Он не ответил. Рука исчезла с моей шеи.

Аккуратно ступая к дому, дабы не загрести полные туфли песка, я обошла его и мысленно возвела целую стену ультиматумов, сводящихся к не блещущему оригинальностью: ни за что не оборачиваться. Удалиться с гордой миной, так, словно мне будет совершенно плевать, поимей он ту девицу хоть прямо сейчас, на этом самом крыльце, у меня перед носом.

Получилось, молодец.

Такая чистосердечная ложь, что язык жжет ядовитой горечью.

И разрывающее внутренности на британский флаг с каждым шагом от него молчание.

Я замечаю Баки Барнса в обществе Роджерса и решаюсь не вмешиваться, видя непривычно сосредоточенное лицо, с коим он что-то объяснял Стивену.

Глаза выискивают медно-рыжие волны, и с души будто сваливается непосильный груз сразу, едва Наташа обнаруживается сидящей на диванчике с Клинтом.

Мое предложение выпить ее удивляет, однако она не отказывается. По всей видимости, небрежные разводы туши тоже ускользают от ее внимания ввиду освещения (или, уместней выразиться, его отсутствия), иначе расспросы с пристрастием были бы неизбежны.

Факт, что мне никак не удается опьянеть сразу, изрядно огорчал. Мы пропустили по рюмке и вернулись на кухню три песни спустя, где я опустошила еще одну. Да так, что сок пролился мимо рта, форменным чудом не залив сарафан.

Ей с трудом удалось затащить меня на импровизированный «танцпол», в роли которого выступало многострадальное пространство гостиной. Держу пари, утром Джарвису, выгребающему весь хлам после этой попойки, не позавидуешь. Желание танцевать отсутствовало ровно до того момента, пока я не увидела Тони, мелькнувшего на горизонте в компании Хэппи.

Он смотрел. «Пялился» — как выразилась Нат; «пялился», постоянно оказывался где-то рядом, не единожды миновал наш дуэт, пробегая пальцами по подвернувшейся талии и исчезая, едва я успевала удивленно обернуться.

Мозг постепенно начинал терять контроль над телом. Танцы напоминали мне качку на борту корабля.

Он не смог пройти как мимо девчонки, перед которой уже крутил бедрами на моей памяти, так и мимо той блондинки. В конечном итоге пробрался сквозь толпу, выбирая точку для «стоянки» в считанном шаге от меня.

Протяни руку и помани к себе — так, как делаешь со всеми своими куклами; однако Тони упрямо держал дистанцию. Как назло: никаких игривых ужимок, покушений на филейную часть, пошлого флирта. Я не была поклонницей сих «грязных танцев», чем обычно называют тривиальные дергания под однотипную музыку, но его проклятая гордость буквально творила чудеса.

Мелодия сменяется на более медленную в сравнении с той, энергичной, только что окончившейся. Тони двигается за моей спиной.

Почти невесомо — ладонь касается талии, мягко оглаживает поясницу и не задерживается. Боковым зрением я улавливаю, как к Старку подходит Роуди, наклоняется ближе и начинает что-то говорить на ухо.

В гостиной достаточно темно, чтобы крошечный жест остался незамеченным.

Убедившись, что танцующая напротив Наташа полностью увлечена своим занятием, я протянула руку назад и со второй попытки нащупала его запястье. Прикосновение вышло неловким и боязливым. Оттолкнет? Продолжит свою дурацкую игру в «крутого парня», которому чужды все эти сопливые мелочи? У него прохладные руки. Слишком нужные руки.

Тони вывернул кисть на мгновение — чтобы накрыть тыльную сторону ладони и переплести пальцы, крепко сжимая.

Такое чертовски важное касание. Буквально дикое на фоне всех его вечерних похождений, оглушающее своей почти-невинностью.

Правильное. Идеальное.

Интересно, он слушал, что ему говорил Роудс?

Ты — самый сложный человек на свете, Энтони Эдвард Старк.

Отпустить его оказывается больно физически. А сдержать порыв обернуться — невозможно вовсе.

Тони направляется к лестнице. Я не контролирую себя, провожая его пристальным взглядом, и чувствую себя жутко глупо, стоит ему поймать мой взор и задержать собственный.

Да, Старк, я тоже пялюсь на тебя. Потому что это — крах.

Конечная. Не забудьте оплатить за проезд.

Тычок в спину от Наташи отрезвляет. Вырывает из глухого омута, в котором мы погрязли по самые уши. Отдаляет от него.

— Иди! — она перекрикивает музыку. — Иди быстрее, пока есть шанс!

Шанс? Какой, к бесу, шанс?

Она бредит.

Тони замедлился, пытаясь разглядеть деятельность, развернувшуюся в пределах гостиной. Видимо, я тоже двигаюсь рассудком, если делаю шаг по направлению к лестнице. Неуверенный, следом за ним — быстрее, неторопливей. Частые удары сердца в глотке. Буквально прорываясь сквозь толпу, не беспокоясь о том, что плечо врезается в чье-то тело и небрежным напором пытается его потеснить.

Дверь в его комнату оказывается приоткрытой. Здесь слишком темно. Мне не удается различить блеск его глаз или проследить взглядом за фигурой, медленно перемещающейся от рабочего стола ко мне.

Здесь кажется, что никакой музыки этажом ниже не играет вовсе.

Пол резко пошатнулся, когда он поймал мои руки и мягко притянул к себе.

Пора бы уже «привыкнуть», но от чувства, словно все это происходит не со мной, сердце заходится, как в первый раз.

Мы не говорим. Неконтролируемое ощущение дрожащих от переизбытка эмоций коленок, стоит ему прижать меня сильнее и коснуться кончиком носа моей переносицы. Хочется замереть и нажать на паузу — остановить этот миг, в котором существуют только его губы в нескольких сантиметрах, поймать его выдох и больше никогда не дышать самой, пока легкие не скрутит от боли.

Это сильнее, чем любой алкоголь, который я когда-либо имела возможность пробовать.

Все его мышцы разом напрягаются, когда Тони поддается моему несильному напору и отступает на шаг назад. Дальше. Дальше… пальцы упираются в плечи и мягко толкают, пока его лодыжки не врезаются в кровать, и Старк не теряет равновесие.

Он цепляется за мои бедра, избегая падения ничком на лопатки. Длина волос на затылке не позволяет зарыться в них и пропустить короткие прядки меж пальцев, но даже от самого малого прикосновения к нему сердце превращается в охваченный опухолью орган, который только и делает, что стремительно увеличивается в размерах.

Старк тянет меня на себя, пока удержание баланса не выходит за рамки возможного, и переворачивается сразу, едва корпус налегает на его грудь. В голове успевает мелькнуть глупая мысль о том, что матрас в «моей» комнате порядком мягче.

Он ненормально, непривычно и непозволительно нежен.

Мозги не вышибает дикой страстью, губы не атакуют хаотичными поцелуями, и бедра не толкаются вперед так, что рот против всякой воли издавал бы совершенно неприличные стоны. Он медлил, целуя шею почти невесомо.

Мешающая челка исчезает с прикосновением прохладных пальцев. Ладонь путается в волосах; он осторожно «стряхивает» один из локонов и упирается в подушку рядом с моей головой.

Свободная рука скользнула к бедру. Исчезла ниже, под коленкой, мягким жестом принуждая согнуть ту.

Тони отстранился, а в следующую секунду пальцы подхватили подол сарафана, откинув его вверх так, что обнажилась полоска в одночасье напрягшегося от легкого испуга живота.

Поцелуй, от которого бегут мурашки. Хочется стыдливо стиснуть ноги, да мешает его корпус.

— Тони?.. — то ли вопрос, то ли просьба, то ли слепая попытка приковать внимание и отвлечь от всех мыслей, какие могли крутиться у него в голове. Он не отвечает и мажет губами по внутренней стороне бедра, после слишком резко нависая сверху и прижимаясь губами ко лбу. Его молчание раздражает в той же мере, в какой и вводит в ступор. — Поцелуй меня.

Просьба, коей он явно не ожидал.

Воспользовавшись секундной заминкой, я успеваю поймать его затылок и потянуться вверх.

Руки по обе стороны от моей головы странно напряжены.

Робкое прикосновение остается без ответа.

Отчаяние затапливает с такой силой, что впору рассмеяться над всеми моими «метаниями» при виде того, как он танцевал со своими девицами.