— С того вечера в Люксембургском саду?

— Еще раньше.

Они посмотрели друг другу в глаза. И тогда Алена медленно поднялась, обошла разделявший их стол, взяла его лицо в свои ладони и поцеловала его в губы. Поцелуй продолжался долго, целую вечность. А потом Володя подхватил ее на руки и понес в комнату.

— О чем ты сейчас думаешь?

Слова сказались сами собой. Еще не договорив, Алена испугалась: не надо было задавать этот вопрос. Но Володя только погладил ее руку, лежавшую у него на груди:

— О тебе.

— И что?

— Почему мы с тобой так поздно встретились.

Алена провела пальцем по выпуклым бугоркам мускулов:

— Не думай об этом. Вообще ни о чем не думай. Люби меня, просто люби меня…

Как это всегда и бывает, врачей в районной женской консультации хронически не хватало.

— Раньше надо приходить, женщина, — неприветливо буркнула тетка в регистратуре, все же выдавая Кате талончик. — Ваше счастье, что сегодня Сорокина с больничного вышла.

Катя ненавидела, когда к ней обращались «женщина», но здесь никого иначе не называли.

— Спасибо, — почему-то поблагодарила Катя и собралась уже было отойти, как тетка ее окликнула:

— Куда отправилась? Обожди немного.

Она повернулась спиной к окошку и стала рыться в громадном шкафу с бумагами. Ничего не найдя, мельком взглянула на Катю и буркнула:

— Карта у тебя на руках?

— Какая карта?

— Ты что, с луны свалилась? Медицинская!

— Нет…

Тетка раздраженно вздохнула:

— Когда в последний раз приходила?

— Я вообще в первый раз…

Тут тетка посмотрела на Катю так, будто только что ее увидела:

— Малолетка, что ль? В какой школе учишься? — не дожидаясь ответа, тетка потянулась к другому шкафу.

— Путаются с мужиками, еще соплей не вытерев, — бормотала она себе под нос, — а потом таскаются на аборты. В первый раз она…

Катя задохнулась от обиды:

— Как вы смеете со мной так разговаривать? Мне двадцать два года, я уже четыре года замужем, мы сюда недавно переехали и…

Она внезапно замолчала. Зачем она все это говорит, словно оправдывается?

На тетку ее речь большого впечатления не произвела.

— Ну извини, — сказала она, придвинув к себе чистый бланк. — Счас тогда заполним на тебя карту. Имя, фамилия, отчество, год рождения?..

Через десять минут Катя отошла от регистратуры и пристроилась в конец длиннющей очереди. Десятка два женщин молчаливо ждали на стульях в коридоре. Кто-то вязал, кто-то читал, кто-то просто сидел, сложив руки на выступающем животе и глядя прямо перед собой.

Женская консультация вызывала у Кати чувство, близкое к помешательству. Эти женщины — как овцы, согнанные для стрижки, или, что еще хуже, как коровы у бойни. Хотя, казалось бы, что тут такого? Ну, очередь к врачу, осмотрят и отпустят восвояси. «Все дело в том, — подумала Катя, — что к нам здесь не относятся как к людям. Мы для них — неодушевленные предметы, и относятся они к нам так, как… как… Ну, как мы в десятом классе относились к капусте, которую нас гоняли сортировать на овощебазу. Точно! Капуста на овощебазе. Перекидать ее поскорее и уйти домой к телевизору».

Настроение, и без того ужасное, стало совсем похоронным.

Наконец подошла Катина очередь.

До сих пор она была у гинеколога один раз, и это посещение не оставило приятных воспоминаний. Собственно, для каждой женщины наступает момент, когда она видит себя распростертой в этом жутком кресле, похожем на орудие пытки испанской инквизиции.

Катя лежала на спине, бесстыдно оголенная, согнутые колени нервно вздрагивали. Прямо против нее, в матовом стекле окна, словно кусочек плазмы, сверкало солнце. И вдруг ужасно захотелось вскочить и убежать на улицу, в теплое сияние июльского дня. Подальше, подальше, подальше отсюда…

Где-то за ее спиной тихо журчала вода, наверное, врачиха мыла руки. Это была довольно пожилая женщина, которая, несмотря на белоснежный халат, производила впечатление нечистоплотности, — может быть, из-за грязно-седых волос, выбивавшихся из-под белой врачебной шапочки.

Катя лежала и ждала, одурманенная этим вечным запахом врачебных кабинетов, отвратительным и всепроникающим. От этого запаха к горлу подкатывала тошнота.

Когда врачиха снова стала перед ней, правая ее рука была плотно обтянута резиновой перчаткой телесного цвета. Этой рукой она довольно грубо и болезненно обследовала все, что требовалось, потом проговорила хрипловатым равнодушным голосом:

— Ну что ж, все ясно. Поздравляю.

Катя приподнялась:

— Вы уверены… Я думала… думала, что…

— Знаю, что думала. Теперь будешь думать по-другому.

— И… какой срок?

— Восемь-девять недель. Порядочно.

Катя во все глаза смотрела на врачиху. Та пожала плечами:

— Что лежите? Можете одеваться.

Катя так стремительно скрылась за ширмой, словно за ней гнались черти. Лихорадочно натянула на себя белые кружевные трусики, набросила платье. Когда она вышла, лицо ее было смертельно бледным.

Врачиха бегло взглянула на нее и нахмурилась:

— Будете рожать или делать аборт?

— Еще не знаю…

— Вы замужем?

— Да, давно…

Врачиха придвинула к себе Катину карту, просмотрела ее данные и удивленно пожала плечами:

— Что тут думать? Вам надо рожать. Двадцать два года — самый возраст.

— Я не знаю, — повторила Катя.

— Ну ладно. Только решайте поскорее. С мужем посоветуйтесь. — Врачиха что-то быстро писала в карте. — Организм у вас довольно хрупкий, так что аборт я вам не советую. Придете ко мне через неделю, а пока вот — направление на анализы.

Катя и не заметила, как снова очутилась в длиннющем коридоре. По сравнению с кабинетом, ярко освещенным солнцем, он показался ей еще более темным и мрачным, словно шахта. Очередь в кабинет не стала меньше, и лица у женщин были невероятно унылыми. Катя подумала, что в жизни не видела более удручающего зрелища. Она постаралась поскорее преодолеть это больничное пространство и выйти на воздух.

А на улице сияло небо, солнце блестело в зелени листвы. Ночью шел дождь, и сейчас двое малышей у самого входа в консультацию били палочками по огромной луже. Солнечные капли разлетались во все стороны, малыши радостно визжали — мальчик и девочка. Бедная девочка, ей когда-нибудь предстоит все то, что переживала сейчас Катя. Счастливый мальчик — он-то про это никогда не узнает!

Катя порылась в сумочке, нащупала телефонный жетон и отправилась на поиски телефона-автомата.

Они сидели на кухне у Вики и ждали, пока закипит чайник. Вика, которую Катин звонок вытащил из постели, еще не совсем пришла в себя после сна. Сейчас она была совершенно не похожа на ту победительную блондинку, какой ее привыкли видеть в театре и на съемочной площадке. В махровом халате, с волосами, собранными на затылке в конский хвост, с отпечатком подушки на розовой щеке она выглядела очень уютно и по-домашнему. Пожалуй, такой ее видела только одна Катя.

— Прости, Катюша, но я не понимаю твоей реакции, — Вика достала из пачки сигарету, собралась было прикурить и вдруг остановилась: — Постой-постой, а курить-то теперь при тебе можно? Тебе от дыма плохо не станет?

— Нет, что ты. У меня и токсикоза-то никакого нет. Поэтому я никак не могла предположить, что… — Катя прикусила губу, — ну что я беременна.

— Действительно странное предположение! — улыбнулась Вика. — Совершенно нелепое. Особенно если учесть, что ты живешь с любимым мужем.

Катя покраснела, смешалась и тихо сказала:

— Этого не могло быть. Видишь ли… Ну, у меня спираль. Не знаю, как это получилось… Хотя меня предупреждали, что спираль не дает стопроцентной гарантии, но я была уверена, что со мной этого не произойдет…

Вика удивленно уставилась на нее:

— Зачем?

— Что — зачем? — не поняла Катя.