— Я… Возмещу.

— Три тысячи золотых? — хмыкнул Эллиотт. — Будешь отдавать всю свою стипендию, а жить на милостыню. Не стоит. Деньги вычтут из гонораров Курта, плюс мы с парнями, наверное, заплатим некоторую долю. Это большая сумма.

— Мне жаль, — наконец смог выдавить нечто членораздельное Блейн, поднимая глаза. — Мне так жаль.

— Ещё бы тебе не было жаль, — прошипел Гилберт. — Ещё бы тебе не было жаль, маленький мудак. Ты изменил Курту!

После того, как Эллиотт сказал это вслух, стало ещё хуже, по какой-то причине. Блейн позорно заскулил, сгибаясь пополам. Его тошнило, он не мог дышать, слёзы капали из глаз.

— Это… — голос хрипел, Блейн не узнавал сам себя, — это был только поцелуй, мы не зашли дальше…

— Я видел фотографии. Он едва не трахнул тебя у той стены, — Эллиотт отвернулся. Ему будто было противно смотреть на Блейна.

Что ж, Блейн его понимал.

— Потом я ушёл. Я заметил фотоаппаратные вспышки и ушёл…

— А если бы их не было? Андерсон, посмотри на меня. Скажи это, глядя мне в глаза. Если ты бы не заметил фотографа, что бы было дальше?

Блейн открыл рот, собираясь ответить, а потом взгляд Эллиотта пригвоздил его к месту, и он замер, так ничего и не сказав.

— Так я и думал. Просто… Зачем? Зачем ты это сделал, Блейн?

Потому что Курту наплевать на меня.

Потому что он не вспоминал обо мне.

Потому что весь вчерашний день как в тумане.

Потому что эти три недели будто и не жил вовсе.

Потому что мне было так плохо без него, что это неестественно.

Потому что вчера это показалось мне отличной идеей.

— Я не знаю, — ответил Блейн едва слышно. — Я не знаю. Я идиот. Я виноват. Мне так жаль…

Эллиотт отвернулся, закусил губу — пытался справиться с собой.

— Ты знаешь, Себастиану бы было наплевать. Хантер бы простил. Финн бы обиделся, но забыл вскоре. Я бы и вовсе не обратил внимания. Но Курт… Блейн, через час Курт спустится вниз, увидит эти колдографии, и они разобьют ему сердце.

Ты разобьёшь ему сердце.

Ты уже.

Блейн, больше не сдерживаясь, заплакал. От него всё ещё пахло алкоголем и чужим парфюмом.

Что же он натворил.

Эллиотт взглянул на него в последний раз, но больше ничего не сказал. Зелёное пламя погасло — связь оборвалась.

Блейн остался один.

***

Когда Курт спустился на первый этаж их номера-люкс, он сразу понял — что-то не так. Его друзья сидели за столом с похоронными лицами, вместо тарелок с едой там лежали какие-то бумаги — множество газет, фото.

— Что такое? — нервно спросил Курт, почти перепрыгивая последние ступени. — Что-то случилось?

И, прежде чем кто-то успел ему ответить, перегнулся через стол, разглядывая колдографии.

В номере повисла тишина. Никто не решался её прервать.

Курт медленно выпрямился, подвинул к себе некоторое фото, внимательно их рассматривая.

— Это, — наконец выдохнул он, — не монтаж.

Парни переглянулись, будто договариваясь, кому заговорить. Никто не решался, даже Эллиотт.

Их спасла Холли — появившись в камине, она заскочила в номер, ругаясь на безумной смеси трёх языков.

— И эти ублюдки ещё смеют что-то с меня требовать, пикси их задери! Провались земля под этим Андерсоном, если из-за его выходки нам придётся снова менять расписание…

Увидев Курта, замершего у стола, Холли замолчала. Она вопросительно посмотрела на «Сестричек», потом вздохнула:

— Курт, милый…

— Ничего менять не придётся, — ответил Хаммел, отходя от стола. — Действительно, кто из-за такого отменяет концерты, да?

— Ты…

— Нет, я не в порядке! — закричал Курт.

Ничего не разбилось, не треснуло.

Это было не как обычно, когда Курт выходил из себя. Он не злился.

Его голос сорвался, он всхлипнул, тихо и бессильно. Эллиотт потянулся к другу, но тот отвернулся, запрокидывая голову и кусая губы.

Старался не расплакаться, как обычно.

— Курт, — подал голос Себастиан, — тебе не нужно…

— Вот ты заткнись, — зашипел Пак, наступая Смайту на ногу.

— Мне не нужно так убиваться? — ломко спросил Курт, не поворачиваясь. — Ну, да, наверное. Этого стоило ожидать. Ничего не может идти так хорошо, правда?

— Курт, то, что написано в этой статье — неправда, — выпалил Эллиотт. — Блейн сказал, что он ушёл после, и ничего не было.

— Блейн сказал? — Курт вздрогнул. — Ты… Разговаривал с ним?

— Я был зол, — попытался оправдаться Гилберт. — Я не мог просто смотреть на… Всё это.

— И… Что он ещё сказал? Как он?

Это были неожиданные вопросы. Эллиотт растерялся.

Ох, как бы он хотел соврать. Сказать, что Блейну совсем не жаль — так, чтобы Курт разозлился на него и возненавидел его, а не мучился.

Но Эллиотт не мог. Это же был не какой-то проходимец. Это был Блейн — добрый, весёлый парень, который помогал ему с немецким языком.

— Ему плохо, — опустил глаза Эллиотт. — Я почти уверен, что у него начался приступ паники, пока я говорил. Ему жаль. Он сделал это не потому, что…

— Почему? — тихо спросил Хаммел, сминая в руках мантию. — Почему люди вообще изменяют? Почему это сделал Блейн?

— Я не знаю, — вздохнул Эллиотт. — Он так и ответил. Что он не знает.

Курт издал какой-то грустный, булькающий смешок. Потом потёр глаза, покачал головой.

— Я сегодня… Сегодня планировал сбежать в Германию, но, видимо, больше нет нужды. Значит, мы все можем отдохнуть, да, Холли?

Мадам Холлидей кивнула, не решаясь ничего сказать.

— Отлично, — шепнул себе под нос Курт. — Просто отлично.

— Не надо так вести себя! — неожиданно, даже сам для себя, воскликнул Пак. — Ты практически игнорировал его три недели, не удивительно, что…

— Пакерман! — воскликнули все хором. Ноа резко замолчал.

Курт ничего не ответил на это. Он даже с шага не сбился, поднимаясь обратно по лестнице.

Холли обессиленно опустилась на стул.

— Может, мне стоит разгрузить вам остальное турне? Я не представляю, как он выдержит это.

— Раньше он был готов справиться со всем, — Себастиан рассеяно покрутил в пальцах чайную ложечку.

— Ничего теперь не будет как раньше, — вздохнула Холли, с грустью глядя в сторону лестницы. — Ничегошеньки.

***

Где-то после обеда (Блейн не знал точно время, он только видел солнечные лучи, перемещающиеся по ковру) к нему в комнату зашла мама.

— Милый, — позвала Клеменс. — Ты не выходил из комнаты с утра. Как ты себя чувствуешь?

А потом она, вероятно, заметила разбросанные повсюду вещи — одежду, бумаги, мелкие статуэтки и сувениры. Клеменс ахнула. Блейн пошевелился, садясь в постели.

В какой-то момент истерики у него случился стихийный выброс магии, та подняла настоящий ураган, не мудрено, что в комнате оказался бардак.

— Какой позор, — прохрипел Блейн, потирая лицо. Кожу неприятно стянуло от высохших слёз. — Как ребёнок…

— Блейн, — тихонько шепнула мисс Андерсон, садясь рядом с ним. — Что случилось?

Блейн покачал головой, зажмуриваясь.

Он не мог сказать это вслух как Эллиотт. Он пытался отрицать. Пытался спрятаться под одеялом и сделать вид, что всё хорошо.

Но это было не так.

Клеменс не стала допытываться, только положила руку на затылок Блейна, уложила его голову себе на плечо.

— Всё будет хорошо. Всё будет хорошо, слышишь меня? — сказала она дрожащим голосом, наверняка жутко нервничая из-за состояния сына.

Блейн фыркнул, обнимая её обеими руками. Тёплая, худенькая, но такая сильная, сейчас Клеменс была для него якорем.

— Ничего не будет, — пробормотал Блейн, цепляясь пальцами за платье матери, будто утопающий, — ничего не будет хорошо.

Он не плакал — слёзы, казалось, кончились, — только сотрясался в безмолвных рыданиях. Клеменс обнимала его, поглаживала по голове и бормотала бессильные слова утешения.

Она вышла из комнаты сына спустя почти два часа. Паскаль ждал её у дверей.

— Зелье, что я передал вам с эльфом, помогло?

— Да. Но я волнуюсь, он ничего не ел целый день…