— Этот телефон только для оперативных вопросов: командир требует строгой экономии — распоряжение штаба войсковой группировки.

— Но это же нелепо. Мне нужно позвонить в Капровидзу, иначе нас объявят пропавшими без вести. Как мне с ними связаться, если нельзя по вашему телефону?

— Герр командир говорит, что по возможности нужно обходиться письмами.

— Но... мы вернёмся задолго до того, как письмо туда дойдёт.

— Ну, так всегда можно взять его с собой. Или, если так уж хочется позвонить, в центре города есть почта.

— Так или иначе, где ваш вышестоящий командир? И где вообще все остальные на этом аэродроме, раз уж на то пошло?

— Наш старик в госпитале, в Триенте. Перепил граппы, и началась белая горячка. Держитесь подальше от граппы, послушайте моего совета: это гнусное зелье. Что касается остальных, этот месяц омрачился крушениями, так что у нас некоторая нехватка аэропланов и лётных экипажей. Сборище тупых ублюдков из авиашкол мы получим не раньше, чем все они откажутся от службы в горной местности. У нас всего один пригодный к службе аэроплан, "Авиатик", сейчас патрулирует направление на Асьяго, вот я и подумал, что всех можно отпустить на вторую половину дня, всё равно ведь сегодня пятница.

— Понятно, — сказал я, обнаружив сдвиг в направлении разговора, — правильно я полагаю, что сегодня на этом лётном поле мы не получим помощи по замене изношенных магнето?

— Совершенно верно: мы не полномочны вести в здешних мастерских сложный ремонт, да и вообще — мы летаем на "Лохнерах" и "Авиатиках" — двигатели "Хьеро", как вы понимаете. У вас ведь "Бранденбургер"?

— Как проницательно было с вашей стороны это заметить, герр лейтенант.

— Я так рассудил: "Даймлер 160". Боюсь, не выйдет. На другом конце аэродрома — 24-я эскадрилья, но у них немецкие "Фоккеры" с двигателем "Бенц", так что тоже без толку.

— И вы предлагаете? Не можем же мы стоять здесь, на вашем лётном поле, пока корни не пустим!

Он зевнул и задрал на стол ноги в сапогах. Я начинал испытывать к этому молодому человеку глубочайшую неприязнь.

— Вы лучше попробуйте сгонять в Триент, вдруг там вам помогут.

Я отдал честь и собрался уходить.

— Спасибо и на этом. Servitore.

— Не стоит благодарности. Кстати...

— Да?

— Будьте так любезны, уберите ваш аэроплан, он перекрыл подход к нашим ангарам.

Мы с Тоттом передвинули аэроплан на другой край поля. Мы с трудом дотолкали его вдвоём — наземного персонала на аэродроме не наблюдалось. Я оставил Тотта в одиночестве, приказав ему приберечь мне хоть что-нибудь из провизии, подаренной анархо-синдикалистами из Бузовеккио, и пешком отправился в деревню Перджине.

Я вернулся ни с чем. В пятницу после обеда почта не работала. Да и вообще все учреждения в городке закрылись по поводу какого-то церковного праздника — то ли в честь святого Турибуса из Монгревехо, то ли ради поклонения священному локтю из Падуи, или ещё чего-то там. Я притащился назад уже ближе к вечеру, весь в пыли и со сбитыми ногами.

Ничего не поделаешь, пришлось снова взлетать и направиться к авиапарку номер три, примерно километрах в десяти, с другой стороны от Триента. Так что я опять раскрутил пропеллер, двигатель закашлялся, кое-как заработал, выпуская клубы дыма, и мы, раскачиваясь, поднялись в вечернее небо.

Найти с воздуха авиапарк номер три оказалось нелегко, как, впрочем, и приземлиться. А когда это всё же удалось, к нам, размахивая руками, подбежал очкастый майор и устроил мне самый суровый разнос, не успел я выбраться из кабины, даже пропеллер ещё не перестал вращаться. Он заявил, что аэропланам строго воспрещается приземляться на территории авиапарка без предварительного письменного заявления и специального разрешения.

Во всех прочих случаях аэропланы должны прибывать на железнодорожной платформе или в специальном фургоне на моторной или лошадиной тяге, с демонтированными крыльями и хвостовым стабилизатором.

Я ответил, изо всех сил стараясь быть вежливым, что это аварийная посадка, и мы останемся здесь, пока не сделаем ремонт, по простой причине — вряд ли двигатель снова заведётся. В конце концов, он позволил нам поговорить с сержантом из одной из мастерских по поводу ремонта, добавив, что всё это его не касается, и мы должны немедленно убраться с его территории, как только сможем летать.

В отличие от своего командира, штабс-фельдфебель был крайне любезен и исполнен готовности помочь — во всяком случае, насколько это в его силах. К несчастью, оказалось, что он не в силах сделать почти ничего. Мы сняли панели капота, он постоял, глядя на открытый двигатель и качая головой.

— Простите, герр лейтенант, но я ничем не могу помочь. У нас на складе нет ни одного запасного магнето для "Бранденбургера" двадцать шестой серии.

— Но это просто смешно — 160-й "Австро-Даймлер" — наверное, самый распространённый двигатель во всех австро-венгерских ВВС!

— Нет, здесь это не так, герр лейтенант. Эскадрильи "Бранденбургеров" одиннадцатого сектора используют 160-й "Мерседес", из-за горной местности. Они считают, что "Мерседес" медленнее разгоняется, но на высоте он лучше. Проблема в том, что они используют магнето "Бош", а эта партия "Австро-Даймлеров" — "Золли". Да и к тому же... — он поглядел на часы, — сейчас уже половина шестого, то есть семнадцать тридцать, так что простите, мои ребята не смогли бы вам помочь, даже если бы у нас что-нибудь было на складах.

— Почему это?

— Простите, герр лейтенант, но сегодня пятница, и все ушли со службы больше часа назад.

— Отправились домой? Но это просто нелепо. А что насчёт дежурных? Будь оно всё проклято, это же война — отсюда до фронта меньше двадцати километров к югу.

Он спокойно смотрел на меня — сочувственно, снисходительно-укоризненно, как человек, у которого нет времени на детские шалости. Это был крепкий, спокойный мужчина слегка за сорок добродушного вида, похожий на часовщика или сапожника, из тех, кого хочется благодарить, когда он говорит, что не сможет подготовить ваши форменные сапоги к параду в четверг, поскольку кожи теперь достать невозможно.

— Война войной, герр лейтенант, а работать круглосуточно никого не заставишь. Это авиаремонтный парк, он будет считаться тыловым эшелоном, даже если итальянцы окажутся прямо за забором. Здесь люди работают по режиму мирного времени и по пятницам уходят домой пораньше.

— Чёрт возьми, о каком режиме мирного времени вы говорите? Мы только что вернулись с опасного задания — над Венецией, прямо среди бела дня. Я тут дырки от пуль считал, так дошёл уже до пятидесяти семи. Мы подставляемся под пули, а ваши люди в это время уходят домой пораньше!

Мой собеседник совершенно невозмутимо кивнул.

— Справедливое замечание, герр лейтенант, справедливое замечание — всё так, как вы сказали, я не отрицаю. Но дело в том, что все мои люди — резервисты, некоторые 1860 года рождения, они уже больше тридцати лет с армией дел не имели, а теперь их призвали. Они, конечно, в военной форме, но работы в военном режиме не выдержат. И в любом случае, половина из них местные, у них семьи в городе.

— А как же воинская дисциплина?

— Эх, герр лейтенант, герр лейтенант. Мы и так мало что можем с ними поделать, а если я начну настаивать на этой старой чепухе про железный порядок — и вовсе никакой работы не будет. К чёрту эту воинскую дисциплину, извините за выражение. Теперь квалифицированных ремонтников не найти — ни даром, ни за деньги, так что приходиться отпустить поводок, если я хочу хоть чего-то добиться. И к тому же у них армейская зарплата, это примерно четверть того, что они на военном заводе получали бы. Но... — он поправил очки и повернулся ко мне, — если хотите, я могу сам снять эти контакты и немного почистить. Это позволит вам перелететь через долину, к Гардоло. Если я правильно помню, у них там, в Семнадцатой эскадрилье, есть несколько старых "Авиатиков". Они получили 160-е "Австро-Даймлеры", так что, может, у них на складе лежит пара старых магнето.