— Со всем уважением, герр шиффслейтенант, нам плевать, совершенно хорошая она или совершенно плохая — это полента, и мы не собираемся её есть. Только распоследние бедняки едят поленту.

И тут он, конечно, был в чём-то прав — вдоль побережья Далмации нищета и полента идут рука об руку, как братья-близнецы. Для выходцев с островов и из портовых городков употреблять в пищу поленту означало окончательно скатиться в нищету — всё равно что есть конину для англичанина или сидеть на требухе с чёрными бобами для белого жителя Миссисипи. В конце концов пришлось потребовать, чтобы интендант открыл склады и выдал всем хлеб и бекон. Но в ближайшем будущем их ждали времена, когда они станут есть поленту и даже будут ей рады.

Фрегаттенлейтенант Франц Нехледил и я выполнили свой первый полет как подданные императора Карла утром 4 декабря. На этот раз это не было обычное сопровождение конвоя. Мы готовились лететь, как всегда, до Лунги и обратно, но в последний момент из канцелярии авиабазы прибежал дежурный.

Нам позвонили с военно-морского аэродрома в Поле, вышестоящего подразделения. Одна из их летающих лодок сообщила о подводной лодке приблизительно в тридцати милях к западу от острова Сансего.

Аэроплан возвращался в Полу, у него заканчивалось топливо, и, так или иначе, он потерял таинственный корабль из виду в грозовом шквале. Теперь нам предстояло вылететь и понять, сможем ли мы перехватить подлодку, пока она не ускользнула. Наш конвой передадут аэроплану из Фиуме.

Мы уже загрузили бомбы и были готовы к уничтожению подводной лодки, так чего же мы ждали? Я крайне сомневался, что нам удастся поймать хитреца, который и так уже заметил аэроплан из Полы и, скорее всего, развернулся, если в своем уме. Однако дельце обещало прервать монотонные полеты над торговыми пароходами. Исходя из прошлого опыта, я знал, что подводные лодки могут оказаться плывущими брёвнами, дельфинами или перевернутыми шлюпками; но всё же у нас оставался небольшой шанс на успех.

Пока Нехледил прогревал двигатель, я быстро взглянул на четыре противолодочные бомбы, прикрепленные под крыльями прямо позади кабины. Это были двадцатикилограммовые бомбы прямого действия с дополнительным кальциевым взрывателем, благодаря которому они взрывались на глубине четырех метров, если лодка успела нырнуть к тому времени, как бомба упадет в воду. Взрыва одной такой бомбы хватило бы, чтобы пустить любую подлодку ко дну.

Мы достигли района поиска примерно в восемь тридцать. Облаков практически не наблюдалось, но над зимним морем раскинулись редкие моросящие завесы. Около часа мы кружили по зоне диаметром километров в двадцать, где, как я считал, предположительно могла скрываться подводная лодка. Вначале мы несколько раз облетели по периметру и убедились, что подлодка не уходит из зоны поиска в надводном положении, когда ее скорость намного выше.

Я попытался поставить себя на место капитана подводной лодки, знающего, что над ним, по-видимому, кружит аэроплан: скорее всего, я бы неторопливо крался со скоростью в пару узлов на глубине метров в десять, стараясь по возможности экономить заряд аккумуляторных батарей в надежде, что у аэроплана через часок закончится топливо и терпение, и он улетит на базу.

Наш единственный шанс достать подлодку — если она всплывет на перископную глубину и останется в таком положении, еле видимая, словно щука, снующая под поверхностью пруда. В таком случае она бы стала нашей добычей: в 1916 году призматические перископы для наблюдения за небом оставались еще отдаленным будущим, и если удача окажется на нашей стороне, на подлодке узнали бы о нашем присутствии лишь после взрыва бомбы за бортом, когда поток воды хлынет через пробоину в обшивке.

Мы держались на высоте около пятидесяти метров, я внимательно разглядывал в бинокль поверхность моря. Мы пролетали зону поиска в длину до конца и разворачивались для следующего прохода, как пахарь на поле. Внезапно Нехледил схватил меня за руку и взволнованно указал вниз. Я перегнулся через него над панелью управления, чтобы взглянуть.

По поверхности моря, отражая бледный солнечный свет переливчатым, как у павлиньего пера, блеском, расплывалось масляное пятно. Что ж, вот и субмарина — где-то под нами, из её бака на поверхность просачивается горючее. Теперь оставалось только ждать, пока она не поднимется на поверхность. Я проверил топливный датчик — три четверти бака. Это добрых четыре часа.

Нас охватил азарт погони. Что касается меня, я решительно настроился следовать за лодкой, как ищейка, пока не опустеет бензобак, даже если это означало приземление на море и буксировку обратно. Я не собирался упускать такой шанс из-за какого-то бабьего беспокойства по поводу возвращения. Нехледил проверил координаты по компасу, а я отстучал сообщение:

— L149 — 8:56 — сектор 167 — Только что обнаружили масляное пятно от подводной лодки. Преследуем. Высылайте подкрепление.

Спустя несколько минут пришёл ответ:

— Удачной охоты. Миноносец вышел из Луссина.

Теперь мы намеревались следовать за нефтяным пятном. Оно могло исходить только от подводной лодки, расползаясь по поверхности моря как след от улитки, милю за милей отмечая на поверхности бесшумный ход лодки в глубине.

Мы затаили дыхание, каждую минуту ожидая увидеть размытый силуэт корабля, поднимающегося к поверхности, чтобы осмотреться. Но через сорок минут в голову стали закрадываться некоторые сомнения. Мы ведь уже пролетали над этим скоплением водорослей? Я проверил направление по компасу. Нехледилу пришла в голову та же мысль — я увидел, как он заглядывает в свой блокнот, потом смотрит на компас, потом на панель управления. Понимание произошедшего одновременно поразило нас обоих — последние три четверти часа мы фактически летали круг за кругом по одной и той же огромной окружности около четырёх миль в диаметре, и сейчас делали восьмой или девятый виток.

Я оглянулся назад и с ужасом понял, что являлось настоящей причиной появления этого масляного пятна! Из-под двигателя сочилась тонкая чёрная струйка, воздушный поток от пропеллера распылял ее, а ветер уносил назад. Мы шли по своему собственному следу, как собака, которая гоняется за привязанной к хвосту консервной банкой.

Я посмотрел на указатель давления масла — стрелка переместилась почти на ноль. У двигателя "Мерседес" в 160 лошадиных сил — восемь литров масла в отстойнике и ёмкость с чистым маслом под нижним крылом, содержащая ещё шестнадцать литров. Насос подаёт масло из этой ёмкости при каждом повороте коленчатого вала и возвращает столько же использованного масла обратно в ёмкость. Дренажный вентиль под отстойником, очевидно, открылся из-за тряски в полёте, и вместо циркуляции масла насос в каждом такте выбрасывал наружу немного крови из сердца двигателя.

Предпринимать что-либо было уже слишком поздно — за час или даже больше такого разорванного цикла оба бачка, и отстойник, и ёмкость, видимо, почти сухие. Я проверил датчик температуры воды и увидел, что она почти кипит, двигатель перегрелся. Я даже слышал, что он уже начинает сбоить. Нам оставалось только поблагодарить судьбу за то, что мы сидим в летающей лодке, по воде бежит лишь лёгкая зыбь, а к нам уже направляется миноносец.

Я наскоро послал сигнал SOS, передал наши координаты и сказал, что у нас аварийная посадка на воду из-за отказа двигателя. И тут вспомнил про бомбы. В самом начале погони я перегнулся через борт, снял защитные крышки и взвёл предохранители. После того как кальциевые взрыватели приведены в состояние готовности, они больше не безопасны.

Они взорвутся от малейших брызгов солёной воды, поэтому их нужно сбросить до приземления. Я положил руку на рычаг бомбосбрасывателя. И тогда увидел, что примерно в миле от нас в западном направлении двигается низкое судно с дымящейся трубой посередине, его неясные контуры расплывались перед глазами из-за моросящего дождя. Сердце подпрыгнуло от радости — это наверняка наш миноносец. Нехлелил развернулся в его сторону, а я выстрелил сигнальной ракетой, чтобы привлечь к нам внимание, потом потянул рычаг бомбосбрасывателя, почувствовал, как аэроплан мгновенно взмыл вверх, избавившись от бомб, и увидел огромный всплеск воды за кормой.