Легкое опьянение ощущалось, но его было недостаточно. С каждым глотком я ждала, когда же, наконец, наступят те самые стадии, о которых говорил Брюс, но пока, кажется, застряла на «гении», не двигаясь дальше. Это огорчало.

Навлекало негодование.

Когда я проморгала момент, ознаменовавшийся желанием пропустить через себя как можно больше алкоголя?

Верните старую Вирджинию Поттс: в новой что-то сломалось.

Очень скоро мы обнаружили еще одно заламинированное меню, где под каждым коктейлем был написан его состав. Только названия числились в столбцах, без картинок. Закралось чувство обиды за то, что я попалась на очередную уловку Старка, подсунувшего мне неофициальное подобие рекламки: Беннер, обладавший куда большей массой тела, нежели я, и оттого многим устойчивей к алкоголю, обошел всю стойку и нашел еще парочку списков. Везде присутствовал состав.

Откуда он выудил эту бумажонку с картинками? Лишь бы покрасоваться лишний раз; мне хотелось найти его в толпе и ткнуть носом в коварный обман, но татуированный бармен подал «Райскую птицу» с вишенкой, и я передумала.

На ликерах наверняка далеко не уеду, так что, не считая «Блоу Джоб», это был второй коктейль после «Приливной волны».

— Текила серебряная, ликер какао светлый, ликер Амаретто, сливки, — язык у Брюса не заплетался, когда он зачитывал ингредиенты, но голос был до боли спокойным. Убийственно невозмутимым. — Ты не упадешь?

Я в ответ хмыкнула, отпивая белого цвета содержимое из бокала.

— Нет, я просто хочу, чтобы меня, наконец, взяло, — где ты набралась этих грязных словечек из подворотни? Ты же леди, очнись!

— Зачем? — столько искренности в вопросе; как можно не замечать очевидного? Процесс уже пошел, и поезд погони за новыми ощущениями не остановить. — По-моему, тебе уже хорошо.

— Этого мало, — отмахнулась, точно от назойливой мухи. Я терпеливо ждала того самого беспамятства, о котором так много сложено историй. Покалывания на кончиках пальцев, приятную негу в голове. Расслабленность, подобно нахождению в нирване. Я хотела этого.

Я хотела чувствовать себя нормальной.

Как Тони. Как все те дешевые разукрашенные дуры, с которых он глаз не спускает.

Я хотела знать, каково это — быть частью его плывущего мира.

Терпеливо цедя «Райскую птицу», меня посещала мысль, что в противном случае возьму еще один. Последний. И закажет его Беннер, ибо словосочетание «Множественный оргазм» мой язык пока не в состоянии выдать без запинки смущения.

Старк объявлялся несколько раз, глушил неизменный виски и исчезал в толпе. Сейчас, однако, он подошел к нам явно не с целью получить очередную порцию алкоголя.

Тони шмыгнул носом, вытер ладонью губы и критически осмотрел ту. Приглядевшись, я заметила, что слабые разводы имеют самого естественного рода происхождение и разносят ощутимый, характерный, металлический запах.

— Ты уже «железный человек»? — поинтересовался Брюс, аналогично проследив взглядом за его манипуляциями.

— Нет, пока только «плейбой». А тот псих — определенно.

— Что на этот раз? — в отличие от меня, Беннер не спешил расставаться со своим «Майами айс». Капельки влаги лениво стекали по стенкам медленно теплеющего от его рук стакана.

— Одна цаца начала клеиться ко мне, — тоном, с коим по обыкновению стартуют лиро-эпические повествования Энтони Эдварда Старка, начал он, — внешне на «сойдет», я согласился потанцевать. Вдруг откуда-то выныривает тумба с ушами, представляющаяся ее парнем. Да и пожалуйста, — Тони махнул рукой, фыркнул, — зазноба не такой уж и фонтан, на здоровье. Я по своим делам, этот индивид окликает: «Эй, ты, давай выйдем, поговорим по-мужски». Сдался бы он мне сто лет. О чем я и сказал. Ему это не понравилось, — он недовольно цокнул, покосился на мой коктейль, без спросу попробовал. — Сладко. Ну, так вот, думаю, черт с тобой, пошел. Он на выходе начинает петушиться: «Ты что с моей девушкой делал?», — Тони явно переигрывал, копируя манеру говорения некого парня, но выглядело это уморительно. — Спрашиваю его в лоб: «Ты слышал про петтинг?». И он: «Чего?», а я и отвечаю: «Ничего, разговаривал я с ней». Кажется, до него так ни черта и не дошло, но на всякий случай посчитал нужным мне врезать.

— И что потом? — давно не припомню столь отчаянного желания разговориться со Старком.

— Что потом, его — в шею, я — к стойке, — как само собой разумеющееся. Впрочем, чего еще можно было ожидать; с Тони связываться всегда себе дороже. — Вы пойдете танцевать сегодня или так и будете пускать корни в сидения?

Думала я недолго. Четыре глотка — ровно столько оставалось до ничем не заполненного дна бокала. От алкоголя, в резком порядке и большом количестве поступившего в организм, тело передернуло. Я поморщилась и, придерживаясь за стойку, в лишенном грации движении (но по моим меркам относительно нормальном) сползла со стула.

— Идем, — пол оказался мягким, однако я себе мысленно приказала держаться смирно. Я — боец. Я — бравый солдатик.

Или нет, не пол. Ноги. Ноги определенно напоминали травинки, колышущиеся по ветру, а тело было таким легким, что дунь — развеется.

Пьяной я не была точно — голова работала на ура, но вот координация подводила, словно ниточки, связывающие команды с мозговым центром, оборвались. Или что там обрывается; спрошу у Брюса, когда вернусь за добавкой — то, что мое сознание через считанные минуты станет ясными, было очевидно, как закон всемирного тяготения, и грустное настроение, охватившее после первого коктейля, вернется.

Старк подозрительно покосился на меня, переглянулся с Брюсом.

— Сколько ты выпила?

— Не настолько, чтобы не удержаться на ногах, — я отвернулась, как самой показалось, важно, зашагала к ритмично движущимся танцующим.

Чего? На секунду задумалась: почему «настолько»? Он же не спрашивал, насколько. Он спросил сколько, то есть численное количество, заданное… фу-фу-фу. Математика и логистика. Замахала бы руками, гоня неуместные рассуждения, да выглядела бы странно.

Плевать.

А эта песня, держу пари, была в последнем «Форсаже», что мы смотрели.

Одна бы я танцевать ни в жизнь не стала, но рядом появился Тони, и все встало на свои места. Боже, вот, оказывается, во имя чего выпивают: тело стало невероятно подвижным, усталость от длительного пребывания на каблуках куда-то исчезла, а голова стремительно освобождалась от предрассудков. Почему люди не говорят то, что жаждут сказать, в трезвом состоянии? Почему не могут двигаться, словно их никто не видит, к чему весь бред с заборами ограничений, выстроенный вокруг фасада твоей жизни?

Слова путались. Кажется, танцпол воистину пронизан неповторимой атмосферой разожженного огня молодости, на который слетаются все мотыльки в округе.

Тони двигался напротив. Контуры нечеткие. Такой родной, что сердце заходится.

Вижу его и испытываю чувство неконтролируемой, цунами сметающей все на своем пути нежности: дружеской, братской, материнской, нежности к парню, в объятиях которого отключается мозг, такой, что хочется задушить от переизбытка эмоций. Он эгоистичный. Заносчивый. Непомерно болтливый, самовлюбленный, но каждый недостаток, содержащийся в длиннющем списке из оных, столь правильный, что я в ближайшем будущем запишусь в отряд моральных самоубийц, доколе не ощущаю никакого дискомфорта, вытерпливая его заскоки.

Равновесие прекращало существовать, и меня стихийным магнитом тянуло к нему. Запах мужчины. Просто сносит голову.

Я не сообразила, отчего рассмеялась, закусывая губу и ловя подставленные ладони, переплетая пальцы. «Райская птица», ты была лишней. Такая замечательная опора; такие уверенные, что хочется вручить ему собственную жизнь.

Родной-родной-родной. Так здорово вплотную, что почти неловко, неразмыкающиеся руки, которых так не хватало.

Мы не всегда попадали в такт. Я прикрыла веки, уходя от режущего глаз света, еще больше ссорясь с координацией.

Его лицо совсем рядом. Тони расцепил переплетенные пальцы только затем, чтобы переместить руки на талию; дробь ритмичных дублирующихся мотивов где-то на задворках сознания — ладони медленно соскользнули на бедра. Боясь упасть, я осторожно обхватила крепкие руки повыше локтей, немного сожалея, что он не снял пиджак.