— Я всё понимаю. И я согласен с вашим решением.

— Я послал письмо Папе, но его преосвященство Мартин V, — они перекрестились, — разумеется, ещё не успел ответить, но надеюсь, что он поддержит моё начинание.

— Оповестите меня о его решении, каким бы оно ни было, я в сей же день уничтожу свои записи о данном событии.

— Благодарю вас, отец Филип. Мне, признаться, было бы гораздо приятнее ваше присутствие в городе — ваша поддержка и ваш авторитет в местном священстве были бы для меня опорой. Чехи в последнее время всё меньше доверяют немцам, гуситское восстание бушует везде. И если на юге его нет как явления, оно всё равно в умах людей, и нужно немногое, чтобы народ перешёл к активным действиям.

— Понимаю вас. Но, как и ранее, я намерен просить вас оставить меня здесь. Я наслышан о панике, которая царит повсеместно. Но. Вы ведь проехали через Славошовице и, полагаю, оценили местное спокойствие. Оно стоило мне двух бессонных ночей, однако, результат на лицо.

— Я предполагал подобный ответ, а посему не огорчён вашим решением. И скажу вам, что работа ваша действительно заметна. В городе в храмах не протолкнуться — паника! Все припомнили грехи свои и жаждут поскорее замолить их. А тут словно и не происходило ничего… Как? Отец Филип, подскажите мне. Мне — епископу.

— Молитва — не более того.

— Что ж. Ваша правда.

На этом визит епископа Йохана был завершён. Много было информации для размышления. Сегодня епископ нервничал — его можно понять, если учесть его слова о происходящем. Устоявшаяся благодать в Славошовице может пошатнуться. И причин может быть масса: придут табориты и начнут свои проповеди в русле сложившейся ситуации, случится иное знамение или лже-знамение, да что угодно, по сути. Песчинка начинает обвал.

День начинал клониться к закату. Отец Филип решил в обход собственному наставлению селянам встретить темноту на природе. Невдалеке от прихода, дальше по гряде, в изголовье которой стоял, собственно, приход, было возвышение — небольшое, но с него открывался вид на всё Славошовице. Ещё там находился огромный камень, изрезанный древними рунами. Ходили слухи, что этот камень служил алтарём языческих богов прошлого, что на нём приносили в жертву как животных, так и людей.

Ходила даже такая легенда, а может, и вполне реальная история о том, как в эти края пришёл христианский проповедник. Это был одинокий странник, который нёс слово Божие тем, кто был готов его принять. И здесь, у этого камня он рассказывал о делах Иисуса и его апостолах, о вероучении, которое нёс он людям, и о том, как был казнён. Местное население, дикое племя, не поняло ни смысла, ни надобности в измене их Богам. Проповедник был избит и изгнан. Чтобы он точно ушёл, местный вождь послал проследить за ним одного из своих лучших воинов. Воин перечить не стал и пошёл следом за отшельником. Его очень удивило, когда тот, перед тем как лечь спать, в молитве обратился к Богу со словами о прощении неразумных варваров. Удивлённый, он вышел к отшельнику и спросил, почему тот не обижен на них, почему просит у своего Бога простить их — избивших его. Странник долго пояснял ему свою веру, да так вдохновенно, что воин заслушался и поверил словам его. И решил идти вместе с ним как охранник и заодно постигать это учение. Когда же воин не вернулся, вождь послал за ними погоню. На третий день их поймали и вернули в селение, на этом камне и были казнены оба.

Отец Филип провёл рукой по камню. Это история казалась ему сейчас нехорошим примером того, как из-за непонимания одних другие приняли насильственную смерть.

Солнце уже к тому времени наполовину скрылось — восток темнел. Скоро начнётся. Он присел на поваленное дерево. Устроился так, чтобы лицо было обращено на запад, и не видеть надвигающийся мрак, и не чувствовать страха, который, как ни прискорбно было признавать, всякий раз пронизывал его, когда он смотрел на темнеющее небо.

Разговор с собой — отличное решение, когда надо скрыть результат от всех. Кроме тебя, ведь никто ничего не узнает.

Небо темнело, ощущение было, что происходило это сегодня стремительнее, чем обычно. А вот и первые огни полетели. Что странно, они падали на ещё светлом пределе неба — такого он ещё не видел. Первые две ночи огни падали только с наступлением полной темноты. А вот и ещё, и ещё… и ещё! Так много не падало ни разу. Сердце стучало быстрее — страх наступал. Дыхание участилось.

Небо было практически безоблачным, и вид многочисленных огней был настолько ужасен, что священник как мог крепко сжал распятие.

Зарница!

На всё небо вспыхнула гигантская зарница, вспышка была невероятно яркой. Отец Филип резко подался назад, одновременно закрывая глаза руками. Потеряв равновесие, он упал за ствол. Мягкая трава бережно приняла его. Он убрал руки — огни падали, много огней. Он видел их несколько замутнённым взором, вспышка была столь неожиданной, и столь яркой, что глаза заболели.

Огни падали. Вспышек больше не происходило.

Природа умолкла. Полностью. Даже чуть веявший наверху ветер затих. Птицы и насекомые затаились. Частое дыхание, казалось, слышно было на всю полянку. Сердце вырывалось из груди — такого биения священник не испытывал ни разу. Это был уже не страх — истерия.

Он лежал, ноги так и остались на поваленном стволе, туловище на траве. Отец Филип застыл в ожидании. Вот только чего? Огни опали, и новых не было видно. Но что-то сейчас случится. Это чувствовалось в сгустившейся тишине.

Ещё одна зарница. Не такая яркая, как та, предыдущая, но вновь раскрасившая небо алым. На этот раз священник сощурил глаза, но не закрыл — по глазам неприятно ударил свет, но как только он угас, священник увидел новый огонь. Одиноко он падал с неба. И было в этом падении что-то невероятно трагичное. Ещё он казался больше других. Он летел вниз, но его швыряло из стороны в сторону. Он приближался. И приближение его становилось всё более быстрым. Огненная масса будто направлялась прямо в отца Филипа.

Эта мысль показалась сначала бредовой, но, по прошествии нескольких мгновений, на священника накатила волна паники, он сделал попытку встать, трава была высокой и он запутался в ней. Ко всему прочему, ноги отказывались служить, затекли, а их хозяин был так поглощён тем, что видит, что не обратил на это никакого внимания. И сейчас к нему пришло осознание, что страх загнал его в ловушку — руки запутались, ноги отказали, сердце вырывалось из груди и удушающее скорое дыхание ставило крест на всех его действиях.

Огонь был уже рядом. Настолько близко, что был слышен затяжной вой падающего пламени. Отец Филип прекратил попытки освободиться и встать. Он просто закрыл глаза и начал молиться. Гул нарастал, приближался. Уже вот-вот. Совсем рядом.

Сильный удар потряс округу, и подпрыгнувший ствол поваленного дуба подбросил священника в воздух. Перевернувшись в полёте несколько раз, он рухнул на песчаную прогалину. В глазах всё плыло, голова раскалывалась, рука, на которую пришлось приземление, очень болела, но, кажется, обошлось без переломов.

Поляну освещал упавший огонь. Отец Филип, превозмогая боль, попытался встать, но ничего не вышло. Ноги отказали ему, и он снова повалился на землю, не сделав и шага. Упав, ударился головой о песок и потерял сознание от боли, заполнившей тело.

Вокруг воцарилась тишина.

Сознание вернулось вместе с удушливым запахом горелых… перьев. Или чего-то похожего. Отец Филип открыл глаза — светало. Перед глазами всё плыло, но со временем это состояние прошло. Откуда-то рядом доносилось гудение горящего дерева, шёл дым. Запахи разнились. Дым и эта нестерпимая вонь, точно курятник горит с закрытыми в нём птицами. Голова кружилась, но зрение постепенно возвращалось. Надо попробовать встать. Священник пошевелил кистями рук — всё в порядке, лишь левая отозвалась на движения болью. Он подтянул их к себе — нет, руки целы. Ушиблена левая, но, слава Богу, не сломана. Правая в полном порядке, пара царапин от камней разве что. Он перевернулся на правый бок — вся левая часть тела болела, приземление было жёстким, но, к счастью, на песок. Попробовал облокотиться на здоровую руку — удалось сесть. Можно оглядеться и чуть подождать, пока боль хотя бы немного успокоится.