— Тони…
Дыхание перехватило, а потолок перед глазами вдруг потемнел и поплыл.
Как из-под воды — слышится голос Старка, хриплый, неузнаваемый. Где-то совершенно далеко, за пределами досягаемости и всяческого понимания. И вдруг — жалобный всхлип исчезает под жестким напором губ, одновременно с тем, как он входит в меня резким толчком.
Продолжая что-то невнятно шептать, с откровенно паршивой выдержкой выстанывать в рот какие-то слова, влетать руками в натужно скрипящую спинку кровати. И этого так много.
Это выбрасывает за грань, где на несколько бесчисленных секунд все перестает существовать.
Он — повсюду. Вынуждающий задыхаться от своего потрясающего, напрочь уничтожающего мозги мужского запаха, не реагирующий на то, как я отчаянно сжимала его плечи.
Не дающий привыкнуть к ощущениям совершенной заполненности, двигающийся с каждым толчком все размашистей.
Я глухо замычала, от переизбытка эмоций кусая его нижнюю губу, когда Тони подхватил меня под коленом и закинул одну ногу на свой согнутый локоть так, что угол проникновения изменился.
Встретиться глазами с его горящей темнотой.
— Моя, — сбивчивым, полубредовым шепотом, своим невероятным голосом, — так сильно… боже…
Он тихо стонет, в последний момент успевая рывком выйти и сжать пальцы на члене, кончая мне на живот.
Бессильно наваливаясь сверху, утыкаясь лбом в шею.
Я не знаю, сколько мы лежим так в абсолютной тишине, разбавляемой шумным, постепенно успокаивающимся дыханием, да шелестом разыгравшейся стихии.
Тони одним тяжелым движением откатился в сторону и даже умудрился подтянуться головой к подушке. Он несильно отстранил меня, но лишь затем, чтобы в следующий момент протиснуть руку под мою голову и заключить в кольцо объятий, прижимая к собственной груди.
Дышать при подобной близости было сложно, и все же я ни за какое золото мира не отодвинулась бы. Наверное, мои волосы лезли ему в лицо. Только Тони никак не откликался на окружающие раздражители.
Удобней устроившись у него под боком, я принялась лениво водить короткими ногтями по его спине, глупо улыбаясь, когда он промычал нечто одобрительное. И еще сильней — стоило ему взять меня за руку и подтолкнуть ладонь вверх, к голове, призывая запустить пальцы в волосы.
— Ты засыпаешь?
Ответом на тихий шепот служило слабо различимое «угу».
Я уткнулась носом в его грудь, чувствуя, как сердце разрывается от бьющей фонтаном искренности. Тони был похож на большого ребенка, ревниво сжимающего свою любимую игрушку. Он не возразил, позволяя закинуть ногу на его лодыжку.
Только слишком много волос на теле для ребенка. Скорее, неразумное дитя напоминала я, мечтающая остаться в этой кровати как минимум на вечность.
Лежать с кем-то вот так было невероятно.
Хотелось растянуть момент и запечатлеть в памяти каждую минуту сильнее, чем собственное имя. Да хоть бы я его совсем забыла. Лишь бы помнить, какая у него потрясающе гладкая кожа спины, и помнить, как немыслимо идеально находиться в его руках. Дыхание Тони постепенно выравнивалось, а тело расслаблялось.
Прошел ощутимый промежуток времени, прежде чем я поняла, что он действительно заснул; по коже бежали легкие мурашки от ветра, задувающего в приоткрытое окно, однако вставать, дабы захлопнуть створку, было выше моих сил. Я осторожно потянулась к сдвинутому куда-то в ноги одеялу и, стараясь не потревожить Тони, в несколько быстрых движений расправила то и накинула на нас обоих. Возвращаясь под теплый бок, к плотнее сплетшихся с моими ногам.
Никогда прежде я не испытывала такого всепоглощающего спокойствия и умиротворения. Кажется, я начинала понимать всех тех «взрослых», что критически нуждаются в отдельной спальне с непременно большой, двуспальной кроватью.
В голове была блаженная, гудящая пустота. По стеклам бил дождь, и, наверное, на утро придется вытирать пол от натекшей воды…
Я не заметила, как начала тонуть в объятиях дремы.
***
Проснувшись не намного раньше Старка, я обнаружила, что за ночь он успел знатно перекрутиться, вытолкать одеяло куда-то за свою спину и съежиться от холода; впрочем, именно дискомфорт от прохлады стал причиной моего раннего пробуждения. Я свернулась клубочком, пытаясь протиснуться спиной к груди Тони, между его тяжелыми руками и согнутыми в коленях ногами, однако он оказался на редкость неповоротливым. Создавалось впечатление, что я пыталась сдвинуть с мертвой точки скалу. Несильный пинок — и частично влезть в желанное пространство получается; Старк не повел и усом. Воспользовавшись его бессознательным состоянием, я потянула поперек своей талии его руку, и губы моментально расплылись в бестолковой улыбке, потому что он по инерции прижал меня к себе.
На самом деле, в вынужденной позе приятного было мало: мой бок давно затек, а сжатый мочевой пузырь очень сильно давал о себе знать, вынуждая невольно вспомнить виски, который мы пили вечером. К тому же, лежать без дела — занятие не самое веселое. Да только отодвигаться от Тони отчаянно не хотелось.
Он проснулся, когда я начала было думать, что больше терпеть мой организм не способен. Все еще пребывая в состоянии легкой дремы, перевернулся на спину и потер глаза, свободной рукой ощупывая пространство справа от себя и натыкаясь на мое бедро.
— Пеп?
— Доброе утро.
И ладонь умиротворенно оглаживает кожу.
— Доброе, — секундная заминка. — Уже утро?
За окном брезжил пасмурный рассвет. Слуха достигали удаленные крики чаек.
Он соизволил подняться с постели первым и, скользнув рассеянным взглядом по полу, подхватил ткань пальцами, да ловко влез в слегка помявшиеся брюки. Я с тяжелым вздохом покосилась в сторону платья, боясь представить, на что оно стало похоже.
Наверное, страшнее было только подходить к зеркалу и лицезреть то, что осталось от выпускной прически и макияжа.
А потом были сборы, и были молчаливые объятия, когда мы сталкивались в одном проходе. По большей части, инициируемые мною. Он не возражал.
В шестом часу утра машина отъехала от величаво возвышавшегося на небольшом холме дома с белыми окнами и уютной верандой. Я кинула прощальный взгляд на потухший уличный фонарь, подумав, что это может быть последний раз, когда я наблюдаю уединенный, светлый кусочек вселенной на песчаном берегу.
Море печально шумело.
Говорить не хотелось.
Быть может, справедливо сказать, что мы не попрощались.
Не так, по крайней мере, как это следовало бы сделать.
Я отрезала его попытки проводить меня до дома, избегала взгляда в глаза и честно старалась не слушать, что он говорит. Про какой-то аэропорт. Каникулы. Хэппи. Упрямое и доводящее его до ручки игнорирование.
Я пыталась не думать о том, как захлопнула за спиной дверцу дорогого авто, доходя до крыльца в некоем оцепенении.
Свинцовое грозовое небо и холодный воздух. Взгляд опустился к такому же серому асфальту; глаза начали наполняться непрошенными слезами. Потому что…
Шаги ускорились; входная дверь с хлопком затворилась. И ноги неслись по лестнице вверх, на второй этаж, едва не спотыкаясь о ковер и в последнюю секунду подскочившего с насиженного места Снежка.
Потому что это оказалось тяжело. Действительно тяжело.
Потому что, господи, да что здесь еще можно сказать? «Мне жаль», «я буду скучать», «до скорой встречи»? Детский лепет. Бессмысленная травля души.
Просто уезжай уже. Обними мать, сядь в самолет, исчезни далекой железной птицей за облаками.
И легкие вывернуло от первого истеричного всхлипа. Сухого. Надрывного.
Несколько секунд — с улицы слышится звук мотора. А, стоит ему исчезнуть за поворотом очередного безликого дома, горло раздирает от вымученной обиды, и вот уже подушка становится горячей от ненормального потока рыданий.
Таких, что из соседней комнаты выбегает Лесли, с перепуганным непониманием гладит спутанные волосы и говорит какую-то не воспринимаемую на слух, ни разу не успокаивающую белиберду.