Пролистнул дальше. Новая запись через неделю.

«Начались допросы. Чертовы $. Надоело. Я-то знаю, что ничего интересного не было. Хорошо, не 37-й год, а то и не знаю, чем бы закончилось. Следователь смотрит волком. Если бы не Никита Сергеевич и его послабления, забил бы меня, фронтовика, прямо в своем кабинете. А так пронесло».

До самого шестьдесят первого года в «подземле» шла обычная жизнь. Читая архив, я ощущал себя немаленькой ее частью. Узнавал ситуации, представлял людей, которые по крупицам строили под землею город. Наверху в Слюдянке – одно, внизу на неисчислимых рудниках, штольнях, штреках и горизонтах – другое. Все ждал, вот-вот мелькнет таинственный значок еще раз, ну вот он… Но нет. Мне оставался только журнал с надписью «1961» – годом моего рождения.

Есть не хотелось, хотя время было послеобеденное.

Мысленно я пытался совместить на одной планете своих родителей, себя у мамки в животе и неумолимо надвигающийся странный $ где-то на отметке горизонта 172 метра.

«28 февраля 1961 г. Вечером домой зашел главный инженер и позвал на день рождения старшего сына Петра».

Запись была настолько необычной, что я, разомлевший на застекленном крыльце, встрепенулся. Владимир Петрович про жизнь на поверхности писал в своих рабочих журналах лишь в крайнем случае.

«Меня сразу насторожил его приход. Обычно веселый, он сейчас нес в себе какой-то секрет. Поинтересовался, в чем дело. Вместо ответа он достал из кармана и высыпал на тарелку горсть породы. Я присмотрелся и увидел в кальците необычно тонкий роковой оттенок. Поинтересовался: что, опять $? Оказалось, про К. знает только он и теперь я.

Рассудили промолчать. Авось пронесет. Пятно совсем небольшое и в укромном месте, хотя после случая в 1947-м Козлякин как с ума сошел и во все кальцитовые пятна пальцем тычет. Жадность у них в породе. Не удивлюсь, если и Вовка станет таким же».

Последняя запись – как раз в мой день рождения, 14 марта 1961 года: пошел сероводород. Что сталось с горизонтом на отметке 172 метра, из записей неясно.

Выходило, что решение о консервации штрека с сероводородом и каверны с таинственным $ принимал отец Петра. Как раз в 1961 году.

Понятно, что завещал мне свой архив Владимир Петрович не просто так. Но где разгадка? Вытащил и на скорую руку перелистал оставшиеся журналы. Ничего. Тогда я заглянул в самую глубину сундучка и увидел вполне современный конверт. Похоже, запечатан. Аккуратно вынул его, напоминая себе сапера. Внутри прощупывалось несколько листов. «Вот он, ответ», – сообразил я, неожиданно понимая замысел Главного Геолога. Он всегда был педагогом и шутником. Не прояви я активного интереса, так и лежала бы разгадка тайны полувековой давности, придавленная стопкой пыльных журналов.

Глянул на часы. Стрелки крались к отметке 16:00. Круто посидел. Понял, что хочу воды. Кушать. Позвонить другу-геологу. Сходить в туалет. Умыться. Водки. Выпрямиться из позы писца. Лечь. Может быть, уснуть. Переговорить с сыном главного инженера Петром и съездить еще раз на могилу к Владимиру Петровичу.

Единственное, что меня удерживало от всего этого, – послание, которое я зажал в руке.

Судя по толщине, внутри письмо от Главного Геолога, и я точно знал: там разгадка тайны странного $.

Золотая лихорадка оказалась-таки сильнее всех желаний, и я, решившись, стал аккуратно распечатывать конверт.

Никогда еще я не был настолько в ярости. Такое дело – коту под хвост. А дальше? Полная неизвестность…

Если Мага с Тристаном выживут, как себя поведут, не знаю. Парни вроде и крепкие, но мало кто выдержит такие перспективы: срок-то от червонца и выше.

А как чисто вошли… Даже бороться ни с кем не пришлось. Пока в кустах сидели, я все о камерах переживал. Торчала одна, как прыщ, над входом. Слава богу, хоть не вращалась. Магомед с Тристаном по стеночке зашли в «мертвую зону» и под дверями устроились. «Тяжело на корточках, – раздумывал я. – Но ничего, потерпят – спортсмены…»

Сидят и с ноги на ногу только переминаются.

Раннее утро осенью – почти ночь. Хорошо, никто из ребятишек не курит – часами можно ждать. Глянул время. Немного остается – минут пятнадцать. Прилежались плотно. Сам себе придорожный камень напоминаю.

Дворик тупиковый – не ездит никто. Институт какой-то в аренду себя сдает. Но на всякий случай, от любовников одиноких или наркоманов-маршрутчиков, что по углам шпигуются, убрались мы с Левашей в кустики. Сидим теперь – природой любуемся. Благо не жилой массив здесь и нет этого жуткого запаха дерьма собачьего и обделанных деревьев.

Когда в микрашке любой будете, присядьте на лавочку и минут десять воздух понюхайте. Сразу всю прелесть обоняете, что любители домашних животных нам организовали, а если «повезет», то и перемажетесь…

Пять минут остается, три, одна. Светлеет. Маякнул парням – внимание, мол.

Мага ручкой тоже шевелит: типа вижу-вижу, понимаю.

Две минуты лишних прошло. Пять…

Грузовик за углом стоит. Хорошая тачка – никому из гайцов неинтересная. Кулями груженная – вдвойне. Кому захочется с крестьянами грязными общаться – нет там трудовых гайцовских копеек. Картошка – не пиломатериал, так что и здесь устроились в масть…

Чуть за своими мыслями начала не прозевал. Очнулся от тычка Левашиного под ребро.

Смотрю, Мага руку поднимает: «Внимание!» значит. Ковыряют сейчас ключом с внутренней стороны, а как электронный замок пикнет и дверь пойдет – прихватят ее дружинники мои в четыре руки, и мы с Левашей в атаку рванем.

Створку спортсмены мои дернули так, что охранника на улицу вытащили. Там крыльцо из железа, ступеньки крутые, тот и повалился. Я на ходу маску раскатываю по голове, волыну тащу, а Леваша уже внутри. Как тень мелькнул. Молча. Тетке, что на входе, – чвак с ноги в живот, та и осела.

Орать нельзя. Еще одна тревожная кнопка внутри. Парни пленных скотчем вяжут, а мы по коридорам несемся, только кроссовки шуршат. Вот она, третья дверь.

Остановились, выдохнули – и внутрь. Тетки, что на диванах, кочумают, не спят еще после ухода приятельницы. Глядят почти без испуга. Типа ждали…

Осмотрелись. Все на месте. Трое. Как и говорили.

Ультиматум зачитываю:

– Лежать, не двигаться.

У Леванчика же акцент, а нам кавказцы в милицейских сводках ни к чему.

Двигаю к бухгалтерше:

– Ключи давай…

Та сопит и в происходящее не верит. Шок. Бывает. Жестко себя поведешь, может и обморок случиться.

– Милиция, – говорю. – Финансовый отдел Рубопа. Ключи от хранилища, пожалуйста.

Сообразила. Оттаяла немного и к сумочке потянулась, а потом:

– Можно ваше удостоверение?

– Позже, – говорю, а сам уже ридикюль цепляю и распоряжаюсь: – Проводите нас до хранилища.

Нельзя показывать, что знаком с обстановкой, ой нельзя. Дорога мне наводчица моя.

Тут абреки в масках заваливаются.

– Вяжите, – говорю, – остальных.

И мочалку за шиворот беру.

Та опять ничего не понимает. Правильно, милиция – не люди, спасибо телевизору!

Ведет коридорами. Вот и «Сезам». Настоящий банк. Потянул из ридикюля ключи. На пипку электронного замка брелок сую.

Открываем.

– Свет включите, пожалуйста.

Тетка щелкает выключателем. Мать честная, а при лампах дневного света картинка нешуточная вырисовывается – пара грузовиков бабла, не меньше. Стеллажи, стеллажи, а на них – трудовые копейки обманутых граждан.

– Крупняк где? – спрашиваю.

– Зачем вам?

– Вяжите ее, – командую Тристану с Магой. – Сами найдем. Кули давайте и тачку к подъезду.

Полетели гуси. Пока пленных скручивали да за тарой бегали, я нашарил, что надо. Пятитысячных мало – больше мелочь народ негодяям тащит. Со слов бухгалтерши моей, какие купюры принесли, такие и увозят, не обменивая. Вроде как выдать такие суммы могут. Хреново, конечно, но для того и мешки. Пакуем. В первую голову – крупняк.

Треть запаковали, и кули закончились.