Кроме того, несмотря на холод и сырость, вскоре нас стала мучить жажда, на губах запеклись солёные брызги. У нас не было воды кроме пары литров, нацеженных из радиатора, но из-за ржавчины и машинного масла эта вода почти не годилась для питья. Что касается еды — оставалась только упаковка галет, которые мы постыдились предлагать морякам с "Лапласа".

Разгрызть и проглотить их с пересохшим горлом — всё равно что жевать битое стекло.

К полудню я сделал попытку запустить рацию, зарядив батарею с помощью самодельной рукоятки, соединённой с ветровым динамо. Меня постигло горькое разочарование — после часа тяжёлых усилий энергии едва хватило на четыре повтора сообщения "L149— SOS".

Эти мучения продолжались до середины дня, потом бриз стих, море успокоилось, и мы снова тихо и бесцельно дрейфовали.

И тогда мы оба заметили дым на горизонте, с севера. Когда судно стало различимо, я выстрелил тремя сигнальными ракетами. В бинокль корабль походил на австрийский торпедный катер класса Tb1, по факту, маленький двухтрубный эсминец береговой обороны.

Но видели ли они нас? Кажется, они шли со скоростью порядка семи узлов и были в трех километрах от нас. Дрейфующую летающую лодку едва ли можно не заметить, но, тем не менее, они проскочили мимо и исчезли в клубах тумана, не обращая на нас внимания, пока я в отчаянии запускал последние сигнальные ракеты.

— Нехледил, — произнес я растрескавшимися губами, — как они могли нас не заметить? Они наверняка нас видели, на таком-то расстоянии.

Нехледил ничего не ответил, просто сидел нахмурившись, пока корабль не исчез в дымке. Я видел, что его охватила апатия от усталости. Я молча вглядывался в то место, где исчез торпедный катер. Вообразите мое удивление, когда минут через пять корабль снова появился, сменив курс и поворачивая к нам.

Я махал и кричал, как будто они могли нас услышать на таком расстоянии. Почему они проигнорировали нас в первый раз? Они возвращались, чтобы нас забрать, без всяких сомнений. Шлюпка ткнулась в аэроплан несколько минут спустя. К моему удивлению, двое рядовых на ней отказались отвечать, когда мы заговорили, только велели нам сесть и заткнуться.

Еще больше я удивился, когда один из них ломом пробил отверстия в днище и бортах летающей лодки и приказал мне молчать, когда я спросил, что он делает.

Мое подозрение, что что-то не так, подтвердилось вскоре после того, как мы добрались до миноносца Tb14. Нас встретили двое рядовых с нацеленными винтовками и старшина с пистолетом. Я спросил что, черт возьми, происходит, и мне приказали подняться на борт с поднятыми руками. Когда меня привязали к поручню, мне наконец открылась невероятная правда. Корабль захватили мятежники.

Нас с Нехледилом привели на нижнюю палубу и обыскали, чтобы узнать, кто мы такие. Я прислушивался к разговору между унтер-офицером, встретившим нас на трапе, и их главарём. Мы оба оказались чехами, и унтер-офицеру это совершенно не понравилось.

— Какого дьявола мы вообще их подобрали? Когда я их увидел, то велел рулевому держаться прежнего курса. Теперь нас будут искать, а до темноты еще три часа.

— Закрой рот, Айхлер. Кто здесь командир, ты или я?

— А я-то думал, командиров тут уже нет. Какой ты чувствительный, Вачкар. Надо было сволочей бросить, пусть бы тонули. Они всего лишь офицеры.

— Они люди, а мы социалисты. Когда-то они были обычными людьми, как мы, это Австрия превратила их в офицеров.

— Ой, тогда помолчи и держи их внизу с остальными. Мне нужно вести корабль. — Он обернулся к нам. — Как ваши фамилии?

— Не ваше дело, моряк, — ответил я. — И стойте смирно, когда разговариваете с офицером. Кто здесь главный?

Он расхохотался.

— Сбавьте тон, герр лейтенант, иначе снова окажетесь в воде. Мы здесь все главные.

Один из матросов, вытягивая из-под воротника моей летной куртки личный жетон, ткнул стволом пистолета мне в живот. Тем же способом был извлечен жетон Нехледила, после чего их передали Айхлеру. Тот прочел выбитые на них имена.

— Поверить не могу, и оба чехи. А один, к тому же, еще и знаменитый барон фон Прохазка, подводный флот. Ну что, господа, чешский еще не забыли? Или в кадетском училище его из вашей головы напрочь выбили? Сволочье... вы и имена свои забудете, если австрияки прикажут. От таких, как вы, меня тошнит.

Нас столкнули вниз по узкому трапу и запихнули в капитанскую каюту. Дверь за нами заперли. Мы оказались в крошечной, обитой металлом кабинке вместе с пятью другими людьми — капитаном корабля, мичманом и тремя старшинами, отказавшимися присоединиться к мятежникам.

Оказалось, что с капитаном по фамилии Клеммер я немного знаком по Военно-морской академии. Сейчас он был в плохом состоянии — лежал на койке с простреленным левым лёгким, перевязанный разорванной простынёй, и кашлял кровью.

Мы узнали, что Tb14 относится к Пятому дивизиону миноносцев в Шебенико, десять месяцев они работали почти непрерывно, день за днём сопровождая конвои вдоль побережья Далмации. Рабочее время длилось долго, увольнительные короткие, а питание становилось всё хуже.

Кроме того, первым офицером был некто Штрнадл, крайне неприятный человек, в равной мере жестокий и некомпетентный. Однако никто ничего не подозревал, пока утром неподалеку от Премуды капитан, собравшийся в восемь сменить Штрнадла на утренней вахте, не обнаружил, что забаррикадирован в своей каюте.

Ему в конце концов удалось открыть дверь, соорудив рычаг из ножки кресла, он выбрался на палубу с пистолетом наготове и тут же был сражён выстрелом Айхлера из боевой рубки. Наши товарищи по плену сказали, что насколько им известно, Айхлер и Вачкар принимали равное участие в организации мятежа.

Несколько дней назад они слышали, как эти двое говорили о Чешском легионе, который формировался из австрийских военнопленных в Италии. Ясно, что Айхлер и Вачкар намеревались привести корабль в Анкону и сдаться. Остальные восемнадцать человек экипажа, кажется, не так решительно участвовали в бунте — парочка южных славян склонялись к нему присоединиться, другие матросы были против, а команда машинного отсека сомневалась. И никто не знал, что случилось с фрегаттенлейтенантом Штрнадлом.

Возможно, его заперли в носовом кубрике, но все слышали выстрелы и считали, что, вероятнее всего, он отправился за борт с пулей в голове.

Похоже, что будучи великодушно освобождён из французского плена, теперь я снова направлялся в плен к итальянцам. Разумеется, это очень печально, и мне, как офицеру, стыдно попадать в подобные обстоятельства, но, по крайней мере, случившееся не бросало тень ни на мою верность присяге, ни на профессиональную компетентность. Но что касается бедняги Нехледила — я понимал, что он с радостью променял бы своё нынешнее положение на пожизненное заключение на хлебе и воде в помойной яме и в компании скорпионов.

Его отец был осуждён за измену, брат — дезертир, родственники находились в австрийском лагере для интернированных по подозрению в чешско-националистской подрывной деятельности. И вот теперь он сам оказался, хоть и не по своей вине, на борту корабля, павшего жертвой возглавляемого чехами мятежа и собирающегося сдаться в плен врагу.

Он определённо попал в тяжёлое положение. Что, если Tb14 ещё до наступления ночи захватят австрийские корабли? Что станет с его матерью и братом, когда он попадёт в Италию, и эта новость дойдёт до Австрии через Красный Крест? Что случится, если Италия в итоге проиграет войну и выдаст австрийских дезертиров? Я мог бы поручиться за его лояльность, но кто меня послушает? В конце концов, я ведь и сам чех и нахожусь под следствием из-за разных нарушений воинской дисциплины. Надо было что-то предпринять.

Я неплохо знал миноносцы класса Tb1, поскольку в 1909 году служил помощником командира на таком же, и кроме того, был на корабле, когда тот еще только строился на верфи. Чтобы заставить венгерских депутатов парламента раскошелиться, половину заказов на корабли класса Tb1 разместили на единственной морской верфи Венгерского королевства — акционерном обществе "Ганц-Данубиус" в Фиуме.