался со своей «девушкой из Дании» и незнакомым парнем, ставшим жертвой обстоятельств.

Пока, детка, прости!

Очень жаль, прости!

Старая кожа окончательно лопнула, сползла лохмотьями, обнажив новую, тонкую, розоватую и немного непривычную, но необходимую ему.

Он жаждал перемен, и они не заставили ждать.

Из Франции он вылетел в новую жизнь.

И под новым именем.

*

Четвёртая часть от общего плана была успешно реализована. Одобрена и приведена в исполнение.

Мизер. Гордиться нечем.

Хвалить себя не за что.

Ничего такого из того, что он не делал бы прежде.

Так просто — нажать на курок, увидеть кровь на простынях и удалиться восвояси, оставшись незамеченным под покровом ночи.

Для кого-то сложно. Для него столь же просто и естественно, как сделать вдох и выдох.

Он не знал, как отреагировал на смерть одной из шавок Ингмар Волфери, да и не особенно интересовался. Чрезвычайное положение в городе не объявляли, всё протекало в стандартном режиме.

Глядя на происходящее взглядом обывателя-туриста, он не наблюдал перемен, хотя, не сомневался, что событие незамеченным не осталось. Но до тех пор, пока кольцо вокруг него не сомкнулось, а семья, удерживающая контроль над городом, не лишила его доступа кислорода, пережав горло, можно было не напрягаться и жить в своё удовольствие. Попытаться, ведь в полной мере эта роскошь оказалась ему недоступна, будучи перебитой в раннем возрасте, когда люди ещё действительно умеют наслаждаться жизнью, а не делать вид, что у них всё отлично и замечательно.