Доминик ничего не понял. Он сам обычно всегда знал, чего ему хочется, а всё остальное являлось лишь вытекающим. Духовное или плотское, какая разница? Если мистер Беллами мог возбудить это желание, то почему бы не поддаться ему?

– Он апеллирует к чувствам. Он попадает в яблочко, будто смотрит сквозь меня.

Мэттью слез с кровати, чтобы отыскать свёрток Доминика – из своего он скурил последнюю самокрутку. Он был очень красивым и не смущался своей наготы. В то же время Мэттью был мастер держать расстояние, а зачем он это делал – одному ему было известно.

– Почему вы больше не ходите голым по дому так часто?

– Я думал, вам это претит, мистер Ховард, – сказал Мэттью, перенося вес на правое бедро, прикурил и забрался на смятую кровать снова.

– Иногда мне кажется, роль похотливого кролика-гедониста – именно моя. Но в нашей ситуации смешалось абсолютно всё. Как жидкости. Или краски.

Кажется, Доминик начал понимать вопрос похоти и духовности. Слегка.

– Ведь можно боготворить тело? Где же вы уступаете духовности, мистер Беллами?

– Я нимфоман с одной стороны и священник с другой, – он позволял курить со своих пальцев. – Священник, который мечтает о целом море греха.

– Я опять нихуяшеньки не понял.

Мэттью улыбнулся. Доминик лёг к нему на руку и наблюдал снизу, как он курит. Глаза закрывались сами собой.

– Спите, мистер Ховард. Вы – моё море греха. Целый океан греха.

– Надеюсь, это комплимент, – эти слова были последними, что Доминик помнил.

Выходя наутро из душа под качающую бёдра мелодию, Доминик подумал, что было бы неплохо сделать это приятной привычкой. Он крался полушагами, поднимая руки вверх и касаясь пятками носков, когда на очередном повороте полотенце слетело на пол. Он только рассмеялся и поднял его.

Без лишних слов, Мэттью включил песню заново, продолжая прохаживаться по номеру с непонятными целями, пока Доминик наслаждался возможностью потанцевать, держа перед собой небольшое белое полотенце (большое присвоил Беллами). Мэттью дёрнулся, когда его бёдра попали в захват пальцев, но трудно было сказать, что он против такого поворота. Доминик был старательным учеником и настойчивым учителем, и заставлял его переходить с пятки на носок перед каждым новым движением, чтобы придать покачиваниям плавность.

Ноутбук услужил композицией дельты, которую Доминик находил идеальной в музыкальном плане. Он тратил время и терпение мистера Беллами, который не хотел в те дни сдерживать какие-либо порывы своего тела. Просто потому что мог.

Конечно же, натирание дыры в его пахе не могло не поднять некоторые вопросы, когда как неспешный бит замедлял время ещё больше.

Вопрос времени обратился в вопрос совсем другого толка, когда Доминик опустился на колени, оглаживая мягкую кожу. Ковёр обещал оставить боди-арт уже через пару минут прелюдий, но Доминик сосредоточил своё внимание на попытках представить, как он выглядит для своего мистера Беллами, стоя без одежды на коленях где-то в южном Лондоне. Грязные звуки породили в голове воспоминания о видениях, которые та же песня порождала под травой. Доминик сосал до тех пор, пока не начала ныть челюсть, и всё происходящее превратилось для него в красивую постановку, сцену из параллельного мира, где присутствие бога обеспечивалось одними лишь резонирующими от потолка звуками. Доминик подумал, что теперь вполне смог бы насосать себе даже на прощение господне, судя по звукам, которые издавал Беллами.

Он хотел бы отсосать ему прямо на трибуне, опустившись под перила, наружную сторону которых закроет большой щиток с заветными словами красным по белому.

– Стань к двери, – сказал мистер Беллами, и глубина его похоти соизмерялась хрипотцой голоса.

Мистер Беллами был не тем человеком, который отдавал приказы или выставлял свои пожелания напоказ, но, видимо, он всегда говорил о себе правду, пусть и имел обычай искажать её в преемственной себе форме.

– Нагнись.

– Это какой-то специальный плейлист?

Холодные пальцы не обращали внимания на его ответы – действиям, как обычно, не нужно было вербальное сопровождение. Доминик прогнулся в спине, опираясь руками на дверь перед собой.

– Когда он ушёл, ты ушёл тоже, – говорил Мэттью, грубые, но точные движения его руки были почти наказующими. – Я часто видел себя в этих словах больше, чем кто-либо. Хотя моя жизнь, – он начал сбиваться с дыхания, его бёдра дёргались, повинуясь инстинкту. – Моя жизнь – непрерывная череда наказаний.

Доминик чувствовал себя точно так же, как и в первый раз, когда это случилось – жертвой домашнего насилия. Глубоко внутри, потому что снаружи он предпочитал терпеть. Он часто не понимал этих нападок, но знал: мистер Беллами не обманывал. Он не притворялся плохим человеком, чтобы оттолкнуть от себя – дела обстояли в точности наоборот. Доминик обрёк себя на это, так что он был вынужден терпеть, хотя за всю свою жизнь он ни разу не удержал своё эго в рамках приличия, даже если шёл против всякой морали. Но с Мэттью Беллами одно неверное движение – и всё, что было днём ранее, неделей, месяцем, всё пойдёт прахом, лопнет, как воздушный шарик.

Судьба наградила его жертвой, которую он преследовал уже семь месяцев, но одолеть не мог.

Он стонал от боли, когда как мистер Беллами только и делал, что доставлял ему удовольствие.

– Как же всё извращённо, – Доминик выдыхал эти слова. – Между нами.

– И всегда было. Нравится, когда тебя трахают лицом в простыни?

– Очень, – Доминик скрёб дверь пальцами от отчаяния. – Мы не… трахались неделю, а ты засовываешь в меня свой хуй, как…

– Как в дырку? – усмешка звучала пощёчиной, и хлопок влажной, холодной ладони заглушил стук в дверь.

Доминик только увидел чьи-то испуганные глаза, дверь тут же захлопнулась (за такое можно было и жалобу написать), но известно, что работники всегда страдают больше, чем постояльцы.

Грудь сдавили рукой, прижимая к себе. Если это и была любовь – обида на такие слова, то это была очень странная любовь. Столь же странная, как и вся история их отношений в ходе этих бесконечных семи месяцев. И кто знал, сколько ещё продлится это безумие.

Все будущие планы перестали существовать для лежащего на полу с сигаретой Доминика – Париж, поход в госпиталь, экзамены, день рождения его мистера Беллами, курсовая работа, и, наконец, бесконечное лето ожидания.

Доминик удивлённо сморгнул, когда услышал характерный щелчок камеры.

Мэттью больше нечем было заняться, как фотографировать его лежащим на ковре с засохшей корочкой спермы на животе.

– Надеюсь, вы не прогадаете с фильтром.

– Ради таких фото можно завести отдельный аккаунт, – сказал он.

Помотав головой, Доминик снова начал смотреть кино на потолке, но вскоре был прерван. Жила и в мистере Беллами черта, желающая выходить на контакт.

– Доминик.

– Можете взять пепельницу.

– Нет, я… думаю, что стоит поделиться своими мыслями.