— Не стоит, — на автомате.

Таким жаром к коже и таким холодом в голосе. Этот контраст сводил с ума — заставлял съезжать с катушек по-настоящему, огорашивая осознанием незыблемой потребности. Пусть не рядом. Пусть до бесконечности воспроизводясь в воспоминаниях. Разъедал мозг, выжигал внутренности. Зачем?

Нужно. Он нужен.

Я успела отойти на несколько шагов. За спиной уже раздавались голоса других девчонок, шествующих к залу. Развернулась на полпути, открывая рот, да так и замирая в нелепой позе, прижимая заколку к груди.

— Слушай… — Тони обернулся на звук голоса. Не дождавшись продолжения, демонстративно вздернул бровь, тем самым выражая свой немой вопрос. — А, в общем, не важно, — сбежать и застрелиться — именно в таком порядке, как можно скорей. — Ай!

Какая за дурацкая мания — хватать людей за локти?

— Что?

— Где Хэппи?

Фраза явно сбила его с хода мыслей; Старк растерянно моргнул, и я практически с садистским наслаждением скопировала его выражение лица несколькими секундами раннее.

— В зале, на лавке сидел.

— Спасибо, — с нажимом, настойчиво дергая рукой, на которой расцвели белые следы от его пальцев, тут же, правда, исчезая, сменяясь легким покраснением.

— Это все?

— Да, это все.

Он фыркает, а я чуть не путаюсь в ногах, когда разворачиваюсь и с наигранной стремительностью удаляюсь в сторону игровой площадки.

Боже. Так глупо, что хочется удавиться.

Я погнала мысли прочь, не желая ни на минуту задумываться о том, какого черта только что произошло, здесь — до начала урока оставалось всего ничего. К тому же, день вряд ли улучшится, если я поддамся собственной рассеянности и начну спотыкаться на ровном месте, подставляться под мяч и прочее, прочее, прочее, слишком увлекшись очередной порцией бессвязных рассуждений и внутренним монологом о насущном.

Я всегда успею погрузиться в состояние, когда снова и снова прокручиваешь в голове разговор и подыскиваешь аргументы, а сама дискуссия-то давно закончилась. Куда привычней будет заниматься этим перед сном, чтобы утром, по традиции, проснуться с тяжелой головой и выматывающим организм на износ недосыпанием.

Придирчивый взгляд Хогана, и впрямь нашедшегося на лавке, был обращен к моим ногам.

— Что за мода пошла у девчонок ходить в этих серых колготках?

Я закатила глаза, подходя к нему ближе и плюхаясь на свободное место рядом.

— Это называется «лосины», Хэппи.

— Обрезанные колготки, — упрямо возразил он, вызывая во мне неконтролируемое желание снисходительно улыбнуться. — В них все на виду, даже белье просвечивается.

Говорит, как моя бабушка.

— Не правда, я проверяла. И вообще, откуда такой резкий негатив?

Хоган нахохлился и стушевался, напоследок окинув обидчивым взглядом мои колени.

— У Кристи такие же.

Ах, Кристи. Опять что-то не поделили.

Я хмыкнула, назло вытягивая ноги вперед так, чтобы хоть клочок, но попал в его поле зрения.

— А если бы ты встречался с этой… не знаю даже, как ее зовут — новой нынешней Тони, — ты бы ворчал, едва завидев косметику на моем лице? Из вредности, в качестве протеста всему женскому роду.

— Там не в косметике дело, а в пластике.

— Губы можно сделать при помощи уколов гиалуроновой кислоты, это не пластика. Как и наращивание ресниц.

— Ресницы-то тут при чем?

Я пожала плечами.

— Просто думала однажды сделать их.

Красноречивости во взгляде Хогану было не занимать. Пожалуй, на сей раз он явственно переиграл.

Ну, а что? Признаю, грешна — иногда, глядя на доморощенных Барби, что ошиваются вокруг Старка, и не о таком задумаешься. Только слишком много факторов играют «против»: будь то страх боли, сложность в уходе, череда возможных рисков или стоимость процедуры; ни длиннющих ресниц мне с тем, как я сплю лицом в подушку, ни пышной груди с дикой боязнью ложиться под нож не видать. Наверное, оно и к лучшему. Я не располагала ни средствами, ни тем более временем, чтобы «перекраивать» себя до стандартов навязанных масс-медиа «идеалов». В математике бы сперва разобраться. А там — выкрасть часок для сна… жизнь, словно в замкнутом порочном кругу.

— Хотя, может, в спортзал однажды начну ходить, — я не заметила, как начала рассуждать вслух. — Может. Быть. Когда-нибудь.

С вероятностью в двадцать процентов из ста.

Носки кедов методично сталкивались друг с другом от безделья.

— Зачем? — Хэппи по-прежнему оставался моим единственным вынужденным слушателем. — Ты же итак худая. Даже слишком.

— Ты думаешь, у худых нет целлюлита? — о, это знаменитое великое заблуждение. — Хочу хоть немного в весе набрать и, — запнулась, нервно закусила губу, — попу накаченную.

— По мне, так у тебя все с этим в порядке. Говорю, как мужчина, — от той серьезности, кою он попытался изобразить, хотелось смеяться. Не злобно.

Мужчина, как же. Мужчина, видевший женское тело только по ту сторону экрана монитора в контексте весьма специфичных жанров мультимедиа.

«Было бы все в порядке, — я вздохнула, переваривая в котелке далекие от приятных мысли, — все, глядишь, шло бы совсем иным чередом».

Наши недовольные стоны прозвучали в унисон с голосом вошедшего тренера.

«Справедливость в рамках трио» или «чередование пар» по дням — погода за окном менялась, отношения рушились, точно карточный домик, взгляды на жизнь совершали радикальные виражи, а установленное некогда в глухую эпоху Меровингов правило все еще продолжало действовать если не в рамках обычных занятий, то на уроках физкультуры — определенно.

Какой дурак из нас троих его придумал? Кажется, пальцем показывать бессмысленно.

— Да ладно тебе, — Хэппи неловко подпрыгнул, пытаясь закинуть мяч в корзину, однако предсказуемо промахнулся. — Сколько раз мы к этому возвращались? Миритесь уже, наконец.

— Хоган, — тихо рыкнула, выбивая мяч из его рук; ого. Даже получилось. — Делай, что хочешь, но играть с ним в одной команде я не собираюсь.

И дело не в том, что он ведет себя на поле, как форменный засранец. Боюсь, это я утрачу над собой контроль в самый ответственный момент, засматриваясь на него, как одна из кучки глупых куриц, день и ночь пускающих слюни на прекрасного Энтони Эдварда Старка.

Фу. Представлять тошно.

— Хватит быть такой злюкой, — он почти с обидой покосился на отобранный спортивный инвентарь. Нет, Хэппи, не надо тренировать жалостливую тактику мольбы с секретным оружием «щенячий взор» — не сработает. — Мне не нравится эта версия Вирджинии Поттс.

Чувствительность Хэппи — единственный барьер, всегда удерживающий меня в рамках.

Я медленно вздохнула, прикрывая веки, и потянулась к заколке, распуская волосы. Воспоминания закружились калейдоскопом, замелькали картинками прошлого и коснулись слуха отголосками призрачных голосов, образов, теней чувств.

Вот девчонка с хвостиком прячется за спинами одноклассников и ленивой рысью перебегает с одной половины зала на другую, надеясь, что никому не придет в голову подать ей мяч.

Вот — теряется, когда ей не оставляют выбора и начинают игру в три передачи, и что-то кричит в стремительно удаляющуюся спину.

«Иногда я тебя просто ненавижу».

Попытка вновь собрать волосы в подобие надлежащей для занятия формы; внешне все та же девчонка в простой футболке. Содержимое — такое, что сама не признаю. Люди не замечают, как они меняются, и не могут проанализировать, какими были раньше, да в чем заключаются те самые метаморфозы — полнейшее отсутствие конкретики, они не помнят прошлых себя. И это пугает.

Что это за коррективы, внесенные внешними факторами, и как остановить запущенный механизм ментальной трансформации? Я не хотела быть продуктом эволюционного излома под наблюдением Тони Старка.

Больше всего на свете мне желалось стать той Вирджинией Поттс, которую я забыла. Мне казалось, что я теряю себя, некий внутренний стержень, весь набор качеств, бывший мне присущим, и слепо тычусь о стены, не находя эфемерной, несуществующей тени. Словно мной поиграли, неумеючи, а на протяжении долгого времени старательно стирали, как мел о доску. И вот теперь — совершенно голая, вывернутая наизнанку, обезличенная, подобно одной из ста фигурок на конвейере, стою напротив дурацкой волейбольной сетки, глядя сквозь взволнованные глаза лучшего друга.