Пустые надежды.

Голоса за спиной.

Они уже знают, что Сангстеру не уйти, поэтому один из незнакомцев оглядывается по сторонам, убеждаясь, что никого нет поблизости, и вынимает складной ножик из кармана своей куртки.

А ведь Томасу действительно некуда бежать.

Уже давно.

========== Глава 24. ==========

Они должны держать Эмили

— Элис?

Её тихий вздох эхом раздается в длинном темном коридоре дома. Она привыкла к ночному мраку, поэтому вовсе забывает о таком чуде, как «электричество». Девушка медленно шагает босыми ногами по пыльному паркету в сторону ванной комнаты, дверь которой приоткрыта. У раковины, в темноте, боком к Эмили стоит светловолосая девушка. Она не шевелится, не подносит руки к холодной воде, что струится в трубу из крана. Хоуп хмурит темные брови, невольно останавливаясь, чтобы сохранить дистанцию. Взглядом, полным тревоги, изучает «сестру» со стороны:

— Элис, — повторно называет её имя, которое неприятно звучит в воздухе. Её волнение растет, ведь девушка не реагирует, продолжая стоять на месте, не шевелится, не подает никаких признаков того, что слышит зов. А дышит ли она вообще? Эмили не может знать. Она не видит всё достаточно четко, но никакого страха не зарождается в груди. Её одолевает приятное чувство ностальгии. Будто твоя неотъемлемая часть, наконец, отыскалась, вернулась — и вы вновь становитесь одним целым, единым человеком. Хоуп ещё не до конца может объяснить самой себе эти ощущения, но она знает точно, что ждала «элис» всё это время, что они обязаны дополнять друг друга. И эту часть себя Эмили не может потерять. Только не опять.

Дверной скрип. Хоуп сохраняет хмурое выражение лица, медленно поворачивая голову, оборачивается, чтобы устремить свой серьезный взгляд в сторону двери комнаты отца. Полоска света оставляет след на темном паркете, проникая сквозь щель. Эмили щурит веки, чувствуя, как внутри до сих пор горит это знакомое чувство «близости», родства, и её вовсе не шатает от увиденного: через небольшую дверную щель на неё смотрит пара темных глаз. Короткая стрижка неопрятно выглядит, а старое тряпье вместо одежды висит на тонком теле. Взгляд не злой, но устрашающий. Правда, вместо проявления ужаса Эмили демонстрирует слабое удивление, сама не понимая, откуда в голове начинают возникать непонятные картинки, будто кадры из старого немого фильма:

— Энди, — звучит не вопросительно. Эмили стоит к нему полубоком, озадаченно моргая, так как вновь это необычное тепло в груди. Под ребрами, словно именно этого ей не хватает. Элис и Энди. Они — важная часть. И только с ними Хоуп сможет, наконец, стать собой. Вернуть себе утерянные воспоминания. Вернуть саму себя. Будто «Инь» и «Ян». Энди и Элис. А Эмили — это промежуточное состояние. Состояние «ничего», состояние «пустоты». Вакуум, который необходимо наполнить.

Энди медленно со скрипом приоткрывает дверь в комнату отца, впуская в мрачный коридор холод с запахом медикаментов. Эмили спокойно смотрит на него, слыша, как кто-то шагает босыми мокрыми ногами по паркету с другой стороны, оставляя лужи воды после себя. Хоуп поворачивает голову, упираясь взглядом в Элис, волосы которой внезапно стали темными. Эмили не может разглядеть её глаз, но зато видит, что девушка вся мокрая. От неё пахнет хлоркой, словно она искупалась в бассейне.

Совершенно иной голос. Знакомый, женский. Хоуп слышит его, поэтому вовсе поворачивается боком к тем, кто медленно подбирается к ней, но вовсе без угроз. Эмили слышит голос матери, хриплый, какой-то довольный, так что не мучает себя догадками, а просто быстро идет в сторону двери в её комнату, игнорируя шепот за спиной. Ноги внезапно становятся ватными, сделать шаг тяжело, выдается с трудом, но девушка продолжает идти, всматриваясь в сгущающуюся перед собой темноту:

— Мам?

Эмили подскакивает к двери, когда слышит, как женщина громко кричит, и хватает ручку, дергая на себя.

И глаза в ту же секунду распахиваются, а с мокрых губ слетает рванный вздох.

От лица Сангстера.

Буквально вваливаюсь в тускло освещенный коридор старой квартиры на одном из этажей этой ебаной развалины, которую все в округе зовут «домом». Неприятный запах гари вонзается в ноздри, вынуждая хрипло драть себе глотку, выкашливая из себя все то дерьмо, что я принес с собой с этой чертовой на хер улицы. Прижимаюсь спиной к двери, тяжело дыша, и корчусь, сжимая пальцами порванную ткань футболки, на которой можно нащупать влажные алые пятна. Вся кожа живота и груди болит, где-то в районе почек начинает ныть. Двигаться становится невыносимо тяжело, так что хватаюсь за все, что вижу, добираясь до двери ванной комнаты, и распахиваю ее, хлопая по выключателю тяжелой рукой.

Помещение, в котором трещит лампа и мерцает свет. Холодная треснувшая плитка. Запах сырости. Ржавчина у потолка с облупленной краской. Хочу закрыть за собой дверь, но уже слышу тяжелые шаги, что быстро приближают ко мне очередную проблему. Стону от боли, сжимая веки, но сил запереть дверь не хватает. Высокий, крупный мужчина с лысиной на голове врывается в ванную комнату, красными от алкоголя и гнева глазами находит меня, вжавшегося в стену между раковиной с трещиной на крае и холодной стеной, затылком касаясь плитки.

— Чертов урод! — отец хватает меня за волосы, бросая на пол, и мои руки сгибаются в локтях, так что бьюсь лбом о твердую поверхность. Мне сегодня уже приходилось быть в таком положении, так что примерно знаю, чего ожидать в данной ситуации.

— Где мои деньги, засранный ублюдок?! — кричит на меня, плюясь, и начинает наносить удары ногой в живот, по спине, пока ему не приходит мысль вдарить по голове. Успеваю прижать руки к лицу, чтобы хоть как-то защититься от удара, боль от которого раскатом грома раздается по черепу, вынуждая меня громко простонать сжатыми зубами. Отец продолжает бить. Продолжает поливать меня грязью. И с каждой секундой его ярость растет. Пытаюсь свернуться калачиком, чтобы предостеречь тело от сильных повреждений, но мне трудно двигаться, ведь ещё не отошёл от побоя на улице. Я так и не вернул тем парням деньги за траву. Собирался, но потратил заработанное на выпивку и сигареты.

— Гейер! — женщина в порванном и старом халате врывается в ванную комнату, хватая мужа под руки, и начинает оттаскивать человека, еле стоявшего на ногах после принятого алкоголя в сторону. — Оставь его! Там… Там я ужин приготовила, милый! — кричит, визжит, отвлекает. Я морщусь, утыкаясь потным лицом в пол. Язык отца заплетается:

— Верни мне деньги к среде, дерьмо ты собачье! — последний удар приходится в плечо с ноги, так что не выдерживаю, простонав в голос, и переворачиваюсь на спину, чувствуя, как всё тело трещит по швам. Давлюсь кровью из носа, что крупными каплями скатывается по щеке к подбородку. Мать в бигудях и домашних тапочкам уводит отца, бросая на меня взгляд. Осуждающий. Она в муже души не чает, ходит на поводу, считая своим долгом — ухаживать на ним. Ведь до сих пор считает, что виновата за то, что залетела мною от другого. Прекрасно. Лучше бы сделала свой ебаный аборт, гребаная стерва. Мразь.

Плююсь ругательствами, переворачиваясь на живот, и кусаю губу, сдерживая больной крик, ползу к двери, трясущимися пальцами, вымазанными в крови, толкаю её. Закрывается, так что сажусь, прижимаясь к деревянной поверхности спиной, и запрокидываю голову, хрипло дыша в потолок. Глаза сами начинают болеть, а нос колоть, так что сил сопротивляться уже нет. Мычу сжатыми губами, смотря на мерцающую лампу, и шмыгаю носом, со злостью повторяя удары головой о дверь, после чего с губ слетает всхлип. Прижимаю грязные мокрые ладони ко рту, пытаясь заглушить тем самым мой отвратительно жалкий вой, от которого плечи начинают дрожать. Рвано дышу через нос, сердце в груди скачет, как безумное, увеличивая в разы уровень боли во всем теле. Громко всхлипываю, игнорируя вибрирующий в кармане кофты телефон. Смотрю вверх, моргая, чтобы избавиться от соленой воды в глазах, и сжимаю веки, подрагивая всем телом от неприятного терзания под кожей.