Корреспонденточка над ним чуть не порхает:

– Ранение серьезное?

– Навылет…

«Достал-таки его, козла», – думаю.

Ножик Левашин крупным планом в дверце. Так и торчит, как сунул.

– Преступники оказали упорное сопротивление, – щебечет деваха в микрофон. – Один из них убит, один задержан. Трое сотрудников получили ранения.

Снова ножик показывают, только из салона.

Лезвие торчит, все в кровище, а с улицы ментяра его вытянуть пытается.

– Обнаружены отпечатки пальцев, – появился на экране полковник. – Предположительно, преступников было четверо. Двоим удалось уйти.

Съемка с камеры видеонаблюдения: я в маске шмаляю от борта уазика по гайцам. Водила растоптанный под ногами валяется. Потом отступаю, спиной вперед. Пячусь, и, когда ментяра вокруг машины бежит, мы с Левашей рвем в кусты…

Фотография.

– Разыскивается неизвестный кавказской национальности…

Мага с Левашей. В кабаке сидят в обнимку. Рожа партнера моего фломастером обведена. Довольный… Чистый грузинский князь.

«Хреново, – думаю. – От него до меня один шаг. Надо алиби готовить, хотя, если Мага не разговорится, устанут менты привязывать нас по этому делу…»

– Выдышь, нэызвестный я, – заговорил Леваша.

– Выжу, выжу, – передразниваю. – Меньше по кабакам шарахаться надо. Короче, пока я в Красноярске кантуюсь, не бреешься. Из номера не выходишь. Оплачу за неделю вперед. Привезу тебе жратвы, газет, книги. Будешь читать учиться, а бороду вырастить – основная задача.

Сам думаю: «Пора ворам звонить и обозначаться». Набрал ихнего связного и сказал, что нужен «Сам». Дал телефон гостиницы и цифры добавочные.

Прождал почти час.

Звонок.

– Барев, Роин-джан. Лав ес?

Я отвечаю: мол, да… все отлично, дорогие старшие братья, и все в моей жизни просто замечательно…

– Наверное, денег ждешь? – интересуется ворюга.

– Что я вам, киллер? – возмущенно спрашиваю. – Или в Италии где вырос? Дал ты мне, старый, набой на пацанчика, и слава богу. Счет-то по его душу и у меня есть. Мы с бригадой сейчас в Канске. Через неделю закончим кой-чего и прем на Иркутск, с негодяем разбираться.

Молчит старый. Какую думу думал, позже стало ясно. Говорил же – фраеру вора не понять.

– Ты не думай, Роин, – говорит урка, – не думай, что я деньги жму или даром тебя работать заставляю. Пойми правильно, меня всегда интересовало, насколько окружающая жизня людишек меняет и как они в ****во превращаются. То, что ты меня сегодня набрал, о многом говорит, я же паузу в базаре специально дал. Жду, попрешь ты в атаку или не попрешь. Прикинул, что, ежели будешь разговорами о деньгах донимать, значит, курвиться стал паренек мой, а людей в этой жизни я терять ой как не люблю. Сейчас вижу, что на поступок ты идешь осознанно, и радуюсь… Все мое и так твое, брат. Пока в Иркутск едешь, определюсь, где и у кого бабло забрать и волыны, если надо. Ты меня знаешь: в тебе без перемен, а я и подавно своего отношения не меняю.

Стыдно мне стало после этих слов, мочи нет, но виду не подаю. Хорошо хоть по телефону базарим. Глаза в глаза выкупил бы меня старый. Кстати, может и по трубке. Чую, прислушивается он и каждую интонацию ловит: не дрогнет ли голосок?

Ждал он звонка от меня, смотри-ка. Все правильно – вор есть вор! Они в простоте слов не говорят. Я тоже хорош – стыдно мне стало. Какой-такой стыдно?

Мысли эти за миг пролетели, и говорю я твердо:

– Да уж, дураку – наука. Не думал я, что проверять меня станете. Интересно только, из каких поступков моих исходили? Или нажевал кто стремного?

Сам думаю: «Подгружу его немного по-бродяжьи. Глянем, чего ответит?»

– Не дыми, Роин, – урка говорит. – То, что ты в Чарли не превратился, я и так вижу. Не понял ты, паренек, оказывается, что покаянна речь моя за мысли свои худые. В стойку зачем-то становишься… Или есть тебе в чем покаяться?

«Смотри, как перевернул», – думаю и отвечаю:

– Дымить кончаю, как сказал. Мне с вами в оборотах не тягаться, а слово мое верное. Сказал – буду делать, значит, буду…

– Вот и я так же, – смеется ворюга. – Нам же с тобою главное – дело, а не слова пустопорожние. Вижу, не меняют тебя годы и можно с тобой по-прежнему кашу варить.

Рассуждали еще минут тридцать. Рассказал мне урка про «Олимпстрой», при котором наш оппонент сухарится. Поведал, как закрышевали воры стройку в Сочи.

После эдакого размаха мне проблемы наши с овчинку показались.

Спрашиваю:

– Можно мне с товарищем документы чистые на другое имя выправить?

– Что так?

Набросал, что задумали мы дело немаленькое за рубежом, так что с настоящими данными там появляться не резон.

– Посмотрим, – говорит. – Сделать можно все, а вот ты меня, старика, сегодня порадовал несказанно, что бродяжную жилку свою не утерял, как многие, да не разменялся в целости своей. Когда до Иркутска доберешься и определишься с делами – звони…

Утро постучалось в стекла моего пристанища рано. Вставать не хотелось. Полночи я упражнялся в соревновании с негодяем Козлякиным. Причем гонялись за мной по подземным лабиринтам почему-то и старший, и младший.

Спасало меня в этой погоне только одно – я был быстрее. Покойный папаша все время отвлекался и тыкал пальцем в белые пятна на стенах, а сынок оказался злобным карликом и никак не поспевал за мной на изогнутых ножках. В руках у каждого были какие-то штуковины, которые они называли забурниками и зловеще ими размахивали.

Вторая половина ночи была поспокойнее. Видимо, посчитав, что с меня хватит на первый раз, Козлякины исчезли, а я бродил в одиночестве среди заброшенных вагонеток, осматриваясь и ожидая, пока проснусь.

«Можно считать, что первая экскурсия в “подземлю” удалась», – решил я, выбираясь на двор, где еще с лета у Марычей висел алюминиевый умывальник. Всего лишь ковшик воды, и я уже плескался, смывая с себя сонный налет. Никак из головы не шли слова Владимира Петровича, что теперь он – мой невидимый проводник.

После прочтения рабочих записей и прощального письма в голове сформировалась интересная картинка и наметились этапы. В первую очередь необходимо переговорить с Петром и дать прочитать письмо. Следом постараться найти в архиве его отца подсказку о штреке, заполненном сероводородом.

В случае удачи собираем экспедицию. Все, о чем писал Главный Геолог, не было проблемой, за исключением альпинистов.

Вытерся махровым полотенцем, приятно защекотавшим лицо, и понял, что это самая уязвимая часть плана. Человек нужен свой в доску – в такой поход втемную не пойдешь.

Про «подземлю» думать не хотелось, видимо, набегался достаточно и во сне.

Когда поднимался на крыльцо, в калитку постучали.

– Хозяев нет, – крикнул я. – Только гости.

– А хозяев и не надо, – ответили с той стороны. – Я к вам пришел.

Удивленный, я пошел было открывать, а потом решил вернуться в дом и уложить архив в сундучок.

Крикнул как можно доверительнее:

– Сейчас, оденусь. Подождите…

«Странно, – рассуждал я, собирая и укладывая журналы в пыльном пространстве вместилища секретов. – Какие такие гости? Ко мне? В Слюдянке? Может, Санька забыл чего и соседей отправил?»

Выскочил во двор и подошел к калитке.

– Вы к Маркиным? – поинтересовался я, изображая борьбу с заложкой.

– Нет, к вам, – настойчиво ответил вкрадчивый голос.

Отчаявшись прояснить ситуацию, я распахнул плотно сколоченную дверцу.

В проеме стоял худощавый мужчина чуть за пятьдесят.

– Здравствуйте, – шагнул он вперед, и я невольно потеснился, давая дорогу. – Меня зовут Володя. Мой покойный отец и Быков Владимир Петрович были приятелями.

С этими словами мужчина прошел во двор и уверенной походкой направился к дому.

– Секундочку, – разозлился я. – Вы куда, хозяев-то нет?

– В дом, – заулыбался собеседник. – Не на дворе же разговаривать?

Нехорошим чем-то вдруг повеяло от его улыбки. Мертвенным. Неожиданно я понял, что где-то видел его. Напрягся, вспоминая. Тщетно.