— Отсутствует, — и начинает черкать что-то ручкой.

— Простите, — шепчу, но мой голос меркнет на фоне смеха, которым сию же секунду заливается каждый присутствующий в кабинете. Женщина с какой-то гордостью продолжает отмечать, а я начинаю сутулиться, нервно дергая ткань своего свитера. Иногда мне кажется, что учителя, унижая меня, хотят добиться признания и уважения у учеников, мол, смотрите, я такая же, как и вы. Даже думать об этом не хочу.

Поворачиваю голову, желая уставиться в окно и провести так весь урок, вот только вновь забываю о существовании новенького, который не меняется в лице. Серьезно, мне пока не удавалось увидеть его с иным выражением. Да и молчалив он. Парень вертит ручку, без интереса уставившись на портрет Шекспира, что висит на стене, а у меня, как ни странно, впервые появляется желание внимательно рассмотреть кого-то, поэтому поднимаю голову чуть выше обычного, изучая взглядом парня: черная кофта расстегнута, из-под нее выглядывает ткань такой же темной футболки, джинсов, волосы спрятаны под угольного цвета бейсболкой, которую он носит козырьком назад. Весь в черном, может, это стиль такой? Хотя, вчера он ходил в клетчатой рубашке. Бывают люди, которые одеваются подстать своему настроению. Возможно, он один из таких, вот только мне этого никогда не проверить, ибо парень явно скуп в проявлении эмоций. Ему повезло больше, чем мне. Хорошо, когда есть возможность завести друзей и знакомых, тем более, если к тебе проявляют повышенный интерес. Неуверенно поднимаю взгляд на его лицо, рассматривая едва заметные полоски между бровями. Это называется эмоциональные морщины, видимо, парень часто хмурится. Опускаю глаза, уставившись на пальцы новенького, которыми он крутит ручку, рукава кофты не закатаны, хотя в кабинете довольно жарко. На тыльной стороне ладоней под тонкой бледной кожей выступают вены, которые видны четко, словно в данный момент парень напряжен. Учительница уже давно диктует лекцию, но сосед не думает начинать записывать. Неужели, он до сих пор разглядывает портреты на стене?

С опаской поднимаю взгляд, но тут же отворачиваю голову в другую сторону, осознав, что своим «разглядыванием» могу только подстегнуть парня. Лучше вовсе держать голову в таком положении, чтобы ни с кем взглядом не пересекаться, иначе проблем потом наберется немерено.

***

Вдох, выдох.

Парень изучает лица поэтов и писателей, пытаясь игнорировать происходящее вокруг безумие. Такое чувство, что он попал в клетку к обезьянам, которым законы морали не знакомы, как и правила гигиены в целом. Сидит, горбясь, пальцы уже болят от постоянного движения, хочется отбросить ручку в сторону, но тогда его выдержка рухнет. Эти постоянные дерганья — проявление нервозности, от которой все пальцы на руках уже давно покусаны. Притоптывает ногой, бросив косой взгляд в сторону рыжей Джизи, которая с улыбкой беседует с подругами, изредка смеясь.

— Стоп, — внезапно прерывает свою лекцию учительница, с непониманием осмотрев класс, и останавливая свой взгляд на новеньком. — Тебя еще в журнал не вписали, как твое имя? — Она склонилась над журналом, элегантно убрав выпавший из пучка локон волос за ухо.

— Дилан ОʼБрайен, — кажется, только ему одному известно, с какой неохотой приходится открывать рот. Настоящая, немыслимая пытка для человека с таким охрипшим голосом.

— Что ж, Дилан… — С прекрасной улыбкой начинает женщина, но парень перебивает, что со стороны выглядит грубо:

— ОʼБрайен, — опускает глаза на свои пальцы, так что не замечает, как лицо учительницы вытягивается от удивления. Женщина чувствует, что все в кабинете смотрят на нее, ожидая реакции, и под таким давлением она вот-вот готова растеряться, но, как ни странно, выход находится тут же.

— Хоуп, — верно, нужно сделать так, чтобы всеобщее внимание было подарено другому, чтобы женщина смогла вернуть себе уверенность. — Иди к доске с учебником и начни читать биографию писателя, пока я заполняю журнал, — и она добивается желаемого, ведь теперь все кривые улыбки вызваны не ее замешательством, а тем, в каком смятении находится девушка, начав листать учебник, ведь даже не знает, о чем идет речь.

— Хоуп, — строже повторяет учитель литературы, отчего Эмили вскакивает с места, неловко ударившись об угол парты, идет к доске с таким видом, словно готовится встать под расстрел. Да, так и будет.

Довольная тем, как ловко манипулирует учениками, женщина приступила к записям, краем уха прислушиваясь к происходящему, чтобы быть «в курсе» событий.

— Чучело, давай, — парень с густыми бровями сложил руки на груди. — Вещай.

Девушка не может смахнуть покативший по лицу пот, мокрые пальцы оставляют следы на тонкой бумаге страниц, а голос звучит настолько неуверенно-отвратительно, что способность говорить сразу же пропадает. Все смотрят, пробивают дыры взглядом в теле Хоуп, которая готова свалиться, потеряв сознание, но вместо этого стоит ровно, сжав сухие губы.

— Чучело, это буквы, буквы, это чучело, — никак не угомонится парень. — Знакомьтесь.

— Читай уже! — Джизи зло улыбается, с блаженством понимая, что ей чертовски повезло занять нормальное место в классе среди остальных. В ином случае, она бы сейчас стояла там, у доски, обливаемая грязью.

Как удачно, что она прекратила общение с Эмили в пятом классе.

Хоуп уже не скрывает дрожащие руки. Она опускает глаза на учебник, но слова расплываются от нервов, скачущее сердце уже должно разорваться на части, но этого не происходит, а ведь лучше бы произошло. Чего зря «глотать» все это? Есть ли смысл в терпении?

Есть ли вообще смысл продолжать свое существование?

***

Столовая — место, где ученики могут ненадолго расслабиться, пообщаться и хорошо поесть. Шумный, полный голосов и смеха зал, за каждым столиком которого сидят группки друзей. И да, меня вы там вряд ли встретите.

Мне отвратна одна лишь мысль о том, что придется кушать у всех на виду. Думаю, именно из-за издевок во время приема пищи, я больше не могу нормально питаться, когда рядом люди, даже, если это родители. Так что, схватив купленную в ларьке через дорогу булку, я решила направиться на задний двор школы и поесть рядом с этим несчастным бассейном.

И сегодня не должен быть такой день.

Такой солнечный и теплый, что от обиды куски булки застревают в сухом, сжимающемся горле. Сижу на лавке в тени под деревьями, шелест еще зеленых листьев успокаивает, избавляет от того напряжения, что оседает в груди после первой половины учебного дня. А ведь у меня впереди еще вторая. Вздыхаю полной грудью, поправляя рукава синей кофты, чтобы они закрывали запястья. Откусываю булку, давясь, когда до ушей доносятся шаги. Вскакиваю, встревожено оглядываясь, и за угол здания, касаясь пальцами белой кирпичной стены. С опаской выглядываю, хмуро уставившись на парня, который занимает мое место на лавке, роясь в карманах куртки. Что ж, у этого новенького настоящий талант.

Или, быть может, ему нравятся те места, что и мне?

Немного теряюсь, понимая, что ОʼБрайен — так ведь его зовут? — вынимает пачку сигарет, даже не осматривается, чтобы убедиться, что его не поймают. Курить на территории школы запрещено, но его, думаю, вряд ли заботят эти мелочи. Наблюдаю за тем, как белые облака никотина поднимаются в воздух, бесследно растворяясь, парень закидывает голову, словно получая неописуемое наслаждение от каждой «затяжки».

Опираюсь ладонью на стену, отходя дальше, чтобы скрыться, но от резкого хруста по спине бегут мурашки. Разворачиваюсь, сразу же опустив лицо, чтобы не смотреть в глаза девушкам из моего класса. Среди них стоит Джизи — моя лучшая подруга, которая в пятом классе по непонятной для меня причине прекратила общаться со мной, хотя знаем мы друг друга с пеленок. Кажется, именно с того момента я хорошо ощутила на себе груз, осознала, в какую ситуацию попала, ведь кроме Джизи ни с кем не общалась. Мне этого не нужно было, тем более она принимала меня такой, какая есть.

А сколько воспоминаний… Господи, мы и день провести друг без друга не могли: ночевали вместе чуть ли не неделями, одевались одинаково, ходили на кружки, плакали, расставаясь на лето, делились самым сокровенным и строили планы на совместное будущее.