-Попробуйте себя на вкус, Сао Седар, - странно пригласил Норд, быстро строча что-то левой рукой в блокноте и не поднимая взгляда. Я озадаченно, но послушно пригубил свой кофе – м-м-м… пряный, с озорной и дерзкой апельсиновой ноткой, но и с глубоко спрятанной горечью, он действительно был так похож на меня… А Норд, однако, отличный психолог. Даже дрожь берёт – он будто насквозь меня видит. Как там… «истоки сути»?.. © генерал Рейнборн.
-Да… у меня хороший вкус, - с нотками самодовольства прокомментировал я, обнимая одно колено двумя руками – чтобы пальцы не тряслись от волнения. Норд посмотрел на меня в упор поверх очков; когда он взял свою чашечку, и его узкие губы коснулись её края, приоткрывшись навстречу пряному и горячему, как мой характер, кофе… мне почудилось на обморочный миг, что в этой чашечке – моя душа. Моя сокровенная суть… Меня передёрнуло, когда Норд отпил маленький глоток и вновь в упор посмотрел мне в глаза – словно куда-то глубоко внутрь. Потом он медленно сложил из того листа, на котором писал, бумажного голубя – и бросил мне прямо в руки через стол, скривив тонкий рот:
-Здесь все цифры. Здесь же спустя сутки должен быть план квартальных работ нулевого отдела. Тогда я решу, что дальше.
-Должен – значит, будет… - я держал бумажного голубка на кончиках разведенных пальцев, и сердце моё колотилось так неистово, словно хотело выломиться в иные миры и пространства из-за решётки реальности. Впервые за всё время, проведённое в Антинеле, я на всю глубину осознал, что я – отнюдь не серая посредственность, как пытался вдолбить мне в голову Карло. И что это очевидно для Норда. Иначе он даже не начинал бы эту увлекательную игру в интерференцию…
Норд знал, что из себя представляет Сао Седар, и явно намеревался поделиться со мной этим знанием.
-Спасибо, - искренне поблагодарил я – и не сдержался, - если честно, то эта наша беседа для меня – как свет в конце тоннеля…
Норд моргнул сразу двумя глазами, опять склонив голову чуть набок. Потом выгнул рот уголками вниз ещё сильнее, чем был, и совершенно очаровательным тоном изысканно отозвался:
-Прекрасно, Сао Седар, просто прекрасно… смотрите только, чтобы этот свет не оказался лобовым фонарём локомотива.
-Поверьте: я способен на разумную осторожность… там, где она нужна, - я легонько улыбнулся этому намёку Норда на избранный мною нестандартный способ попасть к нему на аудиенцию. Норд снова моргнул, сплетая перед лицом пальцы:
-Достаточно на сегодня, Сао Седар… идите. И возвращайтесь со щитом.
-Благодарю Вас, Норд… - я, несмотря на общее, относительно приятное впечатление от руководителя Антинеля, всё-таки не осмелился повернуться к нему спиной – отступил к двери, держа бумажного голубя на ладони и вежливо склонив голову. Норд, неподвижный и непостижимый, молча взирал на меня чуть раскосыми, антрацитово-чёрными глазами, и было непонятно, что он думает обо всём этом. Но я почему-то знал, что Норд меня выбрал – в тот самый ветреный, ненастный вечер, когда впервые произнёс моё имя.
В приёмной пахло свежей сдобой, ванилью и хорошим кофе. Сероглазая секретарша взглянула на меня исподлобья – с опаской и недоверием. Видимо, мало кто выходил из кабинета директора с такой широченной сияющей лыбой, как я… :3
Ну что же – первый шаг сделан. Дорогу да осилит идущий.
========== Лоскут № 7 ==========
Подсолнухи в антициклоне
Ночь с вязами за окном. Ночь в антициклоне, время воспоминаний. Ночь, в которой нет каштанов. Зачем только сгребать эти цветные витражные осколочки, зачем пересыпать бусинки-рокайли из ладони в ладонь, сидя на полу перед диваном и выжидательно склонив голову набок? Это низачем, потому что хочется.
Ты знаешь, что из разбитого стекла получаются только холодные, порванные кошмарами ночи, но каким-то глупым, несусветным запасным инстинктом цепляешься за края неудержимо расползающейся под руками ткани реальности.
Ночь, тем не менее, нравилась. А вы знаете, что ночь родилась из одиночества? Хотя, может, все было совсем наоборот… Звякают, звякают цветные стеклышки, и в них бликами синего зимнего вечера отражается угасающий свет на горизонте. Он тоже цепляется за низкие облака, и от зыбкого тусклого полусвета в опустевшей душе рождается странное чувство, подобное взмаху крыльев огромной полынной бабочки над сумерками Безлюдных Пространств.
Где-то очень далеко, словно невзаправду, снуют торопливые шаги, и тонкими трелями ввинчиваются в чужие виски позывные телефонов из других миров. Никто не мешает, и черный шелковый платок, небрежно брошенный, свисает с края стола, словно клок темноты.
Коридор тоже длинный. Они такие интересные – никогда ведь не знаешь, куда забредешь. Кто-то пытался доказать, что здание Антинеля бесконечно и непостоянно, и двери и лестницы блуждают по нему, как им вздумается… Его нашли на дне лифтовой шахты с переломанной шеей через неделю после его исчезновения.
В коридорах живут лампы. Лампы всегда всё обо всем знают, и потому иногда эдак понимающе подмигивают, когда идешь ровно по линии отреза двух половин линолеума, расставив руки и ставя узкий острый носок черного сапожка точнёхонько за каблуком другого, тык в тык. Подмигивание это, естественно, сбивает, ты оступаешься, но это не страшно, потому что всегда можно дружески подмигнуть левым глазом в ответ и жить, понимая, что никто и никогда не узнает, чем мы тут занимаемся в наше законное рабочее время. Лампы умеют хранить свои тайны. Они не болтливы.
Это был желтый кусочек мозаики. Сложи их вместе – получится подсолнух. В центре темнеет стеклышко тонированных очков. Похоже на солнечное затмение. Кстати, солнца над Антинелем почти никогда нет. И все знают, почему. Свечи каштанов горят без пламени и дыма вместе с летом. От него так мало осталось, и это радует, ведь сегодняшняя ночь с антициклоном и вязами за окном, сырая и ветреная, уже всей душой принадлежит сентябрю.
Еще в коридорах живут батареи. Обычно они ничего не знают, никого не трогают, и только вечно протекают, и только их вечное кап-кап об пол живет в остывших артериях вместо пульса. Батареи бывают разной масти. Увидев заблудившуюся, одинокую и голодную батарею, вы по ее окраске легко поймете, с какого она этажа. Что странно, ниже минус первого они не водятся. В тех коридорах живут только трубы. Я их не люблю. В них постоянно что-то откуда-то куда-то течет, и как только начинаешь задумываться, куда, что и откуда, как вспоминается бесконечный сон, горькие травы над головой и тишина…
А собранный из тонированных очков и желтых витражных стеклышек глупый солнечный подсолнечник летнего затмения цветет на белоснежной равнине ковра, и улыбка лепестков не раздражает, а кажется достаточно милой.
Этой ночью можно не придумывать, как убить завтрашний день, можно просто вспоминать этой августовской ночью, в которой летит антициклон и цветут подсолнухи. Что вспоминать? То самое – …?
Странно, но наверху начало светать. Усталая тень лежит прямо на полу, закрыв лицо от рассвета узкой ладонью, на чистом и абсолютно пустом белоснежном ковре. Снега. Я хочу снега. Хочу в этот снег зарыться и больше ни-че-го не вспоминать. Когда же он, наконец, выпадет, этот снег?..
Путь до зимы
Это облетание раздражало весь день, это кружево листьев по безумно ясному небу и тонкий плач флейты очень далеко, по ту сторону памяти. Этот день был пыткой, этот день отрицал серую ободранную громаду Антинеля в себе, он плыл себе сквозь август, словно паутинки, и грелся на ярком еще солнце. Черные остроносые сапожки осторожно обходили разлитые по скрипучим доскам пола лужи солнечного света. Из-за стекол тонированных очков небо приобретало тот самый странный цвет, в который обычно красят стены коридоров и лестниц от пола до середины. А сверху до потолка побелка. Совковские интерьеры, от которых до депрессии ровно один вздох. Этот секрет прост, если как следует подумать: отчего стены красят исключительно в болотно-зеленый или в тошнотно-синий казенный цвет. Три шага к ломаной линии лестницы, уходящей в небо меж грязных стен. Небо – там, за пыльными стёклами окна с дохлыми мухами между рамами и торчащими ржавыми гвоздями.
