— Это была не просто женщина, — продолжила она после недолгой паузы, когда ей удалось подавить страх. — А царица...
Как только она произнесла это слово, по комнате пробежал ветер. Взрослым показаться могло, что с улицы. Но Алле чудилось, что сквозняк исходил от самой стены, в которую она только что всматривалась. Движение воздуха сопровождалось шорохом или — как вообразилось девочке, отчего она вздрогнула, — неразборчивым зловещим шептанием.
— ... царица Страны ЧБ, — договорила она тихо.
Огонь за неплотной дверцей печи задрожал с новой силой. От него еще быстрее пустились в пляс тени на стене. Этот неожиданный сквозняк и последовавший за ним танец безумных мерцающих линий подействовал не только на Аллу — на взрослых тоже. Теперь и они поглядывали на стену тревожно и беспокойно. Василий Иванович даже открыл дверцу печи, чтобы прогнать тени, и словно к чему-то прислушивался. Один только Александр Павлович немного скептически осмотрел каждого и громко спросил:
— Вы чего?
— Да так, почудилось, — отвечая за всех, кисло улыбнулся Григорий Остапенко.
— Ну, вы даете! Прям, как в пионерлагере у ночного костра, чесслово. Вот уж не ожидал от вас! Вроде взрослые люди, а ты, Григорий, и вовсе полицейский. Тебе ли бояться? Стыдно должно быть!
— Слушай, помолчи! — заткнула его Вера Никитична. — Уж кто бы говорил. Это ведь ты с Алешкой был в ссоре, а не мы. Тебе должно быть стыдно!
— Да, стыдно! Верите, не верите, а я очень переживал от этого, когда он пропал. Все эти годы, между прочим! И до сих пор переживаю!
— Тогда отнесись с должным уважением. Спрашивай, Алла, еще! — обратилась к девочке Голкина.
Алла осторожно взглянула на стену, огонь, тени. Она всеми силами старалась подавить разыгравшееся воображение, пока, наконец, воздух замер, и тени, ослабевшие от света открытой дверцы печи, вроде бы успокоились.
— А что-нибудь Алеша рассказывал про испорченный телевизор? Ведь не просто так про это историю придумали.
— Телевизор-то самый обыкновенный был, — ответил Остапенко. — Я его видел, когда к ним домой приходил. Да все видели. У них семья очень гостеприимная была. Алешка часто к себе приглашал — к нему многие любили ходить. А телевизор — обычный, я же говорю. Черно-белый. «Чайка», кажется. Сейчас такие — настоящий раритет.
— А куда его потом дели? — спросила Алла.
— Телевизор? Как куда... Так там и стоял — у них дома. И сейчас, должно быть, стоит, если не выбросили на помойку.
— То есть, их дом существует?! — Алла сама удивилась, как этот вопрос до сих пор не пришел ей в голову.
— Конечно! — кивнул Остапенко.
— Если пожар не уничтожил, — невесело добавил завхоз.
— Не уничтожил, — твердо сказал Остапенко. — Их квартал не пострадал. Я знаю.
— А родители Алеши? Они никуда не уехали? — взволнованно, с надеждой, спросила девочка.
— А куда им ехать? Они в этом городе родились. Так и живут здесь. Его отцу сейчас уж... — он задумался, — лет восемьдесят должно быть! Да и матери около того. Правда, я сам давно их не видел.
— Жив он! — заверила Голкина. — И мама Алешкина жива. Я ее недавно на рынке повстречала.
— А вы могли бы отвести меня к ним? — спросила Алла.
Взрослые снова переглянулись. Общение с девочкой зашло в совсем неожиданное для них русло. Теперь они должны либо отказать ей — чего не могли по определению, хотя бы из жалости к ее «поврежденной психике», — либо согласиться. А последнее означало, что косвенно они готовы полностью принять на веру ее историю, что, опять же, подводило странный итог всему разговору.
Решение принял Василий Иванович.
— Я могу, как бы между прочим, навестить Николая Петровича и Ларису Матвеевну, — сказал он, и Алла узнала, как звали родителей пропавшего много-много лет назад мальчика. — Тем более что они, возможно, действительно нуждаются в помощи. Григорий, у тебя патрульная машина наготове? — спросил он у Остапенко.
— Да, мне еще посты объезжать, — кивнул тот.
— Тем лучше. Поехали прямо сейчас. А там, как дело пойдет.
— Прямо сейчас?! — воскликнула Алла, с надеждой глядя на доктора.
— Ну, ты даешь, старик! — завхоз Александр Павлович невесело усмехнулся и покачал головой. — Ладно, я с вами поеду. Только в дом заходить не буду. Кто знает, может быть, его отец до сих пор меня ненавидит за то, что мы тогда подрались с Алешкой. Как раз перед тем, как он пропал... Эх, ребята, если б вы знали, что я передумал за все эти годы. А ведь меня, пацана, и в милиции допытывались — что, да как, да почему, а не мог ли я спровоцировать Алешку на то, чтобы он сбежал из дому...
Алла подошла к Александру Павловичу. Сейчас он совсем не походил на школьного завхоза, каким она его знала. Пожилой и солидный человек скорее напоминал виноватого мальчишку.
— Спасибо вам, — сказала она и взяла его за руку.
Он тягостно вздохнул и в ответ погладил Аллу по голове.
— Это тебе спасибо. Полезно иногда вспомнить даже самое плохое, что случается в твоей жизни.
Остапенко сидел за рулем полицейского автомобиля, ведя его вдоль погруженных в ночной мрак улиц. Фары машины выхватывали следы пожара — обуглившиеся деревья и заборы, неузнаваемые здания, многие были разрушены, хотя некоторым повезло больше, и они стояли целыми, но с полопавшимися окнами. По дороге он останавливался у постов, которые были организованы для защиты пострадавшего города и его жителей от мародеров8 . Спрашивал все ли в порядке, не было ли каких происшествий.
Через некоторое время они переехали по мосту в Заречье. Здесь тоже было много сгоревших зданий — страшный пожар не остановила даже река. Алла увидела и ту самую школу, о которой говорили взрослые. В ней когда-то учился пропавший мальчик Алеша. Школа эта была очень красивым зданием — Алла постоянно любовалась им, когда бывала на этом берегу, если шла в библиотеку. Но теперь сожженное огнем строение наводило ужас зияющими дырами окон и провалившейся крышей.
Тем удивительнее было, когда вскоре они въехали на тихую улочку, совершенно не тронутую огнем, и остановились у небольшого двухэтажного дома. В небе ярко светила луна, позволяя разглядеть очертания крыши, наполовину скрытой густыми ветвями черемухи. Это очень напомнило Алле ее собственный двор, каким он был раньше.
Здесь даже был свет, в то время как большая часть города утопала в кромешной темноте.
Доктор первым решился постучать в калитку. Собака за ней надрывалась, пока ждали хозяев. Затем послышалось скуление пса, недовольного, что его запирают, однако лаять он не перестал. Раздался щелчок замка, и на улицу вышел старичок.
Алла его сразу узнала — ведь город их был маленьким, и большинство жителей знакомы друг с другом, хотя и не с каждым по именам.
Этого старичка она часто видела в библиотеке, куда ходила дважды в неделю. Они даже иногда кивали друг другу, как старые знакомые, даже с разных мест читального зала (потому что громко разговаривать в библиотеке воспрещалось), и обязательно здоровались, если оказывались рядом.
Старичок тоже узнал Аллу и обратился к ней первой. Это показалось ей добрым знаком.
— Здравствуй, девочка... — он был удивлен. Потом обратил внимание на взрослых. — Чем могу...
Теперь он, казалось, узнал их всех.
— Это вы, ребята? — словно не веря собственным глазам, произнес он. — Вот, не ожидал...
Его голос дрогнул.
— Спасибо, ребята... Спасибо... Вася, Гриша, Верочка, Володя... Правда, совсем не ожидал. И вы все живы, как здорово! А мы ведь тоже чудом спасены... Улицу отстояли. Я уж и сам не чаял живым остаться... Как хорошо, что вы появились именно сегодня, в день, когда Алеша...
Мужчины и тетя Вера переглянулись. Григорий Остапенко хотел что-то сказать, но Василий Иванович вовремя стукнул его локтем в ребро.
— Сегодня ведь ровно сорок лет... Не ожидал, не ожидал. Спасибо... — продолжал бормотать старичок. — Ох, ну проходите же. А там, кто, в машине? Сашка! Ты, что ли? — узнал он толстячка завхоза, — Ну что же ты там сидишь? Заходи, давай. Проходите, проходите, — беспокойно повторял он, отступая во двор. — Подумать только!.. Значит, не проходит, дружба-то. А я вас всегда ждал. Все эти годы. Только напоминать не решался. А нам только что свет дали. Только-только чай пить собрались. Лариса блинков на печке наготовила. А тут свет! И вы...
